Снег

И вон та студентка, крашеная брюнетка с пирсингом в носу и на брови. У нее небось всё тело в татуировках, котики-собачки всякие, или надписи бестолковые на английском или китайском, да еще и с ошибками. Слушает какой-нибудь тяжелый рок всю ночь и серфит в интернете в поисках сама не зная чего, но чего-то такого, что немного заглушит ее негативные мысли о том, что хорошо бы просто сдохнуть.

И конечно, вон тот прыщавый паренек, наверное, мечтающий стать известным режиссером, но чью гениальность в постановке черно-белых фильмов о жизни обитателей муравьиной фермы пока никто не понимает. Если бы не свободный доступ к видеороликам с голыми тетками, он бы уже давно проглотил целую упаковку таблеток, но для начала – скорее всего, витаминов, не сразу же пускаться во все тяжкие.

А водила здесь – угрюмее некуда, он словно тот лодочник из древнегреческих сказок, не помню, как звать, которому, как мы этому, давали монетки за доставку в царство мертвых. На глаза мне медяки положить будет некому. Надо бы, наверное, проглотить пару железных червонцев на всякий случай – если уж и впрямь всё будет так, как в мифах, поднатужусь и расплачусь ими с лодочником, думаю, возьмет, не побрезгует.

Выхожу на своей остановке – нет, это пока еще не царство мертвых, это всё еще обитель потеющих.

Снежинки вновь ласково провожают меня. Но вся их нежность прекращается, как только я захожу под навес над входом в здание фирмы. Той чертовой фирмы, где я работаю и первый день этой чертовой работы казался мне лучшим днем моей жизни. Не потому, что всё было великолепно, а потому, что у меня появилась надежда, что я обрету смысл.

Но – за полтора года ничего подобного не произошло. Я попала в редкостный гадюшник. А что еще меня могло ждать с моей удачливостью.

Правда, сегодня у меня нет привычной подавленности, которая окутывает меня каждый раз, когда я поднимаюсь по лестнице и иду по коридору. Потому что сегодня это в последний раз. В последний раз я увижу эти гнусные рожи, которые с удовольствием увидела бы в гробу перед своей смертью. Так и умирать было бы приятнее. И застыла бы с улыбкой на лице.

Открываю дверь кабинета.

Хриплые голоса, запах кофе и печенья, идиотские смешки.

Ноль внимания на меня. И это хорошо.

Снимаю пальто. Просачиваюсь к моему столу.

– Нет, ну вы только посмотрите! – орет Кузьминова. – Ведь это же вылитая Олеся!

Опять произносится мое имя, словно меня здесь нет.

Она крутит в руках телефон, разворачивая его экраном в разные стороны.

Остальные две кабинетные крысы сигают прямиком к третьей. Еще один повод поржать надо мной.

Поэтому-то я и не прихожу на работу раньше необходимого, чтобы не проводить в их ядовитой компании ни одной лишней минуты.

Я пялюсь в темный монитор загружающегося компа и изображаю незаинтересованность.

– О, точно!

– Только красивее.

И гогочут.

Сучки тупые. Головами б вашими друг о друга постукать, как бильярдными шарами. Да и то из них ничего путного не вылетело бы, только сопли.

– Гость клуба «Бездна», неотразимая Алиса, всю ночь зажигала толпу сногсшибательными танцами, – читает по слогам Кузьминова. – Олесь, а ты умеешь плясать?

На твоих похоронах сплясала бы, но, к сожалению, выйдет наоборот. Гляди, ноги до колен не сотри.

– А, Олесь?

Опять проговаривается мое имя.

Я ненавижу свое имя.

Ненавижу, когда кто-то произносит его без надобности.

Ненавижу, как оно звучит. Ненавижу, как оно пишется. Ненавижу, когда наталкиваюсь на него в паспорте.

– Чего молчишь, Олесь?

Ненавижу Кузьминову.

Мое имя не Олеся.

Мое имя Ненависть.

– Ладно, оставь ее, – говорит Абашкина, делая вид, что ей не плевать на мои чувства. Что это? Слабая попытка быть человечной или желание поскорее переключиться с темы обо мне на что-то поинтереснее?

Им лишь бы сутками напролет трепаться о шмотках да о знаменитостях.

– Ой, девочки, я так давно не танцевала, хочется вот прямо – ууу! Сегодня оторвусь.

– Смотри, нас кеглями своими не покалечь, да и сама не убейся, ха-ха.

– Кажись, прима-балерина идет, – цыкает Белова, прислушиваясь к коридорным звукам.

Открывается дверь.

Входит страшная жирная свинья. Которая чудесным, никому не понятным образом добралась до должности начальника отдела. Того самого крысиного отдела, где я работаю.

– Доброе утро. Ну что, девочки, как настроение?

Было хреновое, а теперь испортилось.

– Семеновна, смотрите, – Кузьминова подскакивает и тыкает ей в морду свой паскудный телефон. – Оказывается, Олеся постоянно оттягивается в том местечке, куда мы сегодня идем.

Шутница долбаная. Пошути про то, как тебя просили привезти из Геленджика магнитик, а ты привезла сама не понимала что, пока не проверилась.

Свинья с неописуемым интересом берет телефон в руки и отводит назад голову, прицеливая фокус, сбитый за годы подсчитывания птиц за окном.

– Хе-хе, действительно она очень похожа на тебя, Олеся, – смотрит на меня. – Снять с тебя эту ужасную пружинку, заколоть челку назад, да и вообще, прическу сделать, будешь прям как эта модница.

Снять бы с тебя серпом эту свиную морду и заколоть бы тебя ножом, как свинью.

– Кстати, про прическу… Семеновна, а у нас сегодня сокращенный день? Ведь еще надо в парикмахерскую, – ноет Белова.

– Да, Георгич сказал, что девушки могут быть свободны в три.

– Ой, ну хоть так.

Зачем тебе туда так спешить, очевидно же, что твой парикмахер тебя ненавидит.