Лучший мир. Сборник рассказов

Перед рассветом у куста остановился мальчик. Он силился увидеть в капле росы своё отражение. Но, как бы он не щурился, удавалось лишь придумать, сколько капелек росы уместится в бутыли. Да, мать послала его за водой, но магия бузинного куста не отпускала. Стоило ему оторвать взгляд и волшебство растворилось бы, не дожидаясь первых лучей.

Мальчуган наблюдал мириады галактик, отраженных от капли к капле и сливающихся в чёрной дыре ягод. В любой капле разноцветной чередой крутились планеты с чувствами каждого существа и все это вливалось в центр, устремляясь в разинутый от изумления беззубый рот.

Ноги его обмякли, и он не заметил, как шлепнулся в куст. Десять секунд тишины. Может он всё-таки провалился в другой мир? Вылетает и бежит по дороге. Надо срочно сообщить маме. Срочно. Что. Сообщить. Шёл за водой. А! Надо срочно сообщить маме, что вся вода на мне!

Трамвай

В душном трамвае не протолкнуться. Медленное монотонное цоканье круглых копыт навевает на пассажиров сон. Уснуть невозможно. Слишком тесно, хочется скорее глотнуть свежего воздуха с привкусом булочек. Остановка.

Цокот с годами не меняется. Напоминает щелчки четок буддиста, повторяющего одну и ту же мантру всю жизнь. Какую цель он преследует? Разве можно возвыситься над миром, бубня под нос невнятный набор звуков. Однако он с сизифовым постоянством бубнит и бубнит невзирая на холод, голод и одиночество. Этот равномерный стук четок вгоняет его в транс. Пассажиры раскачиваются вместе с ним в забытьи, мысленно бормоча каждый свою мантру.

Запах ладана заменён на смесь парфюма. Набат трамвайной трелью. Контролер, подобно черному ангелу, проходит сквозь людей. Всегда знает, чей час расплаты пришёл. Часовня, покачиваясь и похрустывая, движется крестным кругом.

Один пассажир выделяется, широко расставив ноги и крепко вцепившись в поручень. Его острый взгляд цепляется за пассажиров, как рыболовный крючок. Дремлющая, уткнувшись носом в телефон, студентка сжалась в уголок, боясь привлечь его внимание. Обычно призрачный контролер материализуется, приближаясь к нему.

Трамвай резко остановился и из-под полы его кожаной куртки качнулась кобура с чёрным пистолетом. В это мгновение трамвай проснулся. Никто ничего не увидел, но прежняя меланхолия внезапно растворилась.

Остановка. Подозрительный человек вышел, оставив за собой ощутимый чёрный шлейф без запаха. Трамвай двинулся дальше. Люди переглядываясь принялись щебетать друг с другом. Казалось, что, несмотря на пасмурную погоду, вышло солнце и пассажиры переоделись в цветную праздничную одежду.

Маленькая девочка неустанно задавала вопросы папе. Папа с важностью одел маску благочинного пренебрежения. Его самодостаточность невозможно было скрыть. Его ребяческое лицемерие было неуместно, так, как ответов на большинство вопросов у него явно не было.

А сколько птиц нужно, чтобы посеять поле картошки? А почему жёлтый цвет такой зелёный и маленький? А, если я, как пчелка, съем цветы, то тоже буду какать мёдом? А сколько полосок нужно зебре, чтобы переплыть реку? А, если детям нельзя болеть, то зачем взрослые строят больницы?

И тут девочка увидела в окне нечто, что повергло её отца в оцепенение от ужаса. Это было дерево. С красными листьями. Папа одновременно вжался в кресло, вытянул шею и выгнул спину, подобно кобре перед атакой. "Это лес дочка", – командирский тон не оставлял сомнений в неправильности ответа. В голове у него пролетела фраза Марка Красса, – "Если сомневаешься – атакуй". С ещё большим самодовольством он развалился в кресле, забросив ногу на ногу. Девочка не знала о римских полководцах, так же, как и о красных деревьях.

А почему гномики ночью покрасили дерево? А, если молния ударит и пар от земли поднимет город на небо, то, как мы будем носить калоши, не падая с облака, из которого молния опустит пар на город без крыш и шапок? А почему мама говорит, что любит булочки с сыром больше, чем я люблю, когда папа смотрит на нее, когда она их ест? А дерево видит, как я люблю папу?

Минута

В сумерках тени становятся длиннее. Солнце словно не поспевает за макушками деревьев и людей. За их неугомонными движениями. Устав раскидывать лучи, превращает всё вокруг в призрак, лишь украдкой прячась за горизонтом. В какое-то мгновенье всё проясняется, смывая последние сомнения в наличии грани дня и ночи, добра и зла, любви и ненависти.

Любовь, как всеобъемлющее чувство, может втиснуться в этот миг. Чистый миг, без всех иных ощущений. Без страданий и страстей, без мимолётного веселья и без горькой правды. Лишь любовь, тёплая и близкая, мягкой пеленой накрывающая всю мирскую суету.

Красота меркнет, сила иссякает, ум притупляется. Любви не знакомы эти грани, она черпает энергию в непознаваемой вечности. Слишком легко поддаться искушению и купить дешевку за улыбку, за надежду, за мечту. Сколь не стремись к облакам, любовь не купишь за ломаный грош.

Он ждал её уже полтора часа. Огромные часы на башне двигали стрелки слишком быстро, а люди вокруг бродили слишком медленно. Ну как можно праздно шататься, когда такое творится? Нет. Скоро будет. А когда время переводят на зимнее, вечно забываю.

Схожу вон туда, в булочную. Нет. Надо не упускать из виду место встречи. Эх. Как было бы хорошо сидеть дома, глазеть на закат и курить. Скоро закат. Ещё минута. Я буду считать время, или лучше пойти ей навстречу. Где же она живёт? Верно, приедет на трамвае. Говорила, что любит трамваи. И как раньше не догадался.

Он ринулся как солдат в последний бой в направлении остановки. Со стороны могло показаться, что ноги его утопают в липком клее всё глубже и глубже с каждым шагом. Остановился. Наверное, пришла. Я так долго шёл. Надо обернуться, но клей связал все члены. Даже прорезающиеся от волнения морщины на лбу не желали проявиться. Вот сейчас-то уж точно пришла.

Взгляд, медленно разворачиваясь, оттягивал за собой шею и плечи. Не так давно сменили календарь, всего пятьдесят лет назад. Наверное, её родители староверы и не желают переходить на григорианский календарь. Запудрили бедной девушке голову. Покажу им, когда встречу. Нет. Это очень милые люди. К ним всегда можно зайти покушать и душевно поговорить.

Милая скамейка, только такая красавица могла выбрать такое место. Как же она красива, закрою глаза, и она прямо светится. Наверное, она всегда светится, просто днём не видно. А ночью… Даже не смею мечтать. Мысли путаются. Сколько времени прошло? Три минуты. Целая жизнь пролетает, разве можно так! Надо делом заняться. Она просто опаздывает, а я нафантазировал. Опоздала, ухожу. Надо быть мужчиной. Всё! Ухожу.

И он, по возможности обычным шагом, двинул опять в направлении остановки. Со стороны казалось, что он пьян и отчаянно пытается скрыть от милиции свои грехи. А они у него были. О да, были. Вот прямо сейчас грешен. И крут. И вовсе не нужна она мне. Миллион таких было и будет, вон их сколько ходит. Вот, например, идёт. Она.

Караван

Потоки отдыхающих, колонной по двое, целенаправленно движутся к морю. Выполнив там все необходимые ритуалы, с выражениями усталости возвращаются из боёв со всеми напастями человечества.

Утром, в беспамятстве собираясь сделать что-то забытое, не поев, не сняв вчерашний дурман живительной влагой, словно армия голливудских зомби, вновь колонной, уверенно, но неспешно. Как на нелюбимую работу. Решительно. Неуклонно. В ногу. Дети. Женщины. Старики. Все одним безликим, безрадостным, но разноцветным потоком движутся к пределу мечтаний последних месяцев. На море.

Позже отдохнув, объевшись местными деликатесами, произведёнными в Москве на Щелковском бульваре, собравшись с силами рвут в последний бой. Бой за продолжение рода с неизменно смутным исходом.

А тем временем, в далёкой стране, не подозревая о перипетиях в конгрессе, по полоске океанского берега бежит босоногий смуглый мальчик. В его чёрных глазах ясным отблеском видно бирюзовое небо. Небо фантастического цвета с фиолетовыми переливами закатных облаков. Ощущение такое, будто оно густое, как кисель и столь же сладкое.

Ноги утопают в мягком нежном песке. Так и хочется зарыться в него и испытать блаженство тепла, покрывающее всё тело. Невозможно полностью вдохнуть в себя волшебный влажный воздух с привкусом суши и чего-то утонченного, неуловимого.

Океан ласкает своим мягким величественным шёпотом. Взывает к распирающему изнутри чувству. Сердце страшно колотится. Ощущение счастья распирает и пугает вырваться из груди наружу. Подул тёплый ветерок, в животе появилось приятное ощущение пустоты и лёгкости.

На другом конце света тоже шептал океан. Океан безмолвной ледяной пустыни. Ни криков птиц, ни гула автомобилей, ни следа присутствия жизни. Разглядеть красоту этого моря под силу лишь гурману, искушенному ураганами чувств и энергичным прошлым. Лишь отказавшись от мусора суеты, возможно узреть в хаосе летящего снега основу порядка. Основной закон, движущий всеми нами. Жизнь. Лишь жизнь важна. Достойно принять и отдать этот дар.

Среди этой гремящей тишины невозможно думать о том, есть ли сообщения ВКонтакте. Все мысли сдуваются рябью поземки и безвозвратно уносятся в ночь. Лишь матовый свет луны отделяет ледяной океан от чёрного неба над горизонтом. В той черноте нет ничего, лишь пропасть, смотрящая своей пастью прямиком в душу. Ни сантиментов, ни страха, лишь холод, пронзающий иглами сердце. В черноте того неба не увидеть образ, там нет ничего, там нет самой пустоты. Взмывающий снег пропадает в черноте навсегда, безвозвратно. Нет сожалений, нет печали. Мрак, стоящий вечной стеной.

Слон

В зоопарке жил слон. Он был добрым, но огромный его вид пугал остальных зверей. Потому друзей у него не было. Только мышь приходила к нему по ночам. Мышь не боялась. Поедая очередную крошку, смотрела ему в глаза, излучая непонятный магнетизм. Слон думал, что мышь глупа, а все мысли о ней навеяны ему одиночеством.

Шло время и слон не заметил, как начал с ней разговаривать. Не заметил настолько, что казалось они были знакомы всегда. Разговор был мысленным, мышь всегда слушала и молчала. Ничего удивительного, что со временем слону начало казаться, что мышь отвечает. В основном фразами "почему?" или "да?". Слон не ощущал, что сходит с ума. Это было просто хобби. В конце концов люди разговаривают с какими-то досками, приложив их к уху.

Однажды он узнал, что мышь так же заходит ко льву. И лев не ест её! А просто молча смотрит ей в глаза и ждет. Потом засыпает. А может он, слон, тоже засыпает? Да и откуда, чёрт побери, она вообще берётся! И когда уходит?

Слон потерял сон. Его терзали сомнения. Необходимо было все прояснить. Ну и, конечно же, проще всего узнать сплетни у обезьян. Проходя на водопой мимо клетки с обезьянами, слон увидел, как они толпой прыгают под деревом в надежде поймать на нем кокос. Не получалось. Прыгали низко. "Стойте!», – протрубил слон. Макаки вопросительно уставились на него. Слон промолчал, и они принялись дальше прыгать за кокосами. Из тени вышел большой старый гиббон. Слон прямо спросил у него, не видел ли тот мышь.

Гиббон опешил. Вопрос застал его в врасплох. Он начал пятиться, наступая на глупых макак. Своим визгом они привели гиббона в чувство. Он странно покачал головой и удалился назад в тень. "Вот почему у меня нет друзей", – подумал слон, -" я большой, глупый и упрямый как … О! Надо спросить осла!"

Осел возил человеческих детей по всему зоопарку. Работа ему нравилась. Дети угощали его морковкой. Говорить про мышь он не отказался. Но и не сказал ничего толком. Обещал разузнать.

Ночь у слона выдалась не из лёгких. Тяжелые, граничащие с реальностью сны. И опять эта мышь! Он спал? Нет? Мышь расспрашивала его. Почему, зачем. Стоило спросить, так она говорила, – "А вы, как считаете?" И он говорил. Обо всём. Мышь знала его, а он её – нет. Слон перестал есть. Люди давали ему горькие таблетки, и он засыпал. Во сне все повторялось.

Не известно, сколько прошло времени. Слон проснулся от того, что осел нюхал его нос. Какой мерзкий запах от этой скотины! Слон расплылся в улыбке. Осел прокричал «иа» и сделал три медленных круга, глядя на свой хвост. Как же он глуп. Когда осел уходил, что-то отвалилось с его копыт. Вот поганец, и зачем приходил? Слон пригляделся и увидел раздавленную мышь.

Цветок

Над полем стояла полуденная жара. Щебет птиц вместе с трелью кузнечиков напоминал невидимую оркестровую яму. Огромный дуб возвышался, отбрасывая тень на полянку с цветами.

Цикорий своим строгим видом задавал тон всей полянке. Зверобой игриво подмигивал блестящими цветками. А где-то внизу к солнцу тянулся маленький одуванчик. Он почему-то рос один, видимо семечку далеко отнесло резким порывом ветра. Его скромный вид в тени гигантского дуба мог вызвать только жалость. Однако он в ней не нуждался. Он гордо выпрямил свой тоненький стебелёк и даже не колыхался при очередном порыве ветра.

Одуванчик несмотря на свой маленький рост помнил многое. Помнил, как град побил всё вокруг. Как тёплый ветерок, подобно матери, убаюкивал его холодными ночами. Как дуб, подобно отцу, закрывал его от палящего солнца и прочих невзгод. Как он радовался солнышку каждое прожитое утро.

Он был счастлив. Никто не замечал его, не ценил достоинства. Даже птицы, клевавшие всё вокруг, не обращали на него внимание. В озерце неподалеку тоже не знали о нем. Он не был сильнее, выше и энергичнее других. Но он был счастлив.

Ему не завидовали, лишь строго взирали с насмешкой на его добродушное жёлтое личико. У него были друзья и уверенность, что и сегодня, и завтра всё будет хорошо. Шмель не брал его пыльцу, а прилетал просто поболтать. Рассказать про дальние земли и послушать новости с полянки. Червяк не ел его корни, а рыхлил землю, играя в прятки.

Одуванчик даже не думал вырасти выше и сильнее всех, чтобы забрать себе все солнечные лучи. Он не понимал, зачем это делать. Неужели солнца не хватит на всех? Да и можно ли забрать всю силу у земли? Ведь можно просто жить и любить. Разве может подорожник затмить дуб? Незачем ему тратить на это время.

Однако кривобокий подорожник так не думал. Он грезил о величии. Хотел заставить всех себя уважать. Больше всего он ненавидел корову, наступившую на него. Да, как она посмела! Так он и жил, презирая себя за свою ничтожность.