Крылатый сфинкс, печальный цербер

Однако она имела право так поступить, она пыталась уберечь сына от опасности – своего сына!

– И о чем вы говорите с… с ним? – спросила Наталья, чувствуя, что во рту у нее пересохло.

– О разном, – протянул Кирюша. – Только я не могу рассказать тебе, о чем именно. Я дал ему слово, что не расскажу о нем, а видишь, уже его нарушил. И он обидится. И разозлится. А когда он злится, то он… То он… То он становится очень странным! Очень!

Наталья обернулась, словно ожидая увидеть в глубине заброшенного сада мальчика в красной рубашке, с белыми волосами и синими-пресиними глазами. Но никого она, конечно же, не заметила, потому что они были в саду одни.

Или все же нет?

– Но ты можешь мне сказать, сынок… Маме ты можешь сказать все. Тем более твоего друга сейчас нет, он нас не слышит…

Кирюша, повернувшись к ней, произнес:

– Он нас все равно слышит, мамочка… Он такой, он умеет. Он… Дело в том… Дело в том, что он не совсем обычный мальчик…

Чувствуя, что пульс у нее резко ускорился, Наталья прошептала:

– Не совсем обычный? Но что это значит? Он что, инвалид? Или сирота?

Кирюша взглянул на нее и ответил:

– Нет, просто этот мальчик…

А потом смолк, развернулся и крикнул:

– И так ведь всегда, мамочка! Ты всегда получаешь то, что хочешь! Он же запретил мне говорить о нем и о том, о чем мы с ним беседуем, а ты меня заставила это сделать. Ты плохая, мамочка, плохая!

Наталья, положив Кирюше руку на плечо, попыталась привлечь сына к себе и поцеловать, но он вырвался и, плача, закричал:

– Ты плохая, мамочка! Зачем я это тебе сказал? А если он больше никогда не придет, то я лишусь своего единственного друга?

Наталья увидела, как сын схватил жука, который полз по странно изогнутому, засохшему стеблю внутри чаши, бросил его на землю и раздавил. До нее донесся смачный, неприятный звук, как будто что-то лопнуло. Она поняла, что это был панцирь насекомого.

– Кирюша, сынок, что такое… – пролепетала она, а мальчик, рыдая, побежал прочь. Наталья устремилась за ним, а когда заворачивала за угол дома, отчего-то обернулась – и на мгновение ей показалось, что там, в глубине сада, застыла невысокая фигурка с белыми, как у альбиноса, волосами. Но когда она через мгновение снова взглянула в ту сторону, то ничего уже не увидела. Наверняка игра воображения, вызванная странными рассказами сына.

– Кирилл, стой! Стой, я тебе сказала! – крикнула она, выбегая с территории их участка на дорогу. Фигурка сына мелькала где-то впереди. Внезапно из-за угла вывернул допотопный «Мерседес», и мальчик едва не угодил под колеса.

Наталья бросилась к сыну, который, не шевелясь, лежал на дороге. Схватив его, Наталья ожидала увидеть все что угодно: море крови, переломанные кости, дергающиеся в конвульсиях губы.

Но Кирюша был цел и невредим и отделался лишь испугом. Плача на плече Натальи, он твердил:

– Мамочка, извини… Я не хотел…

Дверца «Мерседеса» поспешно раскрылась, из-за руля вылезла, опираясь на трость с золотым набалдашником, дама аристократической внешности.

– Ах, какой ужас! С вашим малышом, надеюсь, ничего не случилось? Вызвать «Скорую»? Мне так жаль, мне так жаль, но он появился столь внезапно…

– Нет, нет, с моим сыном все в полном порядке, – сказала в двадцать пятый раз Наталья, кляня себя за то, что приняла предложение соседки, которая на днях едва не переехала Кирюшу на своем ветхом «Мерседесе», и посетила ее особняк, располагавшийся рядом с их домом.

– Какой живой и прелестный мальчик! – заявила соседка, звавшаяся Аглаей Филипповной и являвшаяся вдовой некогда известного, а теперь напрочь забытого советского композитора.

Наталья автоматически посмотрела сквозь огромное панорамное окно, около которого они с хозяйкой восседали, поглощая крошечные разноцветные пирожные-безе и попивая крепчайший кофе.

Наталья наблюдала за Кирюшей, который носился по ровному, покрытому зеленой травой газону, играя с пожилой таксой, любимицей Аглаи Филипповны. Мальчик явно наслаждался игрой с животным, и Наталья уже знала, с какой просьбой он обратится к ней, когда они вернутся к себе: завести щеночка! И понимала, каким будет ее ответ.

– А почему бы вам, милая моя, не завести домашнее животное? Я могу посоветовать отличного заводчика… – произнесла соседка, пододвигая к Наталье фарфоровое блюдо с тающими во рту разноцветными финтифлюшками. – Вы берите, берите, я же вижу, что они вам нравятся. Я сама пекла, по старинному рецепту моей прабабушки, а та была родом из Парижа…

Покосившись на столь соблазнительные пирожные, Наталья вздохнула и налила себе еще кофе. Похоже, калорий она и так перебрала на неделю вперед.

– Вашему мальчику нужна компания, нужен друг, – заявила Аглая Филипповна. – Уж не обижайтесь, милая моя, что смею давать вам советы, но ведь это видно невооруженным глазом.

Соседка была права, однако Наталья не собиралась обсуждать с этой особой перипетии своей личной жизни. Вместо этого она попыталась вычислить, сколько же лет их соседке, которая сама была охоча до компании. Наверняка под восемьдесят, а она все еще лихо управлялась с «Мерседесом», оставшимся после отдавшего Богу душу еще в девяностые супруга. Наталья задумалась о том, есть ли у Аглаи дети, но спросить не решилась: знакомы они были всего ничего.

– Это, безусловно, так, однако обстоятельства принудили нас сменить прежнюю обстановку, – произнесла Наталья, понимая, что Аглая отдала бы свой раритетный «Мерседес» или, по крайней мере, фарфоровый сервиз за то, чтобы узнать, что же это такое за обстоятельства.

– Ах, у нас тут мирно и покойно! – произнесла наконец хозяйка, явно поняв, что больше информации из гостьи не выжмет. – Ведь в советские времена здесь, в этом идиллическом местечке, обитали деятели искусства и корифеи науки. А потом, когда настали новые времена, у нас появились новые соседи. Со временем этих новых стало больше, чем старых. На данный момент я одна из немногих старожилов…

Говорила Аглая с улыбкой, но Наталья заметила, что она явно не одобряет эти перемены.

– Кстати, дорогая моя, я хоть и сказала, что у нас тут мирно и покойно, однако забыла добавить, что так здесь было не всегда. Во всяком случае, не везде. Вам ведь говорили, что вы поселились далеко не в самом счастливом особняке? Он как будто притягивает к себе несчастья. Первый жилец, который принимал активное участие в строительстве всего нашего поселка, был известным советским детским фантастом. Хотите верьте, хотите нет, но однажды он просто исчез! Словно растворился в своем особняке, хотя приходящая прислуга клялась и божилась, что он вечером поднялся к себе в кабинет, закрыл за собой дверь – и утром, когда после безуспешных попыток заставить его открыть дверь оную сломали, то в кабинете его не обнаружили. Только горящую еще с ночи лампу, гору свежего пепла в камине, а на письменном столе лист бумаги, на котором было выведено красными чернилами: «Я ухожу туда, где меня никогда не найдут». И ведь его никогда больше не нашли – ни живым, ни мертвым!

Наталья пожала плечами – эта история обсасывалась в Интернете со всех сторон, однако ее саму она оставила равнодушной. Кто сказал, что это вообще правда? Обычно все эти таинственные случаи всего лишь байки, и в действительности все было совершенно иначе. Фантаст в самом деле исчез в конце сороковых или самом начале пятидесятых, и никто не знал, что с ним случилось, но Наталья была уверена, что его исчезновению имеется самое тривиальное объяснение. Он мог сбежать с любовницей или любовником. Быть убитым мужем любовницы или женой любовника. Отправиться купаться ночью на близлежащую речку и утонуть. Принять решение совершить кругосветное путешествие пешком. Наконец, быть арестованным и увезенным в неизвестном направлении суровыми чекистами.

Да мало ли что…

Но многие были уверены, что его украли столь любимые им и фигурировавшие в его произведениях жители иных галактик, что он открыл проход в иное пространственно-временное измерение, что его поглотил ад.

– А как вы думаете, что с ним случилось? – спросила Наталья Аглаю, и та, усмехнувшись, отпила из чашечки и произнесла:

– Черт его знает, милочка! Причем в данном случае это следует понимать буквально: черт его знает!

Наталья взглянула на Кирюшу, который забавлялся с таксой их странной соседки. Может, в самом деле купить ему собаку? Или хотя бы морскую свинку?

Аглая же, явно смакуя как кофе с пирожными, так и историю прошлых лет, продолжила:

– Следующий владелец, чин в Госплане, обитавший в особняке не более года, был арестован прямо там и увезен на Лубянку, а позднее расстрелян. Его преемник, снова представитель советской интеллигенции, а именно крупный литературный бюрократ Союза писателей, покончил с собой – уже при Хрущеве, не вынеся решения Двадцатого съезда. Он не выдумал ничего лучше, чем повеситься в стенном шкафу!

Наталья в ужасе подумала, не в том ли самом, в котором обнаружился вход в зашкафье? И откуда, по утверждению сына, регулярно выходит мальчик-призрак.

– Потом кто-то умер от флегмонозной ангины, и еще кто-то молодой и несмышленый перерезал из-за несчастной любви вены в ванне. Мы живем тут с конца семидесятых, и перед тем, как мы въехали, в этом доме случилось несчастье с женой высокопоставленного военного, которую ревнивый супруг, несвоевременно вернувшись с учений где-то в Средней Азии, застукал в постели с местным киномехаником. Этому повезло больше всего, ему муж отстрелил то самое, на что была падка его неверная жена. А вот потом он застрелил и ее, после чего выстрелил себе в рот из табельного оружия. От головы, говорят, ничего не осталось…

Аглая хихикнула и жеманно отпила из чашки.

Наталья подумала, что и в этом нет ничего мистического. Во времена «чисток» хозяева менялись каждые несколько месяцев наверняка не только в этом особняке, но и в массе других. Что же до семейной трагедии в семье военного, подобное могло случиться и в гарнизонной квартире, и в общежитии, и в панельной «брежневке».

– И, наконец, апофеоз – убийство женой бизнесмена своего супруга уже в нынешние, капиталистические времена. Она не додумалась ни до чего лучше, чем размозжить ему голову молотком, а потом перетащить тушу своего ненаглядного в ванну и в течение нескольких дней разрезать труп при помощи столового ножа. И это, заметьте, в самый разгар аномально жаркого лета. Когда ее взяли, то дом был заполнен мириадами мух, а труп несчастного… Впрочем, опускаю неаппетитные подробности. Дама была признана невменяемой, потому что утверждала, что в нее вселилась некая бесовская сущность, обитавшая в доме, и заставила совершить убийство. Она до сих пор сидит где-то в специализированном отделении одной из столичных психбольниц.

Наталья вздохнула и пристально посмотрела на Аглаю Филипповну.