Шоу в жанре триллера

Он втолкнул девочку в комнату, она начала кричать, биться, колотила его худыми ручонками, потом в изнеможении, упав на кирпичный пол, обхватила его ногу и стала плакать, умоляя не делать ей больно.

– Больно не будет, – повторил он и сдержал обещание.

Он положил легкую, как перышко, девочку на кровать. Сколько вечеров он сидел здесь, теша себя мыслью, что, открыв глаза, увидит свою дочь – живую и невредимую. Но, каждый раз открывая глаза, он видел одно и то же – белье, в складках которого гнездилась черная плесень, и пустую кровать. Дочери не было. Она умерла.

Умирала она страшно. Отказали легкие. От удушья не спасли ни лекарства, ни аппараты. Значит, и все его жертвы умрут, как и его дочь.

Подушка легла на голову девочки, полностью скрыв ее лицо. Она отчаянно цеплялась за жизнь. Он всей силой обрушился на подушку. Девочка билась, но секунд через десять стала ослабевать. Через минуту затихла совсем. Выждав для верности еще пару минут, он отнял от лица девочки подушку.

Она скончалась. Как и три предыдущие. Он задушил ее. Его дочь умерла еще раз. И будет умирать так еще много раз. Очень много раз. Вечно!

Потому что он – бог!

Теперь необходимо избавиться от тела, поговорить и успокоить вновь прибывшую. Через неделю она попадет из гостевой в яму. А еще через неделю, в тот день, когда он найдет новую пленницу, в спальню. И он задушит ее.

Потому что только он и есть бог…

23 апреля, Экарест

– Серафима Ильинична, прошу, подождите, я доложу о вас Марку Казимировичу, – произнесла миловидная секретарша.

Я осмотрелась. Мой бывший муж, один из самых известных режиссеров в стране, Марк Михасевич, работал не в самом плохом офисе. Его рабочая студия располагалась в центре Экареста, в одном из заново восстановленных особняков. В интерьере чувствовалось влияние идей, которые исповедовал Марк, – величие Герцословакии, скрытый монархизм и православие. Здесь доминировали красные и желтые тона. Несколько больших и весьма аляповатых икон, написанных, скорее всего, знаменитыми художниками, закадычными приятелями Марка. Огромный змееподобный дракон с короной на голове, скипетром и царским яблоком в лапах – герб королевства Герцословакии. Фотография нынешнего президента с размашистой подписью – «Марку Михасевичу от поклонника его таланта».

Мой супруг номер один (всего у меня их было четыре с половиной) за последние тридцать лет не изменился. Он всегда тяготел к помпезности, величию и неуемному гротеску. Впрочем, я любила Марка, а он любил меня. Наш брак считался образцовым – еще бы, отец Марка, самый известный поэт Герцословакии, великий и незабвенный Казимир Михасевич, любимчик тогдашнего коммунистического диктатора Готвальда Хомучека, был одним из самых влиятельных людей в социалистическом искусстве страны. Казимир был автором гимна, и это подняло его на недосягаемую высоту и превратило в небожителя. Самое удивительное, что пятьдесят лет спустя, когда коммунизм в Герцословакии испустил дух, наш президент Гремислав Гремиславович Бунич попросил Казимира создать гимн для капиталистической Герцословакии. Бравурная, торжественная музыка осталась все та же, Казимир чуть подкорректировал слова (вместо «победы коммунизма» и «мудрых вождей пролетариата» восхвалялась «свободная, великая держава» и «демократия – наш выбор навечно»), и Герцословакия обрела новый старый гимн. Правда, прежний текст настолько въелся в память, что когда звучат первые аккорды величественного гимна, то меня так и тянет запеть о «торжестве идей Хомучека» и «светлом будущем для дружных народов социализма».

– И долго ждать, пока Марк Казимирович соизволит принять меня? – спросила я секретаршу. Та смутилась. Я одарила несчастную своим знаменитым инквизиторским взглядом исподлобья. Его я тренировала долгие годы в своей телевизионной передаче «Ярмарка тщеславия».

Я, Серафима Ильинична Гиппиус, Полярная звезда на литературном небосклоне Герцословакии, гранд-дама романоваяния, чей талант сопоставим с заслуженной славой, автор знаменитой и никем (и мной самой в том числе!) до конца так и не понятой «Глокой куздры», удостоенной несколько лет назад престижнейшей Тукеровской премии, умею ввергать людей в трепет и наводить на них деймос и фобос.

Помимо этого, никто и никогда не смел мне противоречить, ибо я, как древнеегипетское божество, считаюсь непогрешимой – в вопросах литературного творчества, а мой стиль настолько элегантен и уникален, что любые сомнения в адрес моей гениальности подобны государственной измене.

– Серафима Ильинична, – проблеяла секретарша, покрываясь красными пятнами, – я доложила Марку Казимировичу о том, что вы прибыли, он сказал, что примет вас через десять минут!

– Ах, правда? – вздохнула я и вперила в девицу взгляд Медузы-горгоны. Секретарша ни в чем не виновата, она выполняет волю своего хозяина, то есть Марка. А мой бывший муженек склонен к соблюдению дурацкого церемониала: Марк никогда не принимает посетителей сразу же, это считается дурным тоном, ибо каждый, кто желает попасть в святая святых самого известного герцословацкого режиссера, обязан промариноваться некоторое время в приемной. Некоторые, в первую очередь малоизвестные просители и журналисты, ждут по часу, а то и по три – безропотно ждут, ведь, как информирует посетителей секретарша, «Марк Казимирович занят». Такие, как я, мастодонты и бронтозавры столичного общества тоже не допускаются к Марку прямо с порога – им приходится ковырять в носу минут десять-пятнадцать.

Да, милый Марк ничуточки не изменился! И самое удивительное, что я по-прежнему испытываю к нему теплые чувства. Все же он был первым моим официальным спутником жизни! Наше бракосочетание считалось предопределенным: я знала Марка с песочницы, наши родители обитали в элитном поселке для представителей социалистической интеллигенции Перелыгино, поэтому, когда юный Марк заявил родителям, что хочет жениться на мне, радости не было предела. Скажу честно, что великий гимнописец Казимир тайно надеялся на то, что его единственный сын найдет семейное счастье в объятиях младшей дочери диктатора Хомучека и это породнит его с правителями Герцословакии, но мечты так и остались мечтами. В конце концов, я тоже была неплохой партией: моя мамочка, Нинель, была знаменитой полярной летчицей, а мой папочка, Илья, переводчиком с санскрита, специалистом международного уровня и автором нескольких классических монографий.

Мой брак с Марком длился пять лет, мы расстались по обоюдному согласию. Неземная любовь испарилась, уступив место постоянным скандалам и ежедневной перепалке, победительницей из которой выходила, разумеется, я – мне ли, выпускнице отделения классической филологии Экарестского государственного университета, кандидату наук, не знать всего разнообразия герцословацкого языка и в особенности некоторых его пластов!

И в то же время мы остались с Марком друзьями. Последние двадцать пять лет мы с некоторой ревностью следим за успешной карьерой друг друга. Я превратилась в Екатерину Медичи и мадам де Помпадур современной литературы, а моя программа «Ярмарка тщеславия», в которой я вытягиваю жилы и принародно подвергаю словесной экзекуции сильных мира сего, считается одной из самых популярных на телевидении.

Михасевич же сделался герцословацким Стивеном Спилбергом (он и не скрывает, что знает голливудского режиссера как облупленного и зовет его на «ты» и Стиви), получил за один из своих фильмов «Крылатого льва» на кинофестивале в Бертране и едва не удостоился около месяца назад «Оскара». Пожалуй, Марк – самый влиятельный человек в герцословацкой фильмоиндустрии, ему ничего не стоит найти спонсоров, которые предоставят ему кредит в пятьдесят миллионов долларов для съемок очередного эпохального «кина».

Еще бы, Марк на короткой ноге с олигархами (разумеется, с теми, которые еще на свободе: тех, что сидят в тюрьме, Марк моментально вычеркивает из записной книжки), министрами и любит в интервью как бы случайно назвать нынешнего президента Гремиславом, а потом, чуть подумав, с легкой усмешкой добавить и отчество: так, чтобы все сразу поняли – его отношения с первым лицом в государстве – это отношения закадычных приятелей!

Но более всего Марк гордится тем, что он по отцовской линии светлейший князь. Удивительно, во времена коммунизма этот эпизод биографии моего бывшего свекра тщательно скрывался, ведь не пристало первому придворному поэту происходить из древнего аристократического рода, в анкетах так и писали в соответствующей графе: «Сын аптекаря».

Что правда – то правда, после революции дед Марка, князь, лишился всех своих многочисленных угодий, пяти или шести замков и раритетной коллекции картин, работал провизором в деревеньке, которая ему когда-то и принадлежала. Бежать за границу он то ли не успел, то ли не захотел.

Его сын, папочка Марка, сделался герцословацким Гомером, что позволило семье жить без осознания финансовых проблем и знакомства с колбасно-чулочными очередями. Когда социализм накрылся и наша Герцословакия на полных парах устремилась в счастливое капиталистическое будущее, которое, казалось, не за горами, Марк «вдруг» вспомнил о своем именитом происхождении.

Семейство Михасевичей обладало редчайшим даром – они всегда и при любом режиме были с властью! Старый князь припеваючи жил при короле, его сынок Казимир, напрочь забыв о своих дворянских корнях, достиг всего при коммунизме и рьяно воспевал классовое равенство, а Марк, следуя давней фамильной традиции, в очередной раз с легкостью отказался от прежних идеалов и заделался первостатейным монархистом.

О нет, не подумайте, что это – обычное хамелеонство и конформизм, политическая мимикрия и беспринципность, подлаживание под существующий режим и желание, хотя бы и бессознательное, быть всегда в струе. Марк, когда-то рьяный пионер, комсомолец и член коммунистической партии, превратился в истового поклонника реставрации в Герцословакии королевской власти. Эта сверкающая идея пленяет его, он доказывает всем и вся, что единственно возможный путь – это абсолютная монархия. Михасевич поддерживает самые теплые отношения с представителями августейшей фамилии, более того, не так давно кто-то из великих князей наградил его бриллиантовым орденом первой степени «За служение королю, церкви и Отчизне».

Удивительно, но Михасевичи обладают поразительным чутьем на предстоящие политические перемены. Если Марк с таким упорством проповедует идею монархии, то значит ли это, что в ближайшие годы нам суждено превратиться в подданных королевской династии Любомировичей?

Как бы то ни было, но мы с Марком и после развода остались в хороших отношениях, вернее сказать, наши отношения после расторжения брака заметно улучшились. Марк считает необходимым снисходительно упоминать обо мне, своей первой супруге, когда дает очередное интервью. Иногда кажется, что он не может простить мне моего успеха – никому не известная экс-жена была бы ему гораздо удобнее. Михасевич как-то предлагал мне вступить в Дворянское собрание и обещал замолвить словечко перед кем-то из Любомировичей, чтобы мне дали титул баронессы или графини, но я с изъявлениями верноподданнической благодарности заявила, что «недостойна, батюшка, недостойна!», и предпочла остаться мещанкой.

И вот вчера вечером, когда я с ироническим детективом в руках (это одна из самых страшных моих тайн: я обожаю дешевую беллетристику и читаю ее тоннами, хотя в своих выступлениях гневно клеймлю ее как «окололитературный пипифакс», сетуя на «поголовную дебилизацию нации» и «полное отсутствие идеалов»; самой же страшной тайной является мой вес) нежилась в своей кроватке, а рядом со мной храпел тот единственный мужчина, коему дозволено делить со мной ложе, – мой десятикилограммовый котяра по прозвищу Васисуалий Лоханкин, раздался телефонный звонок.

Я ожидала услышать Раю Блаватскую, мою соседку по Перелыгину и закадычную приятельницу, поэтессу – представительницу интеллектуального постмодернизма, или, как я заявляю, «постинтеллектуального офигизма». Рая всем хороша, единственный ее порок – это пристрастие к многочасовым телефонным разговорам, в которых мне отведена роль статиста, на голову которого выливаются гигабайты информации о Раином панкреатите, почесухе и диарее. Я, приложив трубку к уху, не вникаю в смысл журчания Блаватской, а углубляюсь в очередной детективчик, время от времени механически вставляя проникновенные фразы наподобие «Да что ты говоришь, Рая!», «Быть того не может!» или коронное «Кто бы мог подумать!».

Но вместо Раи я услышала сочный мужской бас:

– Серафима, это Марк. Мне надо как можно скорее поговорить с тобой.

Положив на храпящего Васисуалия детектив в цветной обложке, я заметила:

– Марк, во-первых, добрый вечер, а во-вторых, возможно, ты не обратил внимания, что уже говоришь со мной?

Поколебавшись, режиссер заметил:

– Фима, это нетелефонный разговор. У тебя найдется для меня завтра часок-другой? Приезжай в мой офис!

Хам, подумалось мне, чего он хочет от меня? Или он снова будет склонять меня к тому, чтобы заделаться дворянкой или пожертвовать на восстановление его фамильного замка тысячу-другую у.е.?

– Ну хорошо, – милостиво ответила я.

Марк повеселел и перед тем, как положить трубку, весомо сказал:

– Вот и отлично, Фима! Будь у меня к полудню, я уже велел внести тебя в список посетителей!

Марк остался Марком – он искренне уверен, что Земля вертится вокруг своей оси, солнце встает на востоке, а заходит на западе, а в Крабовидной туманности рождается сверхновая по одной только причине – чтобы угодить ему, Марку Михасевичу!

Но по крайней мере, успокоила я себя, в этом постоянно изменчивом мире есть одно незыблемое и постоянное – князь Марк и его опупенный эгоизм.

На столе у секретарши противно пискнуло, девица сняла трубку внутреннего телефона и, выслушав несколько фраз, благоговейно посмотрела на меня.

– Серафима Ильинична, Марк Казимирович ждет вас! – Судя по тону, несчастная была безнадежно влюблена в Марка. Ну, не мне осуждать ее: тридцать лет назад я и сама души не чаяла в красавце-усаче Михасевиче! – Прошу вас, – она указала на большую позолоченную дверь, украшенную изображением личного герба Марка. Вот она, святая святых, вход в кабинет самого Михасевича!

Я, изобразив самую приятную мину, прошла в кабинет режиссера. Секретарша закрыла дверь, оставив меня один на один с мэтром герцословацкого кинематографа.

– Рад, рад, Серафима, – произнес Михасевич, направляясь ко мне с другого конца огромной студии.

В этот особняк, расположенный в самом центре Экареста, в трех минутах ходьбы от резиденции главы государства, Марк переехал пару лет назад. Он считал, что у него, самого знаменитого герцословацкого режиссера, должен быть офис, ни в чем не уступающий его славе и размерам таланта. Марка совершенно не смутило, что особняк в сердце столицы стоил непомерные миллионы, а то, что его апартаменты выходили на президентский дворец и вечерами Марк мог видеть одинокий свет на верхнем этаже, там, где наш Гремислав Гремиславович заботится о благе страны и мира, наверняка усиливает уверенность моего экс-мужа в том, что он – «бэст оф»!

Помещение занимало целый этаж и было переделано, скорее всего, из пяти или даже шести комнат. Окна во всю стену, много света, заваленный бумагами, эскизами и образцами одежды массивный стол из мореного дуба, очень похожий на тот, что стоит в Овальном кабинете Белого дома.