Смерть ничего не решает

– Выходи к костру, нечего мерзнуть, – произнес Бельт как можно более дружелюбно.

И рук ведь не опустить, потому как следующая такая белооперенная дрянь в шею войдет. Или в спину. Хоть бы отозвался, сученыш! И наверняка ведь не один.

– Вытряхай сумки, охлызень! – голос раздался с другой стороны от костра. Человек старательно избегал света, зато наверняка видел Бельта как на ладони. Не лучник. Точно не лучник. Значит, не меньше двоих.

Мерзкое ощущение того, что железный наконечник выцеливает лопатку, не пропало. А лоб и живот ничего не чуют.

– Сам охлызень. – Бельт всё-таки решил руки опустить, но сделал это плавно – лучник, тут хоть божье благословение на кон ставь, сейчас задержал дыхание.

– Ну в рыло ты всяк огребешь. – Невидимка явно переместился в сторону, но так, что под ногами не треснул ни один сучок, не щелкнула даже иголка. Привычный к лесу, значит. – А вот за отсутствие политесу могешь и деревяшку в башку схлопотать. По нашему лесу ездишь, значит, с наших дров костры палишь, нашей травой коней кормишь, да еще и хамишь. Нехорошо.

– Остынь, Равва! – В круг света также бесшумно скользнула новая фигура, гибкая, текучая какая-то. Доводилось Бельту знавать одного человека, который умел так вот ходить…

Неужто? Вот ведь бывают совпаденья.

– Здрав будь, Орин! – выдохнул Бельт.

– Узнал, старый хрыч. – Орин шагнул ближе к костру, чуть поморщился – по-прежнему света не любит – и протянул руку. – Ласка! Хрипун! Дышля! Вылазьте, добренький гость у нас.

Обнялись. Люди-тени следили, замерев на самом краю темноты, готовые в любое мгновенье нырнуть вглубь леса.

– А я думал, что ты уже в подтабунариях ходишь да без стремянного и пары камчаров поссать не отбегаешь, – рассмеялся Орин и дружески хлопнул по плечу. Все равно вышло как-то чересчур уж крепко, ну да у него всегда рука тяжелой была, хотя весу в парне – кот наплакал.

– Неправильно думал.

– Да уж вижу. И даже не знаю, радоваться мне этой ошибке или нет? Эй, Равва, туши костер! Нижайше приглашаю в гости славного господина десятника, что ходил в вахтаге под знаменами Лаянг-нойона. Ходил-ходил, и, стало быть, весь вышел. Но все одно нижайше приветствую камчара.

Кто-то заржал, громко, нагло, так, что появилось желание дать весельчаку по морде.

– Бывшего, Орин, бывшего камчара. Сгинула плетка, хоть и хороша была. А за приглашение спасибо, врать не буду – мне оно кстати.

– Да уж понял. На ребят не серчай, они славные, только апарансу не блюдут. А что бывший… Так и мы здесь один к одному какие-нибудь да бывшие.

Холодный свет ночного Ока прибивался сквозь туман, волглую шубу которого то тут, то там прорывали зеленые свечи можжевельника. Над поляной мгла выгибалась белым куполом, точно опасаясь обжечься, и только робко втягивала в рыхлое нутро дым костерка.

– А что объяснять, сам все видишь. – Орин подбросил в огонь толстое полено, блестевшее на срезе смолой: – Свободные охотники. Когда зайца подстрелим, когда косулю. А когда кого и посерьезней.

Он говорил тихо, то ли не желая разбудить остальных, то ли опасаясь, что эти откровения подслушают. Хотя кому тут? Спят все, только храп по лесу летит, распугивая сов да сычей. По храпу их и найдут. Или по вони – такое чувство, будто не в лесу сидишь, а в яме выгребной. Как Орин это терпит-то?

– Бандитствуете, значит.

– Нет, мать твою, молимся во благо всех живущих! – вспыхнул Орин. – Извини, завтра пойдем засеем полюшко и, ежели к весне не окочуримся, то в следующем годе соберем отличный урожай репы! Мы ж все земледельцы знатные, особенно Равва с его отчекрыженным за покражи носом. Ну и Хрипун с приговором за мародерство – известный овощезнавец. Осталось только переучить Ласку со шлюхи на скотницу и совсем ладно будет!

– Всё такой же горячий, что твой котел на костре, – произнес Бельт, всматриваясь в гневную маску, столь привычную на этом лице.

Широкие скулы с чешуей омертвевшей кожи. Узкие прорези глаз в распухших веках. Тонкий нос и пухлые губы, слева крепко, до бляшек сукровицы поеденные простудой. А в остальном такой же, как был: тощий, жилистый, что хадбан-полукровка Лаянг-нойона. И масти одной: конь игрений, Орин – меднокожий да светловолосый.

Прежде, в тяжелом тегиляе да в седле он и за наир сойти бы мог. Теперь же, в бобровом плаще и темном кемзале с чужого плеча, Орин выглядел тем, кем и был на самом деле – лихим человеком. Лихим и бездомным, которому одна дорога – на висельню.

– Да ну тебя, старый хрен. – Орин, выплюнув пожеванную иголку, закашлялся, вытер губы рукой и весело уже продолжил. – У самого-то с рожей что? Не свои ж улыбку подправили? В благодарность за службу…

Особенно громко щелкнуло в огне полешко.

– Ладно, Бельт, извини.

– Извиняю, бывший вахтангар легкой конной вахтаги Лаянг-нойона, – невесело рассмеялся Бельт и потрогал повязку, прощупывая рубец. Свежий и мягкий, он стягивал кожу снаружи и дико свербел изнутри, отзываясь на случайные прикосновения языка пульсирующей болью.

Орин же отвел глаза в сторону и тихо сказал:

– Есть у меня вопросец к тебе, командир. Давненький. Но сперва – благодарность. Я ведь тогда толком не успел…

– Не до того было.

– И всё ж, и всё ж. Может, я и дерьмо последнее, но за некоторые вещи – глотку перегрызу. И за тебя теперь ее порву любому, коль уж подвернулся шанс. Я и не чаял.

– У тебя и своих хлопот…

– А ты моих хлопот не считай, – резко перебил Орин. – Будем, словно занюханные купчишки на рынке, должками меряться? Я тебе не двадцать медяков за драную козу считаю, а просто говорю – спасибо. За то, что делал для меня. Я человеческого отношения не забываю.

Бельт пожал плечами.

– А теперь вопрос… – Чувствовалось, что Орин слишком много думал о нем, а, получив возможность задать, вдруг растерялся. – Что с той сволотой?

Бельт, напротив, ответил быстро: знал, о чем спросит Орин, с первой минуты встречи знал. Ждал только.

– Жив. Камы кишки в него обратно запихнули. Он еще умудрился и шаду Хаыму нажаловаться, а тот, злой после драчки в Мофено, ловчих с псами прислал по твою душу. Мы им шмоток погибшего Марги Шыбальца дали понюхать и самолично проводили аккурат в противоположную от твоей сторону. Туда перед тем и разъезд отправили.

– Значит, жив, гад.

– Ну, ты его хорошо подрезал. Сдается мне, что пожрать и посрать для него теперь – пытка. Говорят, он нынче после каждого съеденного куска воет. А я, если честно, думал, что всё напрасно. Ждал, когда начнут болтать, что тебя вздернули где-нибудь на границе с Хурдом. Болтать-то действительно начали, но как-то неуверенно.

– А вот хрена! – Орин злорадно хлопнул в ладоши и кашлянул. – Я ведь домой не поперся. Грамот нет, а если б и были – меня по ним и приласкали б веревочкой. Да и слышал, что поместье мое арестовали, так что без резону мне туда двигать. Вот и пошел в эти края, поближе Лиге, подальше от столицы.

Громко всхрапнув, рыжий мужик в грязном тулупе перевернулся на другой бок, дернулся во сне, пнул кого-то и, успокоившись, засопел тише, тоньше.

– Этот хмырь за твою башку награду положил, – сказал Бельт. – Вроде «коней» пять давал поначалу, потом до восьми поднял. Полновесом ханмийским.

– Не додавил вошь, – сдавленно прорычал Орин. И снова зашелся сухим кашлем, поднимая над костром рой искр. Одна села на руку, царапнув торопливым теплом, отзываясь на которое заныл, зачесался рубец.

Надо сменить повязку. И чтоб зашил кто. С ниткой, оно скорее затянется.

Орин же, откашлявшись, продолжил, будто ни в чем не бывало:

– Восемь коней, значит? Мой папашка за год столько имел, и то если год хороший. Ну да придет времечко… А пока оно вроде и здесь жить можно, мы уже с месячишко осваиваемся. Ребята хорошие – Дышля с Хрипуном с лета с нами. А Раву-безносого я еще раньше под Хешнином встретил, да не одного. Ласке его подобрать приблажилось да выходить. Сама-то из шлюх, хоть и благородственных кровей. Только что с того благородства, когда крыланы поместье огнем спалили. А потом, в наступлении, и каганская гвардия веселья добавила…

– У них золото было, и еда. – Ласка, выскользнув из тени, опустилась на землю и вытянула руки над огнем. – Что смотришь? Осуждаешь?

– Нет.