Оттенки русского. Очерки отечественного кино

Оттенки русского. Очерки отечественного кино
Антон Владимирович Долин

Стоп-кадр (АСТ)
Антон Долин – журналист, радиоведущий, кинообозреватель в телепрограмме «Вечерний Ургант» и главный редактор самого авторитетного издания о кинематографе «Искусство кино». В книге «Оттенки русского» самый, пожалуй, востребованный и влиятельный кинокритик страны собрал свои наблюдения за отечественным кино последних лет. Скромно названная «оттенками», перед нами мозаика современной действительности, в которой кинематограф – неотъемлемая часть и отражение всей палитры социальных настроений. Тем, кто осуждает, любит, презирает, не понимает, хочет разобраться, Долин откроет новые краски в черно-белом «Трудно быть богом», расскажет, почему «Нелюбовь» – фильм не про чудовищ, а про нас, почему классик Сергей Соловьев – самый молодой режиссер, а также что и в ком всколыхнула «Матильда».

Антон Долин

Оттенки русского

Очерки отечественного кино

В книге использованы кадры из фильмов и фото В. Зинченко, А. Кусова, А. Матвеевой, В. Мишукова, Jiri Hanzl.

Издательство благодарит авторов и фотоагентство «Восток-Медиа» за любезно предоставленные фотографии.

Серия «Стоп-кадр»

© Долин А. В.

© Бондаренко А. Л., художественное оформление

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

Обоснование темы:

вместо предисловия

Я долго сопротивлялся самой идее собрать свои статьи в одну книгу (в какой-то степени по такому принципу строится моя «Уловка XXI», но там около половины материала все же специально создавалось для книги и не публиковалось раньше). Как правило, газетный или журнальный текст пишется быстро, «на случай», его интересно читать несколько дней, а после этого он теряет самоценность, превращаясь в исторический документ. А механическое соединение рецензий и интервью разных лет (и написанных для разных изданий) грозит глобальным конфузом.

С другой стороны, иногда автору бывает ужасно обидно, что высказанная им мысль может быть не услышанной вовремя или быстро забытой, а потом запросто присваивается кем-то другим. Или что текст, на который ушел месяц работы (примерно так бывает с текстами для большого журнала, «Искусства кино» или «Сеанса»), тоже прочитывается и забывается моментально. Наконец, ты ведешь диалог и с самим собой, а окружающим это попросту незаметно, поскольку часть этого диалога они могли пропустить. Так и появляется искушение все-таки создать из обрывков, отрезков, фрагментов хотя бы обманчивое подобие единства.

Не таким ли же подобием является любой национальный кинематограф? Мы высматриваем в нем общее, ищем и находим тренды и тенденции. Меж тем в реальности имеем дело с совокупностью амбиций, случайных успехов и заслуженных неудач отдельных людей, каждый из которых несовершенен (как несовершенен и претендующий на обобщения критик). Русское кино новейшего времени – той эпохи, когда оно превратилось из череды совсем уж случайных и бессвязных явлений в индустрию, – заслуживает того, чтобы окинуть его единым, пусть неизбежно поверхностным, взглядом. И, сделав над собой усилие, воздержаться от выводов. Их читатель, он же зритель, без труда сделает самостоятельно.

Строение этой книги крайне просто. В первой части собраны самые, по моему мнению, крупные отечественные кинохудожники современности: Герман, Сокуров, Муратова, Балабанов и Звягинцев. К рецензиям прилагаются интервью – правда, в случае Германа это интервью с Германом-младшим (текст о его фильме присутствует во второй половине книги), записанное после смерти Германа-отца. Нет только разговора с Балабановым. У нас было несколько встреч и интервью, ни одно из них не заслуживает публикации: беседы были отрывочными, ответы Балабанова на все вопросы – односложными и малосодержательными, и в этом, разумеется, лишь моя вина. Сейчас, после смерти режиссера, жалеть об этом поздно и бессмысленно. Собрание текстов разных лет (и разной степени погружения в материал) о его кинематографе – мое скромнейшее приношение Балабанову. Я писал о нем больше, но некоторые рецензии не счел достойными появиться на страницах книги: они заслужили газетное забытье.

Во второй половине собраны, за редким исключением, тексты, написанные очень быстро для ежедневных СМИ (рецензии на «Шапито-шоу» Сергея Лобана и «Как меня зовут» Нигины Сайфуллаевой, а также портрет Сарика Андреасяна создавались для журнала «Искусство кино»). Это действительно общий план – неизбежно поверхностный, но, хочу верить, не всегда ошибочный взгляд на повседневное развитие нашего кино. Я рад тому, что мне удалось в своей журналистской деятельности избегать упрощенного деления на «кино не для всех» и «кино для всех», писать о блокбастерах и фестивальных фильмах с равным вниманием и тщательностью. Здесь я восстановил это деление, но только для удобства читателя: он может убедиться, что я не оказываю предпочтений ни одному виду кинематографа, стараясь в любой его области находить талантливое, интересное и достойное серьезного анализа.

Искушение отредактировать тексты, сделать их глубже и тоньше (или хотя бы лапидарнее) было велико, но я счел такой подход нечестным. За несколькими крошечными исключениями все рецензии и интервью публикуются в своем первозданном виде – такими, какими они увидели свет впервые.

Крупный план

АЛЕКСЕЙ ГЕРМАН

АЛЕКСАНДР СОКУРОВ

КИРА МУРАТОВА

АЛЕКСЕЙ БАЛАБАНОВ

АНДРЕЙ ЗВЯГИНЦЕВ

Алексей Герман

Зеркало без героя

«Трудно быть богом»

Так стыдно мне и больно так,

Что призываю смерти мрак.

    Кретьен де Труа,
    «Ланселот, или Рыцарь телеги»

Камера больше не смотрит в мир. Наоборот: они смотрят в камеру. Юродивые, больные, убогие. Стражники, дворяне, простецы. Мужчины и женщины, старики и дети. Всегда смотрели, во всех германовских фильмах с «Проверки на дорогах», но никогда так часто и пристально. Антииллюзорный прием: «это всего лишь кино». И, вместе с тем, нечто большее.

Как не вспомнить, что безымянный шпион с Земли, агент «дон Румата», носит на дремучей планете Арканар обруч с драгоценным камнем, в который вмонтирована камера слежения. Выходит, они заглядывают ему в лицо. Глаза в глаза тому, в ком подозревают бога. Потому и смотрят именно так: с мольбой, насмешкой, любопытством.

Но это внутри системы координат, заданной Стругацкими и Германом. Вне этой системы нет ни камеры, ни Руматы. Арканарцы смотрятся в глаза нам. Мы для них – зеркало. Это мы, а не они, юродивые, больные, убогие уроды, отчего-то решившие, что Средневековье осталось в прошлом. Хватило одного взгляда случайного актера-эпизодника, чтобы понять, как сильно ошибались.

Выходит, не лишне было напомнить: «это всего лишь кино». Иначе было бы невыносимо. Однако прием приемом, а все равно бесконечно трудно – быть зеркалом.

I. Я – царь: взгляд шпиона

Не стоит высокомерно отмахиваться от зрительских жалоб и страданий. Что отталкивает так резко в «Трудно быть богом»? Пишут и кричат наперебой о тоннах грязи и дерьма, нескончаемом гадостном дожде, скверне непреходящей: физиология, от которой не отмахнешься, экскременты и выпущенные кишки в каждом эпизоде. Но это самообман. Вся планета, и Россия – не в последних рядах, запоем смотрит «Игру престолов». В чем главная особенность хитового сериала? Да именно в том, как много там физиологии – пыток и жестоких смертей, нецензурированной эротики и попранной этики. Средневековье, вывернутое наизнанку, где найдется место драконам и принцессам, колдунам и разбойникам, но – не благородным рыцарям: эти не способны протянуть дольше одного сезона. Смотрим, наслаждаемся, узнаем. Что ж так шокирует в истории другого ряженого рыцаря (не будь ряженым, зарубили бы минуте на пятнадцатой)? Ограниченная палитра из сотен оттенков серого? Трехчасовая длительность? Широкий экран?

Конечно, другое. Глубинный радикализм фильма Германа – в концептуальном нарушении священных иерархий кинематографа. В сравнении с этим прегрешением меркнет любая другая содержательная или формальная инновация. Рыцарь, барахтающийся в выгребной яме, горы расчлененных трупов – подумаешь. Но как быть с тем, что на первом плане постоянно летающие птицы, а то и хуже – ослиный член, перегораживающий экран наискосок? Средневековые художники не знали, что такое перспектива, и Герман, подражая им, отказывается от этого знания, будто путая события и персонажей «первого плана» с незначительным «вторым». Камеру заслоняют свешивающиеся с потолка колбасы, какие-то валенки, багры, сушеные запасы: не разглядишь, что где-то в глубине главные (эй, они вообще главные?) герои убивают, умирают, любят, ненавидят, спорят о важнейших вопросах своего (ино)бытия.

Видимость плохая, слышимость того хуже: посторонние звуки лезут в уши, а тут актер вдруг возьмет, да и отвернется от микрофона, или чихнет, кашлянет, рыгнет, полфразы насмарку, в прямом смысле слова. И с сюжетом то же самое. Любовная линия всего в двух сценах, общей сложностью минуты в четыре, это как? Детективные поиски пропавшего человека – и непонятно зачем. География Арканара – поди разбери, где что. А главное, обещанная финальная бойня (ух, развернулись бы продюсеры «Игры престолов»!) вовсе не показана. Безобразие.

Герман обожал рассказывать апокриф о человеке, который дожил до середины жизни, никогда не смотрев кино. А когда ему показали, ничего не понял: не будучи знакомым с условным языком, на который мы реагируем неосознанно, не смог ни проследить за интригой, ни испытать какие-либо эмоции. Очевидно, мечтой Германа было поставить своего зрителя в такое положение. Не из садизма, а чтобы учился мыслить и чувствовать заново. «Хрусталев, машину!» был подступом к решению этой задачи, а «Трудно быть богом» добивается невозможного. Это уже действительно, как и сказано в либретто, другая планета.

Все на ней похожее, а все-таки вывернуто наизнанку. Своими тайными путями кустарь Герман пришел к тому же, чего добился современный сверхзрелищный кинематограф, но с диаметрально противоположным результатом. Вместо dolby stereo – параноидальные звуки Арканара, в которых теряешься, как в не имеющем выхода лабиринте; они окружают тебя со всех сторон, а выбрать из них имеющие смысл, отсеяв шум, не получается. Вместо IMAX, развлекающего потребителя безразмерным экраном, границ которого из зала будто и не видно, – заполненное до последнего уголочка полотнище, на каждом квадратном сантиметре которого происходит что-то свое: хоть жми на «паузу» ежеминутно и разбирайся, как со старинной голландской картиной. Вместо пресловутого 3D – реальный эффект присутствия. Кажется, вот-вот – и коснешься лохмотьев вон того непривлекательного нищего, еще капельку – и сморщишь нос от арканарской вони.

Те полтора десятилетия, которые ушли у Германа на работу над картиной, кинематограф льстил зрителю – только бы не сбежал из кинозала к себе домой, к бесплатному интернету: ты повелитель, хозяин, царь. Герман одним мастерским ударом выбил из-под этого калифа-на-час бутафорский трон. Революция свершилась буднично, стремительно, едва ли заметно – как переворот в «Трудно быть богом». Грузный небритый мужчина в грязноватой одежде, как оказалось, местный король; по праву сильного вырывает глаз провинившемуся подданному, другого пинком отправляет на плаху, а третий, дрожа, надевает ему правую (особая честь!) туфлю, такую же затертую и тусклую, как остальное одеяние. Но в одну прекрасную ночь стража повернет пики против него и выпотрошит тирана, а его сыночку-дегенерату – нет у династии будущего, недолговечны короли, – снесет с плеч бестолковую башку. Вот и вся недолга.

Из князи в грязи, причем буквально: за что же зрителю такого режиссера любить? Публика привычно обижается на Германа, что не уважает и не любит «простого зрителя», узурпируя царские права Автора: я те покажу, где раки зимуют, а ты сиди и смотри! Так ли? Присмотревшись, понимаешь нечто невероятное: этот тип диктатуры Герману так же противен, как сибаритская тирания Зрителя. Потому он и передоверяет роль всевидящего ока Румате – шпиону, трикстеру, снимающему на тайную камеру окружающую его реальность. А тому бы выжить самому; не до высоколобых рассуждений о судьбах рода человеческого.

Нет, в «Трудно быть богом» есть послание, предположительно с большой буквы: оно в заголовке. Ну и еще в фразе о Черных, приходящих за Серыми. Но это наследие прародителей этого мира – Аркадия и Бориса Стругацких; люди Полдня, герои ушедших на дно 60-х, верившие в светлое коммунистическое будущее. Когда Румата выходит из грязного, тесного коридора королевского дворца (знаете, что отличает его от таверны? специальный порожек на входе, для очистки дерьма с сапог, – больше ничего), на стене он замечает остаток полустертой фрески. На ней – мужчина и женщина. Это единственные секунды безусловной гармонии за весь фильм: раритет, атавизм, парадокс. Таковы же истины из книги полувековой давности, давно превратившиеся в трюизмы. Окончательно воплотившись в тусклой реальности и перестав быть предупреждением, они потеряли силу и смысл.

В фильме Германа тесно. Там нет пространства и времени для рефлексии: включить Баха, вглядеться в пейзаж, задуматься о вечном. Он – сплошное «здесь и сейчас», документальная мясорубка непрекращающегося бытового безумия. Этот мир захламлен донельзя, в нем свобода – не метафизическое понятие, а физиологическая потребность, которую никак и никому не удовлетворить. «Трудно быть богом» – не фильм «великих идей». Его создатель не возносится к небесам, чтобы вынести вердикт оттуда; напротив, спускается в грязь, ниже, еще ниже, пока не начинает захлебываться (а мы с ним вместе). Это рвотное, начисто избавляющее пациента от родовой травмы и пожизненного диагноза русской глубокомысленности.

По-настоящему начавшись «Андреем Рублевым» (один из любимых фильмов Германа), отечественный авторский кинематограф завершается «Трудно быть богом». Иконописец-духовидец со временем окажется ногами кверху в одном зловонном нужнике с остальными книгочеями, утопленными по высочайшему повелению. Впрочем, и у Тарковского государевы люди выкалывали умникам глаза, а другим в глотку лили расплавленный свинец: не так уж многое изменилось. Разве что с зеркалом теперь всё иначе. Тарковский смотрелся в свое – будь то одинокое альтер эго Солоницына-Рублева или целая вселенная автобиографического «Зеркала», – а Герман, щедро разбросавший автопортреты по всем предыдущим своим фильмам (самые яркие в «Лапшине» и «Хрусталеве»), вдруг самоустранился, исчез, растворился. Арканар – мир без зеркал, где вода всегда черна и мутна, а медь, даже начищенная, с трудом хоть что-то отражает. Завет Ролана Барта режиссер понял буквально: он ушел из своего фильма до его завершения. «Трудно быть богом» – смерть автора в действии. Это зеркало без героя – но со зрителями, каждый из которых с отвращением и ужасом узнает в макабрических экранных образах свое точное подобие.

В королевстве кривых зеркал неуютно, как в брошенной персоналом комнате смеха: что ни отражение, то чудовище, что ни чудовище, то ты сам. Доведя до (а)логического предела «гротескный реализм» из книги Бахтина о Средневековье, Герман пригласил публику на карнавал. Смех там не затихает, но это смех ритуальный, лишенный подлинной радости, а потому пугающий. И король на карнавале, как известно, избирается лишь временно – на сутки или около того, а выбирают на его роль какого-нибудь квазимодо. Закон ярмарочного веселья, предписывающий равенство всем участникам. Каждый из которых, согласившийся играть по правилам Германа, отныне – без царя в голове.

II. Я – раб: телега рыцаря