Бабник

– Вот и миримся, любя и всё прощая, со всеми их прибабахами. Ну, за мужиков и бесконечное мужское терпение! – наполнил портвейном стаканы Василий Игоревич и поднял свой над центром замасленного стола.

– Важный тост. Пока остаются мужики, которые вот так могут обсудить – нам не грозит религия, – отозвался Александр Николаевич. – Куда может пойти мужик, если что-то сложное случилось? Домой, к жене. А что он от неё чаще всего слышит? Помнишь, был захват заложников в банке? Уголовники неудачно грабёж провели, да не выбрались вовремя. Так вот там был один, который требовал, чтобы его убили на месте, или отпустили, потому что если он через несколько минут не заберёт жену с работы – она всё равно его просто убьёт. Мол, надо думать, угадывать, и не ходить в банк, который захватят. Так вот он так задрал этих уголовников, что его действительно убили по его просьбе, чтобы его освободить от объяснений, и чтобы она получила компенсацию. Редкий случай, когда баба мужика поддержит. Так вот… Не домой – тогда к друзьям. Друзья всё поймут и поддержат. А если друзей нет – то в церковь, где не осуждают, а принимают и мозги запудривают. Так вот чтобы было поменьше религиозных фанатиков – за мужиков! – опять опустошили стаканы…

***

– О чём догадаться? – уточнил, отрываясь от ярких воспоминаний юности Стас.

– Ой, всё, останови, я выйду! – потребовала «Анфиса».

– Мы стоим, – напомнил Стас. «Анфиса» дёрнулась было открыть дверь, но справа почти впритык стояла другая машины. Открыть дверь и выйти было невозможно.

– Ты это нарочно? Специально сделал?! – вдруг начала истерить «Анфиса». – Чтобы я не могла выйти?!

– Да выходи, если сможешь, – равнодушно отозвался Стас. – Мне даже интересно, сможешь ли ты это сделать, – засмеялся Стас.

– Ещё чего! Вези давай, куда ехали, – внезапно улыбнулась «Анфиса».

– Мы стоим, – напомнил Стас.

– Ну, так и ладно, все же стоят, – опять совершенно ровным голосом отозвалась «Анфиса». Что это был за вираж в настроении – Стас не понял. «Просто учтём, что может на пустом месте взбрыкнуть», сделал себе пометку в сознании. – А за границей я мало где была, – вспомнила вопрос попутчица и тут же сменила тему. – Ездила только в Турцию несколько раз, два раза в Италию, один раз в Египет. Я летать боюсь. Каждый раз такой ужас испытываю, особенно при посадке, поэтому всегда в дрова напиваюсь за время полёта…

***

…Этот жуткий кошмарный сон, давнее воспоминание, события, произошедшие много лет назад, до сих пор не давал Стасу выспаться…

…Ожидание измотало всех. Неопределённость. Неопределённость и ожидание разрешения на вылет в окружении вооружённых людей со злыми страшными бородатыми лицами.

Третий день государственного переворота. Второй день в пыльном, малоприспособленном для большого скопления людей аэровокзале. Столичный аэропорт закрыли для иностранцев сразу же, взлётную полосу перегородили тяжёлыми грузовиками, а всех, подлежащих депортации иностранцев, свозили в этот региональный порт, за 200 километров от столицы.

Здесь были почти все европейцы, которые находились на момент переворота в этой пыльной стране. Привыкшие к комфорту бизнесмены изнемогали от неустроенности. Они капризничали и требовали от страшных, бородатых, молчаливых стражей создания для них нормальных условий за любые деньги. В ответ получали грубые тычки и малопонятное рычание на чужом языке. Редкие туристы были напуганы, кое-как обживали новое пространство, пытались создавать минимальный уют. Через сутки пребывания под стражей, почти в заключении, у большинства дипломатов, изгнанных из своих посольств и консульств, начали проявляться профессиональные навыки военных. Именно сейчас ярче всего было заметно разделение на реальных выпускников дипломатических учебных заведений, и шпионов, прошедших жестокую школу спецназа.

Стас по невероятному стечению обстоятельств оказался в этой перегретой солнцем, пыльной арабо-африканской стране в числе международных наблюдателей на парламентских выборах. Но вместо выборов в день голосования на улицах появились «шахид-мобили», новенькие пикапы «Тойота» и «Ниссан» с пулемётами в кузове. Рядом с пикапами стояли бородатые люди в новой, аж хрустящей форме. Они говорили на разных наречьях арабского языка, но некоторые особенно чернокожие, говорили на чистейшем английском. По протяжному выговору Стас узнал южно-американский акцент, который слышал в Техасе и Луизиане.

– Олаф, ты же шпион, чтоб тебя за ногу! Ну, позвони ты в своё это долбаное европейское ЦРУ, чтобы этого беспредела не было! – возмущённо высказывала Маша русскоязычному Латвийскому дипломату претензию, когда всех белых толчками и пиханиями загоняли в автобусы для доставки в аэропорт от отеля.

– Это американское право, страны-члены НАТО не должны возражать, – сокрушённо отвечал худенький лысеющий мужчина. При СССР он был сотрудником КГБ, после распада Союза – сотрудником Службы безопасности Латвии, а с начала двухтысячных годов стал сотрудником МИДа, атташе по экономическим вопросам в нескольких странах бывшего Союза и Европы. Олаф был знаком со Стасом со времени работы в России. Судьба и совместный криминальный бизнес сводили их и после отбытия Олафа из России в Голландию, а в этой поездке Олаф оказался почти случайно, как «наблюдатель за наблюдателями», имея задачу на дискредитацию российских представителей. Когда выборы отменились из-за переворота, Олаф первый выдохнул с облегчением и по старому знакомству, почти по дружбе, всё рассказал Стасу.

– Эти долбаные черномазые, как холодные нигры, – чтобы излить недовольство и приободрить остальных шутливо бучал Стас, – совсем тёплые. Но такие же, душу их перетак, членисторукие, членистоногие, членистомордые, членистохуие, безысходно тупые, беспросветно чёрные, бесконечно отвратные, беззащитно-наивные, ни разу не мудрые, омерзительно вонючие, отвратительно-потные, запредельно наглые и так же подчиняются чёрному пипецу…

Это бурчание с перечислением негативных качеств террористов вызвало улыбку, так необходимую в той напряжённой обстановке, у всех, кто его слышал. Стас вспоминал случай, когда заложник требовал его застрелить, потому что от жены получил бы нагоняй за долгое отсутствие. «Да уж, счастливо ему жилось, что бандиты были ему как избавление… Интересно, а эти такими же отзывчивыми окажутся, если к ним кто-то с подобным обратится?»…

…В два часа дня англоговорящие бородачи начали формировать группы на вылет в разные страны. Людей грубо пихали стволами автоматов, вели на лётное поле по самому солнцепёку. Там дожидались посадки авиалайнера, быстро загоняли людей по приставным трапам, и самолёт быстро улетал. К утру четвёртого дня с момента переворота осталась только небольшая русскоговорящая группа и несколько северо-европейцев, за которыми отдельный самолёт никто не посылал, а должны были забрать русские, но с прибытием борта возникла какая-то заминка.

– Не могут согласовать для российского самолёта пролёт через несколько стран по прямой, страна под санкциями, а лететь по кругу – не хватит топлива до дома. Здесь никто дозаправлять не будет, – сообщил подошедший от группы охранников Алекс-«Морж». Такой же грязный, как и все, пахнущий кислым потом, с непослушными лохматыми волосами, заросший щетиной, он стал похож на своих охранников. Только взгляд был подобрее. – Попробую созвониться со знакомыми в Хайфе, чтобы там нас приняли, чтобы хотя бы уже просто отсюда улететь, – Алекс опять пошёл к охранникам.

– Этот еврей вечно знает больше других! Учись, Олаф, как дела делаются! – произнёс Ильдар, казанский татарин с тускло-рыжими волосами, узкими глазами, бело-веснушчатой кожей. Почти всегда его лицо было по-монгольски неподвижным, поэтому он умел особенно смешно рассказывать самые простые анекдоты.

– Я не знаю ни одного дела, которое бы не получилось, если за него берётся Алекс, – тихо сказала Маша, глядя, как после разговора с жестикуляцией руками Алекс вместе с двумя чёрными американцами пошёл в диспетчерскую. – Не удивлюсь, если эти мусульмане ему ещё и рюмочку нальют да салом закусить предложат.

Алексея Жорэсовича Моршанского любя называли «Морж» не по причине его любви к холодной воде, Алекс как раз любил тёплые моря, а с намёком на его национальность: «морда жидовская». В ответ на «Моржа» Алексей отшучивался: «завидовать не хорошо».

– Ильдар, а ты с единоверцами разговаривать не пробовал? Может быть, и ты бы с ними чего сообразил для нас? – предложил Стас. На третий день на бетонном полу почти без воды, еды и нормального сна, в пропылённой одежде для Стаса был приемлем уже почти любой вариант, сулящий хоть какое-то облегчение. Очки, которые он не снимал уже пятые сутки, натёрли на грязной коже носа и ушей болезненные мозоли.

Страха первых часов уже не было. Была только усталость. Всё вокруг потеряло значение. Наступил «апофигей» – апогей состояния «всё по фигу».

– Я православный мусульманин, эти ваххабиты-хоббиты меня ещё раньше вас кончат, если что не так пойдёт, – спокойно констатировал Ильдар.

…Через час всех подняли и повели на лётное поле. Алекса нигде не было видно.

– Надеюсь, он не останется заложником? – встревожилась Маша. Ей никто ничего не ответил. Все уже слишком устали, и думали только о себе.

Ещё через три часа под белым раскалённым солнцем в небе появился самолёт, который очень быстро сел и сразу остановился. Алекса так и не было.

Начали загонять людей внутрь, в прохладный кондиционированный воздух. Алекса так и не было.

Сильно измотанные люди садились в такие удобные кресла и почти сразу начинали дремать. Позвоночник уже не держал тяжёлую голову. Веки сами падали на глаза…

Алекса так и не было. Машу прорвало рыданием. Она лающе плакала пересохшим горлом почти без слёз от обезвоживания. Её никто не успокаивал: на это не было сил. Почти все, ещё не успев устроиться в кресле, сквозь дрёму набрасывались на еду и воду. Самолёт начал движение. Алекса так и не было. Самолёт несколько раз трогался, катился, останавливался, опять катился, поворачивал, останавливался. Двери в носу и хвосте то открывались, то закрывались, то вновь открывались. Кто-то входил и выходил. Звучала арабская и английская речь. Сквозь дрёму утомления и сытости Стас уже туго соображал, не мог понять, куда и для чего они двигаются, почему не взлетают…

…Маша продолжала тихонько всхлипывать, но уже дремала, и не заметила, как в последний момент перед началом движения самолёта на взлёт в заднюю дверь вошёл невероятно свежий, гладко выбритый, улыбающийся Алекс-«Морж», проскользнул в единственное пустое кресло на заднем ряду, с облегчением выдохнул. Он приложил палец к губам, улыбнулся смотрящему на него между креслами, как всегда без выражения на лице, Ильдару. Ильдар кивнул, и тоже облегчённо выдохнул. Его бесцветное лицо в этот раз выглядело измученным. Стас взмахнул Алексу и почувствовал, что больше ни на что не способен: из него как будто все кости вынули…

…Алекс никогда не объяснял, что он так долго делал и как ему удалось привести себя в порядок. Всегда отшучивался: «Знаете, в чём разница между моей еврейской мамой и арабским террористом? С арабами можно договориться»…

…Самолёт быстро начал разбег прямо по рулёжной дорожке резко задрал нос и прямо на взлёте начал резкий поворот влево с очень большим углом крена. В иллюминаторе мелькнула группа солдат у грузовиков. Из автоматов некоторых шёл густой дым от длинных очередей: они стреляли в сторону улетавшего самолёта, без особого стремления попасть, просто так.

…Через несколько часов Стас проснулся от невероятного желания посетить туалет. Аккуратно, чтобы не расплескать и донести своё внутреннее содержимое, он встал из кресла и пошёл к туалету в носу самолёта. Дверь в кабину пилотов была открыта. «Всё же счастье – это очень широкое понятие», думал Стас, становясь с каждым выпущенным из себя миллилитром всё легче. Выйдя из узкой кабинки туалета, заглянул через распахнутую дверь в кабину к пилотам.

– Ну, чё, мужики, как тут у вас? – хриплым от сна голоса спросил сидящего ближе всего бортинженера. Тот повернул к нему напряжённое лицо, ничего не ответил. – Что, топлива осталось на пять минут? – догадался Стас, внутри всё похолодело.

– Летим уже лишних двадцать, – так же напряжённо ответил бортинженер. В его лице не было ни кровинки, глаза запали, почти синие губы были стянуты в узкие полоски. Всё лицо какое-то ощеренное от животного ужаса.

На альтиметре, высотомере, Стас увидел показания 12 360 метров. От понимания дальнейшего развития событий стало совсем не хорошо.

– Я постою тут, вдруг понадоблюсь, ладно? – попросил Стас. Хотя чем он мог понадобиться – он и сам не знал. Просто сказал. Ему была невыносима мысль, что сейчас он вернётся в кресло и будет просто сидеть.

– Перед посадкой пристегнись обязательно, – через плечо разрешил бортинженер.

Самолёт плавно забрался уже почти на 13 000 метров, когда отключился первый двигатель. Между пилотами произошёл быстрый обмен информацией и командами: «во втором двигателе газ на пять процентов», «выпустить вспомогательную силовую установку», «рули высоты установить на десять градусов», «выпустить закрылки и предкрылки…». Самолёт начал планирование. По сути, это было длинное горизонтальное падение. В салоне стало неожиданно тихо без свиста турбин. От тишины начали просыпаться другие пассажиры.

– Прошу всех привести спинки в вертикальное положение, пристегнуться, приготовиться к жёсткой посадке, – спокойно, размеренно объявил командир корабля в салон по громкой связи.

– Всё, иди на место, – распорядился бортинженер.

Стас на ватных ногах прошёл на своё место. Просидел секунд десять, показавшиеся вечностью. Потом достал неожиданно крупно затрясшимися руками шариковую ручку, завернул левый рукав и начал на предплечье писать своё имя, фамилию, дату рождения, группу крови. То же нацарапал латиницей. На свободном месте около запястья вписал «RUS». Паспорт переложил в нагрудный карман рубашки. Большего для собственного спасения или облегчения опознания тела он сделать не мог.

Сидевшие рядом пассажиры, туристы, начали со слезами обниматься. Признаваться в любви, говорить друг другу слова, которые должны были сказать уже давно. После этого попросили у Стаса ручку и начали на каких-то обрывках бумаги писать прощальные письма родным. «Если повезёт и будем живы – они этих писем будут стесняться, вместо того, чтобы сказать всё написанное лично…», подумал Стас, прочтя несколько вычурных строчек.

… Это был старый, давно необслуживаемый аэродром, который в семидесятые годы был построен как аэродром подскока для самолётов дальней авиации, но почти не использовался. Последних тридцать лет он был попросту заброшен за ненадобностью и неудобством расположения. Траву с полосы регулярно убирали солдатики из окрестных танковых частей, но этим обслуживание лётного поля и инфраструктуры аэродрома ограничивалось. Стас в иллюминатор увидел полосу, когда пилоты начали задирать нос, чтобы увеличить сопротивление воздуха и снизить слишком высокую скорость. Второй двигатель заглох уже давно, включить реверс было невозможно. Если не снизить скорость, то самолёт проскочит полосу и ударится о деревья: подняться на второй круг он не сможет. А снизить скорость всё не получалось. Даже выпущенные шасси ситуацию не исправляли. И тут Стас, как и все остальные пассажиры, испытал один из самых сильных страхов в своей жизни: для снижения скорости пилоты начал выполнять «боковой снос». Это способ снизить скорость на лёгком одноместном планере, который никто никогда не выполнял на большом пассажирском самолёте. Пилот убрал шасси, резко повернул руль направления до упора так, что самолёт развернуло левым бортом вперёд. Самолёт несколько секунд летел левым крылом вперёд, пока правое крыло не начало приподниматься, грозя опрокинуть весь самолёт. Тогда руль направления был вывернут в обратную строну, и почти остановившийся самолёт опять полетел носом вперёд, но из-за нехватки скорости начал наклоняться носом вперёд уже сильно, подъёмной силы крыльев не хватало даже при том, что закрылки, предкрылки, рули высоты были выдвинуты до упора.