Универсариум

Он даже не смутился:

– Вовсе нет. Преступление – это действия, за которые в законе предусмотрено наказание, то есть в нем указана цена, которую придется заплатить за них, порой это время в неволе, а порой просто штраф, всего лишь деньги. И вы не хуже меня знаете, что такое эти законы и как часто они переписываются. Сегодня что-то считается преступлением, завтра – нет. Или наоборот. Еще не так давно закон не защищал от убийства рабов и пленных. А законы эти пишут люди. И ведь, возможно, не всегда хорошие, честные и умные.

Он поймал мой взгляд. И рявкнул:

– Плевать на человеческие законы! Они не стоят внимания. Не ограничивайте свой мир запретами. Разумные люди живут не по законам, записанным на бумажках, они живут по законам Вселенной. Которые не меняются, не устаревают и не зависят от воли людей. Мы должны следовать им. Их даже невозможно нарушить. У Вселенной тоже есть алгоритмы реагирования. И я ей только лишь помогаю.

Он раскрыл ладонь – жест, демонстрирующий открытость. Артист, сука.

– Каждая из жертв заранее готова к этому. Так же, как и слабые люди в первобытных племенах. Но в укреплении связи со Вселенной важны не слабость и болезнь жертвы, а, наоборот, разум и сила духа. Жертвы понимают значимость жертвоприношения и что оно важнее их жизни, хоть и не идут на него добровольно – а это важная часть действа. Мы никого не убиваем.

– Хотите сказать, Соловьев знал, что его сбросят с крыши?

– Нет, ему не было известно, что это случится. Но он был готов. Был готов отдать жизнь за идею.

Этот разговор меня утомил, но ни на долю не снизил моей нервозности.

– Что вы хотите от меня услышать? – проскрипел я. – Что я всё понял и со всем согласен?

– Я хочу от вас уже не слов. Мне нужна ваша услуга.

Я напрягся еще больше.

– Я прошу вас проводить человека.

Ты смотри, какие мелочи! Будто просит косарь занять.

– Это значит, я должен кого-то убить?

Венгров промолчал. Ответ сиял на его спокойном лице.

Я всё понял. Это оно.

– Убийство – это взлом последней двери, это переход через последний рубеж, за которым вы станете человеком, не знающим границ, человеком, могущим всё.

Задолбала эта тупая полемика.

Лишь простое любопытство заставило меня задать следующий вопрос. Я шепотом выдавил:

– Кого?

– Полину.

В моих ушах появился звон. Дыхание стало трудным. Сердцебиение усилилось так, что я чувствовал, как покачиваюсь. Скорее всего, это было даже видно.

Все мои внутренности воспротивились услышанному.

– Почему она?

– Ее энергия очень сильна. И нужна Вселенной. Нужна нашему миру.

Профессор встал и двинулся к шкафу.

Я взялся руками за голову: она резко стала тяжелой, а шея – слабой.

Полина. Моя любимая Полина. Почему она?

В этот момент мне вдруг захотелось крикнуть этому больному ублюдку: «Назови мне другое имя! Назови любое другое имя. Я сделаю, что ты хочешь. Я убью любого другого, только не Полину. Ей нельзя умирать. Она моя. Я люблю ее. Моя». Но это был, наверное, просто эмоциональный импульс, вспыхнувший, пока мозги отключились из-за шока. А когда они ожили, я понял лишь одно – ее надо предупредить. Нужно всё ей рассказать про ее любимого профессора. Нужно открыть ей глаза…

А что, если она меня пошлет куда подальше? Скажет, что я испортил ценность ее жертвы, рассказав ей об этом. Она же настоящая фанатичка.

– Если вы ей расскажете, – сказал Венгров, вновь прочитав мои мысли, – то она вас не простит. Она ни в коем случае не должна знать об этом. Смерть должна быть против воли жертвы.

Он, похоже, не переживал, что я извещу компетентные органы о том, что знаю о смерти Соловьева, и о его просьбе прикончить Полину. Скорее всего, он был уверен, что доказать его причастность к убийству Толика будет невозможно, а о нашей сегодняшней беседе из-за отсутствия доказательств меня и слушать никто не станет.

Венгров властно посмотрел на меня. Он знал, что я сейчас думаю, думаю и думаю, ищу выход и пути решения.

Я не собираюсь никого убивать! Конечно, я этого делать не буду. Я чуть не поседел из-за спровоцированной мной смерти бомжа Пахомова, а тут мне предлагают самому вонзить нож в чужое тело. Да еще и в чье тело!

Всё это полный бред. Воспаленное воображение безумного ученого. Который сам уже определенно задержался среди живых.

…Но если я откажусь, он попросит кого-нибудь другого.

– Если вы считаете, что не готовы быть провожатым, то я не смею вас об этом просить. – Он сделал акцент на слове «вас».

Гребаная паскуда.

Нет. Я в любом случае должен с ней поговорить. Хотя бы не сразу об этом. Я пойму, что сказать, увидев ее еще раз.

И что теперь? Что мне делать сейчас? Что сказать Венгрову? Что ему соврать? Я слишком долго молчу…

– Я согласен, – сказал я, подняв голову. – Просто не представляю, как я смогу такое совершить…

Думаю, мой голос звучал уверенно. И для поддержки остроты образа я после последних слов чуть ли не прыжком вскочил с дивана, став смирно. Только бы он мне поверил, только бы поверил.

– Рад, что вы понимаете, – закивал он.

– Мне нужно немного осмыслить всё это. Обдумать, что и как…

– Я избавлю вас от этого.

Профессор жестом пригласил меня вновь за стол для совещаний. Он взял из шкафа две глянцевые открытки и сел напротив.

– Вот контрамарки, – положил их передо мной.

Я прочитал.

– Вы сняли нам номер в гостинице? Завтра?