Лабиринт Ванзарова

– Разве графический автоматизм, как это называется, не один из приемов спиритизма или результат гипноза?

– Нет! – вскрикнул Котт, подскочив. Он вцепился руками в край стола так, что старая мебель скрипнула. – Нет и еще тысячу раз нет… Да, спириты и прочие шарлатаны показывают графический автоматизм как прием общения с загробным миром. Но это наглый обман. Да, профессор Пьер Жане проводил наблюдения над истерическими больными, у которых были проявления механического письма анестетической рукой… Да, под гипнозом люди начинают писать, не зная, что делают. Но это психическая болезнь. А мой метод – научный. Он позволяет освоить приемы психической самодисциплины и применить их вместе с аппаратом. Что вы и увидели… Я ученый, доктор… У меня снова есть пациенты… Много пациентов… Моим методом я уже помогаю больным… Больше всего я хотел бы принести пользу обществу… Искоренить зло и преступления ясновидением… Мне нужна помощь, а не презрительное сомнение… Наглотался его достаточно…

– Блестяще, коллега! – воскликнул Лебедев и одобрительно похлопал Котта по плечу, отчего того перекосило.

– Крайне признателен, Аполлон Григорьевич, – волнение не угасло, но Котт овладел собой. – Мы пока не можем проникнуть в нижнее сознание и понять, какие процессы там происходят, но мы можем фиксировать их. Мой аппарат уловил чью-то сильную эманацию, моя рука передала образы в слова, дальше вам надо разгадать ребус. Войти в лабиринт и найти выход.

– Ребус, – повторил Ванзаров в задумчивости, словно в полусне, которая Аполлону Григорьевичу была знакома. В такие моменты его друг отправлялся в мыслительные дебри, из которых возвращался не с пустыми руками. – Золя… Шинель… Осколки[26]… Что их объединяет?

– Библиотека, что же еще! – от любопытства Лебедев не мог устоять на месте. – Доктор уловил образ Публички[27]. Все сходится!

– Сообщений о преступлении не поступало.

– Тогда поехали проверим! – Лебедев подхватил саквояж и пальто. – Коллега, собирайтесь, поедете с нами.

– Прошу простить, господа, не в этот раз, – ответил доктор.

– Разве вам не интересно посмотреть на реальность, которую описал графический автоматизм? Вы же ученый, а это настоящий результат эксперимента.

Котт поднялся с трудом, его пошатывало. Лицо ходило ходуном, играли желваки, а стиснутый рот вытянулся ниточкой. Доктор боролся с бешенством.

– Того, что получено, не изменить, – проговорил он хрипло. – Ошибка возможна. Поймать и разделить свободные образы – пока самая трудная задача. Могли наложиться посторонние эманации. Пока этот метод ясновидения не слишком надежен. Прошу простить…

– Отчего не проверить, – сказал Ванзаров.

– Прошу меня извинить, опыты отняли много сил, я устал… Буду к вашим услугам хоть завтра. А сейчас мне надо домой… Срочно…

Лебедев был сама любезность: помог упаковать аппарат, подал Котту пальто и придержал дверь, пожелав хорошо и весело встретить праздник. Как только дверь затворилась, услужливо-добродушное выражение слетело с лица криминалиста.

– Что думаете, друг мой? – спросил он, взяв листок с дырой и глянув через нее.

– Субъект нервный, неуравновешенный, истерический, с резкими перепадами настроения, раздутое чувство собственного величия, не признает никаких возражений, живет в большой бедности, жена за ним не следит…

– Удивляюсь, как такого к больным допускали, – сказал Лебедев, поднимая с пола сигарку и сдувая с нее мусор. – Врачебного патента у него нет, наверняка практикует на свой страх и риск, кто-то доверяет ему свою больную голову… Что его так задело? Возможно, бедняга стал раздражительным, когда его погнали из врачебного сообщества. Непризнанный гений, что ту скажешь… Странно, что не спился.

– Странно другое…

– Что именно, друг мой?

– Как легко он вошел в состояние графического автоматизма.

– Есть захочешь – не такому научишься… Пятнадцать лет тренировок дают о себе знать. Не представляю, как наших чиновников этому научить.

– Котт обещал научить даже меня. Значит, остальные справятся.

– Вы же не поверили ни единому слову уважаемого доктора.

– Как и вы, Аполлон Григорьевич, – из мысленных дебрей ответил Ванзаров. – Притворились адептом, чтобы бедняга разговорился и проболтался.

Ему погрозили пальцем.

– С кем поведешься, от того и наберешься всякого жульничества… Однако как доктор угадал ваши мысли?

– Трудный вопрос, – ответил Ванзаров. Он размял спину и руки, как перед борцовским поединком. – Поедемте, поглядим на образы ясновидения вживую. Может, станет немного яснее.

Уговаривать Лебедева не пришлось. Он стоял одетый при саквояже.

– И все же, что думаете? Не таитесь…

– Мы вошли в лабиринт, – сказал Ванзаров.

– Я говорил: не лезьте в это дело.

– Поздно сожалеть.

– Значит, готовы встретить Минотавра в глубине лабиринта?

– Всегда готов, Аполлон Григорьевич, – ответил Ванзаров. – Разыщем и поглядим в глаза чудовищу.

На взгляд кухарки, что прибежала на Никольский закупить продуктов и себе копеечку сэкономить от хозяйских денег, рынок бурлил как всегда. Продавцы торгуют с большой уступкой, зазывая народ, от самоваров сбитня ароматный пар, связки баранок шелестят, куры кудахчут, поросята визжат, не желая становиться ужином, мужики и бабы друг дружку с праздником поздравляют, смех и радость. От полицейского налета не осталось и следа.

Обида в душе Обуха тоже утихла. Залепили[28] Корпия, что тут поделаешь. Хорошо хоть в свою часть попал. Пристав Минюхин понимание имеет, напрасно злобствовать не станет. Может, к вечеру отпустит. А если фигов[29] начальник вцепится, ну подержит пристав денька три, ну пять. Не более недели точно. И отпустит с миром. Вернется Корпий, все обойдется. За решеткой посидит, станет настоящим воровским.

Размышление успокоило старшину. Он собрался побаловать душу сбитнем, но тут дверь лавки распахнулась. Невысокий господин перешагнул Мишку-Угла и Петьку-Карася, которые корчились у порога. Охрана из них, знать, никудышная. Не смогли удержать лихо. Принесло новую беду, когда не ждали…

Господин был в кепи с завязанными ушками и теплом пальто. Только рука висела плетью, будто не своя. Что Обух заметил наметанным глазом.

– Здорово, – сказал гость незваный, хуже монголо-татарина.

– И тебе не хворать, милый, – Обух сделал вид, что зад почесывает, сам же проверил рукоятку ножа под стулом. С таким гостем может пригодиться. Жаль, револьвер далеко.

– Зови Корпия.

К этому Обух был не готов. Не то чтобы страшился, но думал, что сегодня за ним точно не придут. Девка же сказала: пусть еще побудет. Зачем возвращать вечером, чтоб сегодня обратно забирать?

– Что же вы человека-то умаяли! – с обидой заявил он.

Гость насторожился.

– Ты о чем толкуешь?

– Да как же! Вчера – отдавай. Ладно, на – заберите. Попрощались. А потом к ночи – вот вам обратно. Это что такое? Человек, чай, не собачка, чтобы его туды-сюды таскать. Не делается так, не принято у нас. Забрал, так держи слово. А то что же получается… Днем волокут, к ночи – нате назад, будьте любезны… У нас тут не гостиница…

Всем видом Обух показывал благородное возмущение. У вора оно тоже имеется. Притом следил, что сделает гость проклятущий. Тот повел себя странно: стоял молча, вроде как не ожидал подобного оборота.

– Так было надо, – ответил он вскоре.

Обуха не проведешь: не знает, голубчик, про вчерашнее катание. Неужто девка лихая его обманула? Или своевольничает. А может, и не его девка вовсе. У них не разберешь…

– Корпия зови.

Не просит, приказывает. Что тут делать?

– А тебе зачем, Филюшка?

– Здоровье подправить.

– Так сходи к доктору. Тебя везде примут, не то что нашего брата, – Обух старался потянуть время, может, кто из своих явится, половчее Мишки и Петьки, их списать придется. Удача воровская отвернулась. Сила подняла Обуха, ворот рубахи сдавил горло удавкой, в кадык уткнулось острие. Попался, как птичка в силки. Ножик сокрытый не поможет.

– Ты что мне баки вкручиваешь[30], старик? – услышал он тихий голос. Глаза волка, пустые и злые, смотрели так близко, что поплыло. Воровской старшина всякого повидал, не из робких, но тут малость струхнул. Будто сама смерть взяла его за грудки. Не с полицией дело имеешь, не откупишься.

– Пусти… Пусти, миленький, – прохрипел он.

Ворот ослаб, нож не отпускал.

– Говори, – последовал приказ.

– Забрали его… Сегодня с утра…

– Кто?

– Облава был…

– Врешь… Какая облава перед праздником…

– Вот те крест, Филюшка… Свалились как снег на голову… Наш-то пристав сам обомлел… Забрали Корпия…

– Ванзаров облаву устроил?

– Что ты, Филюшка… Начальник сыска командовал… Шальной совсем… Собственной персоной… Лично по рынку шастал, людей забирал… Корпий ему попал под горячую руку… Совсем шальной…

Острие ножика отстало. Обух смог вздохнуть почти свободно. Если не считать, что перчатка скручивала ворот узлом.

– Ванзаров был на облаве? Он указал на Корпия?

– Не было его… Отпусти, задохнусь…

– Куда Корпия повели?

– Известное дело: в полицейский дом на Офицерской. В общей камере болеет[31].

– Смотри, старик, если узнаю, что вздумал меня обмануть…

Лезвие прижалось к горлу. Обух поежился.

– Что ты, Филюшка, какой мне резон… Там он, в Третьем участке Казанской части… Да ты не переживай: денька через три пристав его отпустит… Ну, может пять, уж никак не дольше недели продержит… Вернется целым и невредимым, отъестся на тюремных харчах…

– Денька три или пять, – повторил Филюшка так ласково, что Обух похолодел и поджилки затряслись. – Говоришь, облава… Говоришь, Третий Казанский… Я вот что полагаю, старик… Тебе на сохранение Корпий был оставлен. Так?

– Так, Филюша… Да кто ж знал…

– Тебе за него заплатили, а ты деньги принял. Так?

– Твоя правда, Филюшка… Но…

– Выходит, у нас с тобой уговор вышел… Уговор дороже денег… Не сдержал ты слово воровское, Обух… Нарушил уговор… Вот как получается… Должен был сохранить Корпия… Хоть сам вместо него за решетку лезь, а слово держи… Ты уговор нарушил… И вот тебе за то благодарность… Чтоб навсегда запомнил.

Боль пронзила щеку. Показалось, будто в голову ударила молния, а из глаз искры посыпались. Обух не завыл, не застонал, чтоб не уронить чести воровской, повалился на колени, прижимая ладонями боль, которая разрывала лицо на клочки. Липкое и теплое текло сквозь пальцы. Он зажмурился, слезы покатились.

– Молись, старик, чтобы Корпий был в участке. За хеврой[32] своей не спрячешься, везде достану…

Носок ботинка ударом выбил воздух из тела. Обух повалился, приложившись лбом о каменный пол. Напоследок ему врезали по ребрам. Он и не заметил. Обух тонул в раскаленном котле. Как в детстве, когда на него уронили кипящий самовар. Сейчас было хуже. Хуже некуда.

Лучше развлечений, чем на праздники, не бывает. Развлечения на любой вкус. В Крестовском саду – ледяные горы, такие высокие и быстрые, что от визга барышень закладывает уши. В «Аквариуме» роскошная электрическая елка, детские балы, танцы, фокусники, клоуны, два оркестра. В Михайловском манеже рождественские гуляния и елка. В зале Дворянского собрания – симфонические концерты. На Семеновском плацу рысистые бега. В цирке Чинизелли большое гала-представление. В театре «Альказар» на Фонтанке – экстраординарный концерт-монстр. В зимнем саду «Аркадия» – музыкально-вокальные вечера и оркестр венгерских цыган. В театре «Фарсы» – новейшая пьеса «Клуб обманутых мужей». В Итальянской опере – «Фауст». В императорские театры, Александринский и Мариинский, соваться бесполезно: все билеты раскуплены до января. В Соляном городке – кустарный базар. В Сельскохозяйственном музее – ярмарка «Космополис» с роскошными товарами из Англии, Турции, Франции, Японии и Германии. Столичному жителю есть где отвести душу и потратить все до копейки. Если времени в избытке и денег не жаль.

Среди громких развлечений и шумных балов, которые промелькнут и нет их, не теряются скромные заведения, открытые весь сезон. Одно из них расположилось на Невском проспекте. У дверей собралась небольшая толпа из студентов и курсисток, которым не нужно женское счастье, пока народ прозябает в безграмотности.

Подъехавшая пролетка была встречена недобрыми взглядами юношей и барышень. Особенно молодежи не понравился статный господин барской наружности в распахнутом пальто с желтым саквояжем и сигарильей в зубах. Наверняка угнетатель народа, капиталист, аристократ. Пассажир в каракулевой шапке «Рафаэль», спрыгнувший следом, был зачислен в его компаньоны. Впрочем, на него мало кто обратил внимание. Как обычно, Аполлон Григорьевич приковал всеобщий интерес к себе.

Оглянувшись на вывеску, он скроил гримасу.

– Музей-паноптикум? Это сюрприз, о котором молчали всю дорогу? Что вы тут собираетесь найти, друг мой? Вы ошиблись, жертву следует искать в Публичной библиотеке. Где-то среди книжных шкафов лежит связанный ремнем труп. Если эманации доктора не ошиблись…

– Ясновидение указало дом напротив, – ответил Ванзаров, осматривая витринные окна. Рекламные плакаты призывали почтенную публику познакомиться с выдающимися знаменитостями. – Здесь есть фигура Золя.

Лебедев глянул на афишу.

– Приятная компания: Дюма, Дрейфус, Наполеон, герцог Веллингтон, Мария Стюарт, Бальзак и так далее. Это что ж такое?

– Выставка пластических механических фигур.

– Что-то вроде чучел?

– Восковые головы, внутри винтики и шестеренки. Фигуры поворачивают головы и двигают руками.

Криминалист выразил на лице пренебрежение.

– Трупы в анатомическом театре интересней… Это вас с холостой жизни потянуло на мумии? – Лебедев пошло хихикнул. А студенты и курсистки окончательно вычеркнули наглого капиталиста из светлого будущего.

– Надо проверить предположение, – ответил Ванзаров, научившись прощать другу и не такое. Наверняка страдает, что его фигуры нет среди великих.

– Какое именно?

– Видения доктора Котта повторились в некоторых деталях.

– Я заметил.

– Отличие довольно странное.

– Это вы про Золя? – спросил Лебедев. – Может, он обожает французские романы. Или навеяло чью-то эманацию.

– Допустим…

– Я хоть не владею логикой, а психологикой подавно, но предположу, что доктор фатально ошибся.

– Почему?

– Сами видите: ни городового, ни пристава, ни санитарной кареты. Нет обычной суеты при нахождении жертвы… Пошли в Публичку, поищем труп. Разгоним кровь библиотекарям… Тут нам делать нечего: мир, покой и мерзкие курсистки.

Трудно было возразить. Когда пролетка свернула с Садовой улицы, издалека Ванзаров не заметил ничего, что нарушало бы обычное течение жизни. Можно было приказать извозчику поворачивать. Ванзаровское упрямство, которое доводило до бешенства начальника сыска, не дало согласиться с разумным доводом криминалиста.

– Вы так рвались проверить, Аполлон Григорьевич, – сказал Ванзаров. – Идем до конца. Убедимся, что ясновидение на расстоянии ошибается, и вернемся на службу.

Лебедев погрозил пальцем, чем вызвал молчаливое возмущение молодежи: грозит наемному рабу, капиталист проклятый.

– Нет, друг мой, отсюда прямым ходом к Палкину. Сегодня не улизнете. Пора обедать и праздновать.

За стеклянной дверью появился господин с подкрученными усами в парадном смокинге. Страдать в таком наряде обязан хозяин паноптикума. Ему полагает солидность. Повозившись с замком, он перевернул табличку «Закрыто» и распахнул дверь.

– Прошу, дамы и господа… Рады видеть на нашей выставке!

Толпа тронулась, чтобы приобщиться к знаменитостям мира сего, но на пути вырос господин, который заявил, что полиция просит немного обождать. Угнетенный раб оказался прислужником капиталиста. Студенты были возмущены, курсистки особенно. Барышни не любят обманываться. А кто любит! Нет, скажите? Ну не важно…

Заслонив проход молодежи, Ванзаров показал зеленую книжечку Департамента полиции.

– Вы хозяин паноптикума?

– Совершенно верно, Карл Стефансон, к вашим услугам. С кем имею честь?

Ванзаров представился. Иметь честь с сыскной полицией хозяин явно не рассчитывал. Особенно с утра пораньше.

– А в чем, собственно, дело? – спросил он вежливо, но войти не предложил.

– Позвольте осмотреть помещение.

На лице господина Стефансона заиграла ехидная улыбочка.

– Но, господа, позвольте, я преподнес приставу щедрый подарок на Рождество… Билет у нас стоит двугривенный, студентам скидка… Кажется, в полиции приличное жалованье… Неужели… Но если желаете, ради праздника, извольте бесплатно…

Хозяин посторонился.

– Вы неверно поняли, – ответил Ванзаров, зная, что затылок прожигает дружелюбный взгляд Лебедева. – Механические куклы нас не интересуют.

Господин Стефансон выразил вежливое непонимание. Даже смокинг его выразил то же чувство.

– Что же вам угодно?

– Когда вы пришли в паноптикум?

– Четверть часа назад…

– Что-то пропало, сломано, похищено? – спросил Ванзаров, предвидя ответ.

– Премного благодарен за хлопоты, все прекрасно, – Стефансон улыбался, как джентльмен, которому приходится объяснять примитивные истины. – Электрическое освещение работает, механизмы фигур в порядке… Вас что-то еще интересует?

Спрашивать, не заметили ли случайно труп, было опрометчиво. Господин Стефансон примет за неудачную шутку. И так у полиции репутация ужасная. А еще приставы на праздник получают подарки с каждой лавки, магазина и заведения своего участка. Они ничего не требуют, конечно, тут не Москва, порядки строгие. Но кто же обойдет заботой свою родную полицейскую власть.

– Благодарю, – ответил Ванзаров, развернулся и отошел. Мимо него прошли студенты с курсистками, бросая презрительные взгляды.

Взяв Ванзарова под руку, Лебедев приятельски толкнул.

– Не печальтесь, друг мой… Без ошибок даже наука не развивается… Или поверили в ясновидение?

– Не поверил, Аполлон Григорьевич. Произошедшее не имеет смысла.

– Что именно?

Ванзаров смотрел вдаль Невского проспекта. Мороз сверкал дымкой. Спешили прохожие, спешили извозчики, торопились лотошники сбыть подарочный товар. Только чиновнику сыска торопиться некуда.

Мимо прошел господин в полицейской шинели с погонами полицмейстера. Он вертел головой, что выдавало всякого гостя столицы.

– Кого только на Невском не встретишь, – сказал Лебедев, провожая его взглядом. – Киевский полицмейстер Цихоцкий гуляет один и без тюремной охраны. Чего давно заслужил… И почему полиция так притягивает мерзавцев?.. Ну да ладно… Так что там со смыслом?

– Бессмысленно, если Котт соврал и выдумал образы, – ответил Ванзаров, помедлив, будто не заметил полицмейстера. – Доктор нервный, но умный человек. Не мог не понимать, что ложь тут же раскроется. На этом его аппарату придет конец. Со всеми надеждами продать изобретение полиции и разбогатеть.

– Поэтому не захотел ехать с нами.

– Причина иная: я его сильно разозлил.

– О, в этом вы мастер! – засмеялся Лебедев так, что проходящая барышня отшатнулась.

– Благодарю…

– Не дуйтесь, друг мой…

– Не имею такой привычки… Поступок Котта не просто глуп, он не вписывается в логику поведения.

– Опять эта психологика! Все проще.

– Неужели? – спросил Ванзаров.

– Ну конечно. Вам не дает покоя, что ясновидение выстрелило в десятку. Вы изменили своим принципам, логику задвинули в угол, поверили в чудо. И сразу разочарование: второй раз ясновидение угодило в молоко.

Ванзаров промолчал. Аполлон Григорьевич заглянул ему в лицо.

– Не поверили? Скрытничаете? Недоговариваете? От друга скрываете? Так-так…

Ванзаров шел и упорно молчал. Будто принимал трудное решение. И вдруг остановился. От паноптикума они отошли на десяток шагов.

– Хотите пари? – сказал он, обернувшись к Лебедеву.

Криминалист вынул сигарилью, зубами сорвал перчатку, плюнул на ладонь по-купечески и протянул.

– На что угодно!

– Сейчас что-то произойдет…

– Что я получу, когда проиграетесь в пух и прах?

– Выполню любое ваше желание, – ответил Ванзаров. С серьезностью, в какой нельзя сомневаться. Вообще, когда чиновник сыска дает слово – нельзя сомневаться.

– Принято!

Они ударили по рукам.

– Сколько мне ждать легкую победу? – спросил Лебедев.

– Минуту, – ответил Ванзаров.

Аполлон Григорьевич демонстративно вынул из кармашка жилетки часы.

– Время пошло, – заявил он.

Ванзаров мысленно стал считать. Когда он проговорил «восемнадцать», позади раздался шум. Не сговариваясь, они оглянулись. На ступеньки паноптикума выскочил господин Стефансон. Лицо его было перекошено, манишка съехала набок.

– Господа! – закричал он истерически. – Умоляю! Помогите!

Губы его тряслись, взгляд ошалевший. Как будто механические куклы ожили и потребовали жалованье за год.

– Господа, скорей! Умоляю, скорей!

Лебедев спрятал часы.

– А я на пари ничего не ставил, – заявил он. – Свяжешься с вами, друг мой, так и останешься на праздник голодным.

Паша Парфенов отпил чаю и закусил бутерброд, приготовленный матушкой. Ему было скучно и грустно до слез, но что поделать. Его как самого младшего чиновника по чину и возрасту оставили дежурить в 3-м Казанском в предпраздничный день. Прочие чиновники участка, по примеру сыскных, давно разошлись по важнейшим делам. Сейчас бегают за покупками или гуляют в ресторане с друзьями. А может, дома ожидают застолье сочельника. Как же им хорошо. И как ему плохо. Делать нечего: служба.

Вытерев губы чистым платочком, сунутым маменькой, Паша намерился скрасить скуку чтением приключенческого романа в свежем номере «Нивы». Он вытащил журнал, который прятал в ящике стола, и раскрыл страницу, заложенную маменькиной фотографией. Не успел прочесть полстраницы, как над головой у него кто-то решительно кашлянул. Паша, хоть и полицейский, вздрогнул от неожиданности: не слышал, чтобы дверь участка открывалась. Подняв глаза, он увидел кругловатое лицо с коротким ежиком волос. Незнакомый господин нависал над перилами ограждения от посетителей, к которому был придвинут стол дежурного чиновника.

– Отвели? – спросил господин с таким напором, будто от этого зависела судьба мира. Глаза у него были холодные, резкие, колючие. Это Паша про себя отметил. В романах, которые он любил, герои все исключительно по глазам и взглядам понимают. И у нас тут в романе все так же… М-да…

– Кого? – растерянно спросил Паша.

Тут господин шмякнул по стойке так, что перила заходили ходуном.

– Так и знал, что бездельники поленятся или забудут! – сказал он. – Ладно, я сам справлюсь. Ведите, молодой человек.

Паша спрятал журнал, маменька оказалась придавлена страницами.

– Прошу простить, кого вести?

Господин отчаянно махнул кепи с завязанными ушками.

– Да что же такое! – в глубоком отчаянии проговорил он. – Уже приказы не исполняют. Совсем от праздников ошалели. Вам что, не доложили?

– Н-нет, – проговорил юный чиновник, поднимаясь. – Распоряжений не поступало.

– Бездельники! Лодыри! Трутни! Ну, я им! – господин погрозил кому-то невидимому кулаком. – Ладно, молодой человек, надо торопиться. Выводите скорее, время не терпит.

Окончательно сбитый с толку Паша остатки служебной бдительности не растерял.

– Позвольте знать, кто вы такой?

– Я кто такой? – удивился господин в кепи так, будто был оперной примой. – Кто я такой? Ах да… Вы же молодой… Сколько в участке служите, полгода?

– Пять месяцев, – признался Паша.

– Вот и гляжу, лицо новое… Вот кто я, – господин помахал зеленой книжечкой Департамента полиции. – Филер отряда Курочкина. Почтовый моя фамилия, зовут Филипп Филиппыч. Запомнили, молодой человек? Легко запомнить… Удостоверение проверять будете?

Паша застыдился исполнять правила: человек старше его, опытный, наверняка давно служит, тем более фамилию эту странную где-то слышал. Станет книжку листать – раскраснеется, от волнения ничего не разберет.

– Не нужно, – ответил он со строгостью ребенка. – Кто вам требуется?

– Задержанные с утренней облавы на Никольском здесь?

– В общей камере…

– Господин Ванзаров срочно затребовал одного субъекта, передал приказ, да наши прозевали… Он меня направил проверить, почему до сих пор не доставили…

Сноски