Россия – старая больная дама. Записки врача

Россия – старая больная дама. Записки врача
Антон Павлович Чехов

Кто мы?
«Не сомневаюсь, занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность», – говорил А.П. Чехов. Действительно, многие его произведения можно считать своеобразным диагнозом современной ему России. Он писал о «скучном, унылом и пошлом» существовании российских обывателей, затрагивая и те причины, по которым Россия в целом была похожа на старую больную даму. «В азиатской стране, где нет свободы печати и свободы совести, где живется так тесно и так скверно и мало надежды на лучшие времена», не может быть по-другому, утверждал Чехов. Все заражены здесь в той или иной степени бациллами лжи, хитрости, зависти, и оттого картины российской жизни становятся «пострашнее видений Гамлета».

В книгу вошли очерки, заметки и письма А.П. Чехова, затрагивающую данную тему.

Чехов Антон Павлович

Россия – старая больная дама. Записки врача

АВТОБИОГРАФИЯ

Я, А. П. Чехов, родился 17 января 1860 г., в Таганроге. Учился сначала в греческой школе при церкви царя Константина, потом в Таганрогской гимназии. В 1879 г. поступил в Московский университет на медицинский факультет. Вообще о факультетах имел тогда слабое понятие и выбрал медицинский факультет – не помню по каким соображениям, но в выборе потом не раскаялся.

Уже на первом курсе стал печататься в еженедельных журналах и газетах, и эти занятия литературой уже в начале восьмидесятых годов приняли постоянный, профессиональный характер. В 1888 г. получил Пушкинскую премию.

В 1890 г. ездил на о. Сахалин, чтобы потом написать книгу о нашей ссыльной колонии и каторге.

Не считая судебных отчетов, рецензий, фельетонов, заметок, всего, что писалось изо дня в день для газет и что теперь было бы трудно отыскать и собрать, мною за 20 лет литературной деятельности было написано и напечатано более 300 печатных листов повестей и рассказов. Писал я и театральные пьесы.

• Знакомство с естественными науками, с научным методом всегда держало меня настороже, и я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а где невозможно – предпочитал не писать вовсе. Замечу кстати, что условия художественного творчества не всегда допускают полное согласие с научными данными; нельзя изобразить на сцене смерть от яда так, как она происходит на самом деле. Но согласие с научными данными должно чувствоваться и в этой условности, т. е. нужно, чтобы для читателя или зрителя было ясно, что это только условность и что он имеет дело со сведущим писателем.

К беллетристам, относящимся к науке отрицательно, я не принадлежу; и к тем, которые до всего доходят своим умом, – не хотел бы принадлежать.

Что касается практической медицины, то еще студентом я работал в Воскресенской земской больнице (близ Нового Иерусалима), у известного земского врача П. А. Архангельского, потом недолго был врачом в Звенигородской больнице. В холерные годы (1892, 1893) заведовал Мелиховским участком Серпуховского уезда.

НАШИ БОЛЕЗНИ. МАЛЕНЬКИЕ ЧАСТНОСТИ БОЛЬШОГО ОБЩЕГО

(из очерков А.П. Чехова)

НАШЕ НИЩЕНСТВО

Политико-экономы и полицейское право, ведущие борьбу с уличным нищенством, говорят: «Ради блага человечества не подавайте ни копейки!» Эту фразу следует видоизменить таким образом: «Ради блага человечества не просите милостыни», и вторая форма, кажется, будет ближе к решению вопроса, чем первая. Ведь берут и просят гораздо чаще, чем дают.

Редко кто умеет и любит давать. Русский человек, например, ужасно застенчив, когда дает или предлагает, зато просить и брать он умеет и любит, и это даже вошло у него в привычку и составляет одно из его коренных свойств. Это свойство присуще в одинаковой степени всем слоям общества: и уличным нищим, и их благодетелям. В низших слоях развита и веками воспитана страсть к нищенству, попрошайничеству, приживальству, а в средних и высших – ко всякого рода одолжениям, любезностям, пособиям, заимствованиям, уступкам, скидкам, льготам…

Извозчик просит прибавки, трактирный официант презирает того, кто не дает ему на чай, акушерка не стыдится стоять на крестинах с тарелочкой и собирать с гостей двугривенные, драматург со спокойной совестью заимствует чужие пьесы и выдает их за свои, одна десятая пассажиров в каждом поезде едет бесплатно, в театрах, загородных садах и в цирках даровые посетители составляют необходимое, привычное зло, с которым не решится вести борьбу ни один антрепренер; в каждом правлении железной дороги или банка вы найдете с десяток порядочных, очень приличных людей, получающих жалованье совершенно даром; ни один чиновник не откажется от пособия или командировки, и любой врач подтвердит, что добрая половина тех медицинских свидетельств, которые прилагаются к прошениям об отпусках и пособиях, выдаются из любезности, а не по совести.

У самой щепетильной и совестливой части общества – у молодежи – стипендии, пособия, подписки, концерты с даровыми исполнителями давно уже стали обычаем; Общество вспомоществования недостаточным студентам никак не может получить долгов с своих бывших клиентов, и, кажется, не было еще примера, чтобы студент, ставши богатым человеком, считал нужным возвратить свою стипендию.

О неуважении к мелким долгам и авансам, о зачитывании чужих книг и рукописей, о том, что из ста тысяч читающих за чтение платит только одна тысяча, нечего и говорить. Каждый интеллигентный человек читал Тургенева и Толстого, но далеко не каждый платил за их сочинения.

Красть безнравственно, но брать можно. Адвокат берет за свое участие в бракоразводном процессе minimum четыре тысячи не потому, что это должно, а потому что можно. Художник за свою картину, написанную в пять дней, просит десять тысяч, артист просит за сезон двадцать две тысячи, и никто за это не называет их дурными людьми. Можно брать – и они в глазах общества правы.

И сознание, что «это можно», всякого просящего и берущего спасает от стыда и неловкого чувства. Иная полковница, почтенная мать семейства, стыдится, что у нее седые волосы, но ей нисколько не стыдно ехать в поезде по билету агента или сидеть в партере театра по контрамарке, взятой у знакомого капельдинера.

Стыдно лгать, но не стыдно просить у доктора медицинского свидетельства, чтобы одурачить казну и содрать с нее ни за что ни про что 200 – 300 – 1 000 рублей, не стыдно просить у влиятельной особы места для человека, заведомо неспособного. Порядочный человек не перестает быть порядочным оттого, что даром получает жалованье или едет в командировку, над которой сам же смеется. О пособиях, подписках, даровых жалованьях, о бесплатных билетах и контрамарках, о зачитанных книгах и проч. все говорят вслух, никто не краснеет, все чувствуют себя прекрасно и все милые люди.

Те, кому все это несимпатично в русском человеке, оправдывают его рудинскими свойствами его характера, именно тем, что русский человек относится одинаково беспечно как к чужой, так и к своей собственности: он зря берет и в то же время зря дает. Пусть так. Но ведь человеку, кроме характера и темперамента, дана еще способность рассуждать; кто берется оправдывать или обвинять, тот не должен забывать об этой способности. Каждый зря просящий и зря берущий, если он не извозчик и не официант, легко может рассудить и понять, что все эти одолжения, любезности, уступки, скидки и льготы не так невинны, как кажется, что за кулисами всего этого чрезвычайно часто кроются несправедливость, произвол, насилие над чужою совестью, эксплуатация чужого чувства, преступление. Разве начальник станции, дающий даровой билет, не крадет? Разве льгота, данная Ивану, не служит в ущерб Петру?

Хуже всего, что беспечность и художественный беспорядок, царящие в отношениях русского человека к чужой собственности, попрошайничество и страсть получать незаслуженно и даром воспитали в обществе дурную привычку не уважать чужой труд. Барин, играющий в винт, нимало не думает о своем кучере, мерзнущем на дворе; так и наше общество привыкло не думать о том, что сельское духовенство работает почти даром и живет впроголодь, учителя, получающие за свой тяжелый труд гроши, бедствуют, что в городских больницах работает даром, ничего не получая от общества, масса молодых врачей. Редко кто ратует за прибавку жалованья, например, офицерам или почтовым чиновникам, но за убавку готово стоять большинство. Чем дешевле, тем лучше, а если даром, то это еще лучше.

Уличное нищенство – это только маленькая частность большого общего. Нужно бороться не с ним, а с производящею причиною. Когда общество во всех своих слоях, сверху донизу, научится уважать чужой труд и чужую копейку, нищенство уличное, домашнее и всякое другое исчезнет само собою.

ИНТЕЛЛИГЕНТЫ-КАБАТЧИКИ

При выборе председателей и членов для вновь учрежденных уездных по питейным делам присутствий чуть ли не в каждом уезде всплывают наружу «наглядные несообразности». Мы не советуем педагогам брать эти несообразности для своих картинок, ибо каждая разгадка будет стоить ребенку тошноты, чувства омерзения и разочарования. Хотите верьте, хотите нет, но мы были на выборах и узнали следующее.

Евгений Онегин и Печорин, метившие в члены присутствия, не выбраны, как лица, принадлежащие к числу содержателей питейных заведений в уезде. Лаврецкий, этот милый человек, посвятивший свою жизнь борьбе с народным пьянством и говорящий на юбилейных обедах такие горячие, смелые речи, не попал в члены, потому что держит три кабака и один трактир. Толстовский Левин отказался от председательства, ссылаясь на то, что он и его Китти только и живут доходами с кабаков. Юхновские предводитель, председатель земской управы и председатель съезда мировых судей, которые по закону должны были бы войти в состав присутствия, заменены другими лицами, так как торгуют в кабаках… И так далее и так далее… Всех интеллигентов-кабатчиков не сочтешь, ибо оказывается по самым последним данным, что занятие интеллигентов питейным промыслом составляет явление распространенное…

Несообразность наглядная, декольтированная до цинизма, и когда вы начинаете ее разгадывать, то первым делом наталкиваетесь на странное, совсем непонятное двуличие. Возьмем Янусов хоть города Юхнова. С одной стороны, хлопоты о школах, разговоры о борьбе с пьянством, и проч. и проч., с другой – неустанное собирание медных пятаков и алтынов за отравляющую и развращающую сивуху. С одной стороны – желание заседать в присутствии и ратовать против общего зла, с другой – горячий протест, когда предлагают г. Янусу стереть с его лба слишком рельефные «распивочно и на вынос». Извольте же понять такую двойственность!

Известно, что русский интеллигент, каковы бы ни были его принципы, очень брезглив, но в этой двойственности не заметно даже подобного качества. Один из кабатчиков-интеллигентов Смоленской губернии, ввиду того, что закон возбраняет обывателю иметь торговых заведений свыше известного числа, записал вновь открытый им кабак на имя сына своего, студента…

Хорош мальчик, этот студент! Если он занимается антропологией, то ему должно быть известно, что даже до потопа не существовало таких длинных ушей, какие нацепил к его вискам родной папенька. Или мальчик наивен и попал в кабак, как кур во щи, или же он – чудо, ухитрившееся примирить в себе самом честь русского студента с бесчестием тупого кулака.

АПТЕКАРСКАЯ ТАКСА

Денег дай, денег дай и успеха ожидай.

    Конфектная истина

В реестре движимого и недвижимого имущества, завещанного миру Каином, имеется, между прочим, и «аптекарская такса». О ней много говорили древние и современники, но, благодаря, вероятно, недостатку в людях красноречия, голоса их могли быть слышимы только в пустыне. Подлежит она ведению фармации, фармакогнозии, фармакопеи и фармакологии. В последней науке она ставится наряду с сильнодействующими веществами. Как сильно действует она на человеческий организм, видно из того, что однократное употребление ее сильно раздражает нервы, частое же употребление ведет к карманной чахотке (pneumonia carmanica).

Аптекарская такса обязательна для всех существующих во вселенной аптек, кроме иностранных. Цен, узаконенных ею, не в состоянии изменить никакая сила, хоть бы даже титаническая. Измена ей карается так же жестоко, как измена отечеству и законной жене; если же случается, что в одной аптеке за унцию касторового масла берут вдвое больше, чем в другой, то это объясняется отнюдь не злою волей, а несходством характеров. Торговаться в аптеке и контролировать аптекарский счет считается дурным тоном. Всякий пытающийся торговаться вызывает на лицах аптекарей презрительную улыбку и выражение крайнего удивления. Апелляция к снисхождению и к простому лавочному приличию тоже третируется как моветонство. Если лекарство стоит 2 рубля 2 копейки, а у вас в кармане только два рубля, то вам говорят:

– Сходите домой и принесите еще две копейки, тогда получите и лекарство…

– Но я живу отсюда за пять верст! Позвольте мне принести эти две копейки завтра!

– Мы в кредит не отпускаем!..

– Но, поймите, у меня умирает жена! Поймите!

– Вы нам мешаете…

Аптекарская такса имеет особенность: она, признавая правила, не знает исключений. «Брать за все без исключения» – ее пароль. Она берет за приготовление лекарства, за лекарство, за смешение его, за взбалтывание, насыщение, разделение на доли, за обертку, сигнатуру, ярлык, печать, посуду, коробку, бумагу, связующую нитку и прочая.

a) За лекарства назначает она цены изумительные. Чтобы напиться допьяна красным вином (vinum gallicum rubrum), продающимся в аптеке, мало штиглицовского состояния. Мускус, которым привыкли душиться содержательницы меблированных комнат и прачечных, стоит 37? коп. за гран, или около 25 руб. за золотник! Бледнейте, Брокары и Сиу!

b) За приготовление лекарства до полуфунта берется 12 коп., а за фунт 24 коп. Приготовление это заключается в простой переливке из большой посуды в маленькую. Влейте вы в бутылку спирту, и за одну эту процедуру вы уже получаете 24 коп.!.. Под приготовлением строго запрещается разуметь настойки, разделение порошков, разделение массы на пилюли и другие ужасно сложные операции. За все это берется особо. Так, за разделение порошков на доли, за каждый порошок берется полторы копейки – гонорар, какого не получал ни один литератор в свете! В больших аптеках (например Феррейна) нет той минуты, в которую не разделялись бы порошки.

Теперь берите в руки арифметику и считайте. Если в минуту разделяется minimum десять порошков, то в час – шестьсот, а в 15 рабочих часов, когда в аптеке кипит работа, – девять тысяч порошков. Стало быть, большая аптека на одном только разделении порошков, не влекущем за собой потери вещества, заработывает более ста рублей в день! Не правда ли, шикарно? За то, чтобы намазать ? унца пластыря на холст, берется 15 коп., что в переводе на язык газетчиков значит по рублю за строчку.

c) За посуду цены полагаются бешеные. Бутылочка на два фунта жидкости стоит 18—20 коп. Если бы Трехгорный завод брал столько за каждую пивную бутылку, то хозяин его укрывался бы одеялом из лебяжьего пуха и питался бы соусом из соловьиных языков. Простая фарфоровая банка в один фунт стоит 27 коп. – цена, перед которой бледнеют Бодри и Дарзанс. За фунтовую коробку из простого картона берется 15 коп. – величина, не снившаяся ни одному табачному фабриканту и ни одному кондитеру!

d) За обертку товара не берут даже в самой бедной лавчонке, в аптеке же это удовольствие купно с печатью и ниткой обходится в гривенник. Если фунт хлеба стоит 3 коп., то с аптечной оберткой он стоит уже 13.