Москва 2050

Москва 2050
Антон Маргамов

Маленький этюд на тему одной фантазии. Куда и откуда мы идем? Что мы из себя представляли и будем представлять? Что такое наука и хорош ли тот путь, который она нам предлагает? Есть ли у нас будущее?

– Жизнь продолжается, а судьба уже кончилась, жизнь продолжается, а судьба уже кончилась…где же я это слышал, или читал, где?…впрочем, не важно…

Мысли путались, наползали одна на другую, стягивались в узелки, сплетались в косы, но продолжали вылезать и из них, будто нерасчесанные колтуны… Линк зажмурился, шумно выдохнул и опрокинул в себя очередную стопку мутной бормотухи. С некоторых пор, Линк только тем и занимался, что «опрокидывал» в себя вечер за вечером. Опрокинутые вечера множились в таком количестве, что Линк давно перестал вести им счет.

С некоторых пор Линк вывел для себя такую формулу: дурман потребляемой им выпивки, налагаемый на дурман окружавшей его действительности – порождал тот самый плюс, который приключается, когда какой-нибудь минус сталкивается с каким-нибудь минусом.

В баре, где обычно надирался Линк, царил извечный сырой полумрак. Там привычно пахло дешевым табаком не выветрившихся надежд и прокисшим пивом перебродивших желаний. На засиженной мухами стойке тут и там пестрели грязные пятна всех возможных оттенков. Наверное, на этой причудливой «кофейной гуще» можно было нагадать любую, даже самую завалящуюся судьбу.

– Эй, Линк?

Толстый Грюм. Конечно, это был толстый Грюм, кто же еще. Такой голосище ни с чьим больше не перепутаешь.

– Ну, чего тебе? – отозвался Линк, выныривая из своих невеселых размышлений.

Грюм стоял там, где обычно он и стоял, на том же самом месте, где и всегда. За пресловутой «гадательной» барной стойкой. Натренированными за долгие месяцы своего стояния движениями, Грюм, занимался привычным ему делом, разливал свою мутную бормотуху. Поговаривают, этой мути Грюм был обязан тем, что ни разу, со времени установки не промыл ни одной бочки и ни одного чана, в которых он гнал свою самогонку. Впрочем, Грюм ни разу не был замечен даже за мытьем собственных рук, но на это посетители его заведения не обращали особого внимания.

Всем было плевать на руки Грюма и на муть выпивки – пока она отлично пьянила, а руки Грюма сноровисто и быстро ее разливали..

Но в немногочисленных перерывах, Грюм, (как и всякий уважающий себя человек его профессии), все-таки полировал один и тот же грязный стакан одним и тем же грязным полотенцем. Или Линку просто так казалось, что этот стакан был всегда один и тот же. Этого (ну про стакан) Линк точно не знал, только догадываться мог.

Вот что сейчас Грюм скажет – это Линку было хорошо известно, сам Грюма об этом когда-то попросил. Чтобы Грюм, значит, как будильник ему напоминал, о том, что он, Линк, свои три вечерних графинчика уже осушил и пора ему, Линку, убираться восвояси. Потому что если он, Линк, на трех графинчиках не остановится, рискует опять попасть в штрафное отделение, лишиться отпуска, премиальных и чего там еще. Потому как он, Линк, после третьего графинчика становится особо буйным, и неуемная его, Линка, подсознательная сущность, начинает настойчиво проситься наружу. Линк все это про себя хорошо знал и физиономия его растянулась в угрюмой улыбке, предвкушая дальнейшие слова Грюма. И точно…

– Твоя норма на сегодня уже вышла, Линк, – пробурчал Грюм в свою бородищу, не поднимая на Линка мутных, непроницаемых глаз и не прерывая своего обыденного занятия.

– Воот! – удовлетворенно хмыкнул Линк.

– А знаешь, старина Грюм, жизнь в совершенно предсказуемом мире имеет свои определенные преимущества. Вот скажем ты и твоя грязная стойка…

Грюм, не обращая на слова Линка никакого внимания, продолжал протирать свой стакан…

– Или, скажем, твой не менее грязный стакан…

– Скажи, не приходило тебе в голову, старина Грюм, что мы все с некоторых пор, ну т.е. с самого что ни на есть сотворения нас из глины, только тем и занимаемся, (Линк, насколько это было возможно) сосредоточил свой взгляд на Грюме), что бесконечно полируем грязный стакан своей души замызганным полотенцем собственной совести, силясь отыскать, на грязном дне какое-нибудь светлое пятнышко, ну…хотя бы одно.

– А что теперь вообще такое наша норма, Грюм, ну то есть не этой вот самой бормотухи (и Линк с отвращением заглянул в свой опустевший стакан) а человеческая, Грюм, норма – а может она, как вот эта вот самая бормотуха, уже в некотором роде, пфьють, и …вышла.

Линк широким жестом обвел неопрятный полумрак заведения в котором уже почти не оставалось посетителей.

– Посмотри на это вот все, дружище Грюм? А ведь раньше здесь был какой-то музей… Похожи они по-твоему на людей, которые знают, что такое музей, а?

Густые брови Грюма, наконец, изобразили ленивый интерес, немного вытянувшись в направлении макушки; даже уголок его жирных, мясистых губ скривился в ухмылке, обнажив края желтых, давно не чищенных, но удивительно крепких еще зубов.

– Нет, Грюм, ты не щерься, не ухмыляйся, а только подумай, как мы до этого всего докатились, как нам удалось так себя изгадить? Это мы то, со своей невыносимой самоуверенностью в прогресс, в технологии и в дважды-два – четыре. А кем мы в итоге стали? Дерьмом, Грюм. Причем совершенно первосортным. Обезьяна с компьютером оскотинилась и обленилась до степени полного разобезъянивания. Да наши предки с каменным топориком дали бы нам фору по части интеллекта и душевных свойств.

Ведь в наши грязные стаканы, Грюм, теперь чего не наливай; да самой чистой родниковой воды начерпай, все одно, твоя вонючая бормотуха выйдет. А все эти ученые с их верой в научный прорыв, их пресловутые великие открытия. Да они искалечили больше судеб и жизней, чем спасли.

Да я, если хочешь – Линк зажмурился, и что есть сил грохнул кулаком по барной стойке, отчего облепившие ее мухи обиженным роем взвились вверх и недовольно зажужжали – всех их ненавижу! Улучшатели человечества…а вышла то как всегда – очередная бомба.

Как нас только не пытались осчастливить, упорядочить, подстричь под одну гребенку, а счастье, по-моему – это когда живешь по собственной воле, а не так вот, с этим вот извечным дважды два – четыре и этой вот гадостью – потряс стаканом Линк, обессиленно облокотившись на барную стойку.

Грюм ухмыльнулся еще шире и пожал широченными плечами:

– Не нравится, не пей.

– Да ты не обижайся, не обижайся – Линк привстал со своего места и примирительно протянул в направлении Грюма ладонь, с зажатыми в ней остатками выпивки.

За тебя, братец Грюм, за тебя… и твою бормортуху! …А все-таки, из какого дерьма ты ее делаешь, а? – и Линк, расхохотавшись, с отвращением скривился и опрокинул в себя остатки пресловутой жидкости.

– Норма вышла – не жужууу, а встаю и ухожжжу-у – бормотал подхихикивая сам себе под нос Линк.

Пошатываясь, он уже было поднялся и кинув на стол положенное за выпитое количество кредиток направился в сторону двери.

Но тут взгляд его зацепился за мутное окно, в котором открывался кусок ночного неба, изъеденного бледными до какой-то почти болезненной белизны звездами.

Некоторое время Линк сосредоточенно вглядывался в кусок ночного неба, а потом круто развернулся на 180*, и опять обратился к Грюму.

– Грюм, только взгляни на это. Разве такое небо и такие звезды смогли бы сегодня прельстить того древнего…как то бишь его…философа? Нет, говорю тебе, Грюм, не может этого быть. Таким небом и такими звездами тот философ бы непременно побрезговал, он бы их не смог пережевать, подавился бы ими и выплюнул. Такими звездами и таким небом даже старушку Мини не прельстишь. Правда, Мини?

Пьяный взгляд Линка отыскал в полумраке заведения местную шлюху.

– Ага, – заржала Мини, хрипло давясь дымом очередной сигареты.– Звездами любоваться? Ишь чего удумал? На травке нынче сыро, и посему я предпочитаю смотреть на какой-нибудь потолок. Звезды эти оставь себе и своим древним, а ко мне без кредиток не суйся, я цену себе знаю. У меня философия земная и всем понятная. Вынул кредитки, вставил в Мини – вот и вся моя философия, единственно для меня верная! Только так, а не иначе выглядит любовь!

Последнюю фразу Мини пропела, жеманно выпячивая, некогда красивые, но теперь изуродованные цинизмом толстые, плотоядные губы, ярко подведенные красной губной помадой.

Теперь смеялась не только Мини, но и еще несколько харь, из завсегдатаев. Кулаки у Линка уже чесались, но разглядеть, кто смеется в такой темноте было почти невозможно.

– Ничего ты про любовь не понимаешь, Мини, – вздохнул Линк, снова переведя взгляд на Грюма. Ни-че-го-шень-ки! Хотя вроде бы должна. Любовь, она не нуждается ни в каких ценниках (на Линка , вдруг, накатила икота) – ик, она не продается и не предается, ик, не покупается, ик, и долго-ик-терпит…не помню как там еще..ик, эх – раздосадованно набрав в себя побольше воздуха и задержав дыхание, чтобы прекратить мучавшую его икоту, Линк размахнулся и попытался ударить кулаком по столу, но вместо этого, оступился и грузно ухнул вниз всем своим отяжелевшим от выпитого телом.

– Развезло – подумал Линк, растянувшись на полу, – вот ведь как сегодня меня развезло…то ли бормотуха у Грюма такая крепкая вышла, то ли это я такой не крепкий стал. Линк попытался сосредоточить свои усилия на том, чтобы вновь встать на ноги, но рука соскользнула со стула в который он уперся и Линк вновь завалился на спину.

– Ну вот, встать уже не может, а туда же. Вверх к звездам и на прочие возвышенные места потянуло! – пуще прежнего захохотала Мини. – Был у меня давеча такой один, тоже все приподняться пытался, из лежачего положения…

– Ииии? – заинтересованно протянул Линк, устроивший себе короткую передышку и продолжая валяться на полу.

– Что и?! ты хоть подняться пытаешься, а он даже на то не годен оказался.

Из темноты до Линка опять донеслась волна общего смеха.

– Подождите, грязные хари! – подумал Линк с радостным озлоблением, – вот сейчас я отдышусь, встану ииии…

И Линк предпринял новую попытку вернуться в вертикальное положение.

– Не спешите, молодой человек, не спешите… – произнес, вдруг, мягкий, слегка дребезжащий, но довольно приятный голос прямо над ухом у Линка; чьи-то руки подхватили Линка под мышками и изо всех сил потянули Линка вверх.

– Хорошо – подумал Линк,– это очень хорошо ! Ох держитесь теперь у меня весельчаки, плакала, конечно, моя квартальная премия. И выходные мои теперь тоже плакали. А отпуск мой, наверное, теперь совсем пропал. И норму бормотухи видно с трех графинчиков всенепременно до двух снизить придется, но – Линк даже заурчал от удовольствия – как же мне сейчас будет хорошо.