Асимметрия

– Как при чём? – удивился Синоптик. – Это её отец.

– Чей?

Раздались позывные будильника: мой телефон жалко завибрировал, возвещая об утренней побудке.

– Ну вот! – сказал Синоптик, – теперь можно давить на массу! – Он сладко растянулся на кровати. – Ты знал, Ким, что Кул-Шариф может попасть в число «Семи чудес России»?

– Нет. Подожди секунду, – я осмысливал услышанное. – Тата – дочь Искандера?

– Ну да, – Синоптик пожал плечами. – Удивлён?

Глава 5

Не помню ни счастья, ни горя,
всю жизнь забываю свою,
у края бескрайнего моря,
как маленький мальчик, стою.

    Толя Передреев

Был ли я удивлён? Ну, разве что совсем немного. Скорее, это было неожиданностью. В день приезда в Красносудженск, до встречи с командиром военизированной горноспасательной части, куда я был направлен по решению призывной комиссии, я пытался представить, что ждёт меня, точнее, кто ждёт меня по ту сторону двери с табличкой «Подполковник Карибжанов И.Ш.» Воображение, обострённое страшилками, рисовало бравого вояку, бесконечно распекающего подчинённых стервотной массой.

Когда я, постучавшись, тронул запятую латунной ручки, то мысленно был готов усадить ратоборца на ночной горшок, одеть белый колпак, ночную рубашку и тапочки, превратив его в смешную и неопасную персону. В крайний раз мой мысленный эксперимент с деканом вышел столь плодовитым, что даже известие об отчислении, вопреки здравому рассудку, привело в экстатический восторг, заставив меня с фальшивой беспечностью смеяться в голос. Не убоимся взглянуть правде в глаза: в тот самый момент в моих фантазиях он кряхтел и тужился. Может, с моей стороны это выглядело не слишком умно, зато помогло почувствовать хозяином положения, а это, что ни говори, всегда приятно.

Искандер Шарипович Карибжанов оказался типичным татарином: тёмные волосы, ярко выраженные скулы, широкий нос и складка над верхним веком. Это был крепко скроенный сильный мужчина немногим старше сорока. Китель и галстук, небрежно сброшенные на спинку кресла, удивительным образом позволяли хозяину кабинета быть одетым в форму, но не по форме. Рубашка, расстёгнутая на две верхние пуговицы, и закатанные до локтей рукава, оттеняли неофициозностью, но никак не разгильдяйством. Подполковник был выбрит до стальной синевы и освежён каким-то неуместным душистым одеколоном. Только бегло осмотревшись, я понял, что роскошный кабинет был напитан «бумажным» ароматом горшечных цикламенов. Цветовая палитра их бутонов – клюквенно-красных, огненно-рубиновых, снежно-белых – кипела живыми красками на подоконнике приотворённого окна, втиснутого в вензеля декоративных решёток, на письменном столе резного дерева и полках парных книжных шкафов, стоящих друг напротив друга. Силуэты шарообразных подвесных кашпо угадывались даже сквозь армированное трапециевидное стекло, отсекая от пространства кабинета уютный кухонный уголок. Тему флористики дополняли обои с пышными геральдическими лилиями и изразцовая кладка фальш-камина с листочками цветной глазури.

Сразу стало ясно, что «взрывы» ярости, повышенный тон и оскорбления отодвигаются в сторону, во всяком случае, на время. В самом деле, вместо них я получил горячее национальное гостеприимство. Мне протянули шершавую, похожую на наждак ладонь, и увлекли к гостевому креслу. Подполковник не носил обручального кольца и на его рабочем столе, насколько я успел заметить, не было семейных фотографий, только парадные портреты Путина и Шойгу с лентами триколора. Кажется, именно тогда я решил, что у него крепкий роман со своей работой: такие если и вступают в брак, то ненадолго.

– Пополнение, значит! – сказал он, изучив предписание. – Да ты садись, не стесняйся. Кофем угостишься?

Я утонул в скрипучем кресле и кивнул. Не зная, куда деть руки, упрятал их в подмышки.

– Представляешь, мне в прошлом году подарили на юбилей итальянскую кофемашину, дорогую, а у меня вдруг бац – артериальная гипертензия. – Подполковник скрылся за полупрозрачным пристенком. – На медосмотре, значит, обрадовали. Кофе пить запретили, предложили переходить на фиточай. У тебя самого, как со здоровьем?

– Не жалуюсь!

– Ещё бы жаловался! Молодой, подающий надежды. Студент? Студент! На кого учился?

– На шахматиста.

– Ух ты! У нас и такому учат? Бик яхшы! Вот это да! А чего в вахтёры записался?

– Так получилось!

– Всё бывает, понимаю.

Зажужжали жернова мельнички и аппарат засипел, зашикал выдавливаемым кофе. Подполковник вынырнул обратно, поставил передо мной на стол рассыпанный по тарелке чак-чак, обильно политый мёдом.

– Спасибо!

– Да не за что!

Он протянул мне стаканчик с тягучим и чёрным как дёготь напитком, но из рук не выпустил.

– Ким, признаюсь, я очень напуган.

Я растерялся.

– Чем?

– Понимаешь, обычно молодые люди, призывники, которые оказываются по эту сторону забора первые пару-тройку недель проходят КМБ. Это своего рода вакцинация, что-то вроде БЦЖ для новорождённых. – Искандер запнулся, пропуская натужный грохот трактора, медленно ползущего по улице мимо открытого окна. Едва шум стих, продолжил говорить твёрдым, настоятельным тоном, в котором, впрочем, не угадывалось даже намёка на беспокойство. – Вопреки расхожим мнениям, курс молодого бойца не даёт умения подшиваться, заправлять кровать, чистить обувь или принимать пищу. Согласись, этим навыкам мы натасканы с детства. Но: он учит делать это быстро и добросовестно. Я называю это прививкой аккуратности и расторопности. Всё остальное время службы, по сути, это карантин и выработка иммунитета. Но ты… ты – случай особенный. Вроде призывник, а вроде нет: по закону я не вправе тебе приказывать. Мои полномочия, как военного человека, тут бессильны. Выходит, твоя сила в моей беспомощности. Bol что меня пугает, понимаешь?

– Но я… я не собираюсь ничего такого делать.

– Точно? Мне бы очень не хотелось иметь в своей команде саботажника. Тебе знакомо это слово?

– Ну, в общем, конечно, да.

– Давай, я всё же поясню. – Искандер благодушно улыбнулся и разжал пальцы, наконец освобождая бумажный стаканчик. – Саботажник – это вредитель, небрежно исполняющий или, что хуже, сознательно не исполняющий определённые обязанности, возложенные на него. В УК РСФСР 1926 года саботаж относился к контрреволюционным преступлениям, а это печально знаменитая 58-ая. Ким, ты что-то об этом знаешь?

– Если честно, очень мало.

– Хмм, я почему-то так и подумал. Но ты пей, пей свой кофе, а то остынет. Сегодня текст 58-й у многих вызывает недоумение, мол, ну и что? Тем более, что большинство пунктов этого документа имеют аналоги в современном уголовном кодексе. Ну вот, например, недонесение о готовящемся преступлении.

Подполковник Карибжанов поднял вверх указательный палец, призывая к максимальной заинтересованности с моей стороны. Сгрёб ладонью лежащие на столешнице очки и, упрятав за стёклами печальные глаза, подтянулся к полке, склонил голову чуть набок и быстро пробежался пальцами по книжным корешкам. Выхватил нужную – это был Уголовный кодекс Российской Федерации, с потрёпанными уголками и множеством цветных полосок-самоклеек. Безошибочно подковырнул ногтем бледно-синюю, цвета обложки закладку, разломил книгу надвое и зачитал вслух:

– Законодатель поощряет доносительство, вводя ответственность за недоносительство. Статья 205.

Позднее от Синоптика я узнал, что унизительную процедуру вербовки в карибжановские шестёрки проходили все призывники и кадровые офицеры, прибывающие в расположение части 77864. Тонкий знаток людской психологии, Искандер всегда использовал тактику кнута и пряника, как наиболее действенную. В моём случае она сработала безукоризненно.

Искандер вернул книгу на место и, как ни в чём не бывало, продолжил:

– А знаешь, я думаю, всё будет хорошо. Нет, правда, я даже рад, что военкомат дал разнарядку на тебя. Видишь ли, до прошлого года в моей части никаких вахтёров не было, хватало сержантской должности. Потом штат переукомплектовали, должность караульного упразднили, и появился вакант на гражданский персонал. Вот только что-то очереди из желающих трудоустроиться я не вижу. Хм, а чему тут удивляться! За последние годы наш городок сильно обмельчал. Народ шакалит по соседним регионам, некоторые даже в Европу подались на заработки. Согласись, на вахтёрские восемь тысяч не очень-то расхарчишься. А тут на целых полтора года появляешься ты. Радости-то сколько!

Искандер притворно рассмеялся, рухнул в кресло и отрешённо, надмирно посмотрел на меня. Облизал тонкие пересохшие губы, загрохотал ящиком письменного стола, выудив из его недр маленький опрыскиватель для воды, вроде тех, что используют в парикмахерских. Сделал пару пробных пшиков в воздух и неуклюже потянулся к середине стола.

– Цветы, как люди, – сказал он, орошая листочки с «мраморными» разводами. – Каждый имеет свой нрав и темперамент. Кто-то проявляет волю и не боится закорючек жизни, а кто-то, наоборот, демонстрирует свою беспомощность и пасует перед трудностями. Вот этот неаполитанский цикламен требует постоянного ухода. Подкормка, окучивание, опрыскивание, полив. При этом цветёт всего три месяца в году – с конца лета по конец осени. Сейчас самый пик. Посмотри, как хорош! Но в остальное время восстанавливается в безлиственном состоянии и представляет из себя абсолютно удручающее зрелище! А вот это, – Искандер носиком распылителя ткнул на каминную полку, – гибрид персидского цикламена. Совершенно неприхотлив, цветёт пышно с октября по апрель, и листья не сбрасывает, что для цикламенов, вообще-то говоря, не характерно. Казалось бы, цветы одного семейства, а насколько разные. Как мы с тобой. – Он полоснул по мне глазами, острыми, как бритва, оторвался от кресла и поманил за собой.

Морщинистый старик с седыми щетинами на бритой голове и в роговых очках попытался перехватить нас на выходе возле дежурки. Он бросился наперерез подполковнику, но тот властным движением руки остановил пенсионера на полпути.

– Семён, опять будешь денег просить, – вместо приветствия пропел ему Карибжанов.

– Так это, – смутился тот, весь как-то сжался и осунулся. – Пятый заливает к чертям собачьим. Надо что-то делать!

– Вот и делай… что-то, – многозначительно проронил подполковник, мягко потеснил старика и нырнул в выпиленное аркой окошко дежурного: – Игнат, выдай ключи под роспись. Музей, весь комплект.

– Кому? – услышал я утробный голос Игната.

– Наркисову.