Анатомия книжной реальности

Анатомия книжной реальности
Антон Рай

Если вы не любите художественную литературу, то эта книга не для вас. Если вы любите литературу, но не любите рассуждений о литературе, то эта книга опять не для вас. А вот если вы любите и литературу, и рассуждения о литературе, то эта книга как раз для вас!

Анатомия книжной реальности

Антон Рай

© Антон Рай, 2022

ISBN 978-5-0059-4228-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

КНТ

Часть первая. Вводная

Грустная правда о силе пристрастий

Давно я уже понял, что два любителя литературы в сущности имеют очень мало общего. Этому нравится Диккенс, а этого от одного только упоминания Диккенса бросает в дрожь. «Ты что, реально можешь читать эту викторианскую нудятину, ну и ну!» – говорит он. Этот в восторге от Мопассана, а этот просто еще не удосужился познакомиться с его творчеством. Этому по душе только литература 19 века (вот тогда писали так писали), а этот всю литературу, которая «до Второй мировой войны» (читай – до нашей эры) списал в архив. Этот расцветает при упоминании Хэмингуэя и морщится при упоминании Сэлинджера; а этот, напротив, расцветает при упоминании Сэлинджера и морщится, когда слышит: «Вот Хэмингуэй, это – да, настоящий писатель». А этот, смотрите, абсолютно равнодушен к обоим мэтрам: и не морщится, но и не расцветает. Он думает, что и тому и другому далековато до Сартра. Наконец, нашелся такой любитель литературы, который воскликнул: «Ха, литература! Да вся ваша литература не стоит одного рассказа Хармса!». – «Верно, верно», – подхватывает другой любитель, уже готовый заключить брата-почитателя Хармса в объятья, и только для очистки совести уточняет: «А какой, по-твоему, этот рассказ?». – «О том, как Колька Панкин летал в Бразилию, а Петька…». Второй почитатель Хармса в недоумении смотрит на первого почитателя: «Странно, странно. Выбрал тоже рассказец. Ничего в нем особенного нет. Да любое письмо Хармса в сто раз интереснее этого рассказа». – «А вот и нет». – «А вот и да». – «Нет, нет, нет». – «Да, да, да», и так далее… И два почитателя Хармса, ни в грош не ставящие всю остальную мировую литературу, тем не менее уже готовы насмерть рассориться ввиду возникших непреодолимых противоречий. Такова реальность.

Введение в проблематику: лучше и хуже

Да, такова реальность, предпосылаемая одному очень важному и, я бы сказал, суровому разговору. А разговор этот пойдет ни больше ни меньше как о том, можем ли мы с уверенностью сказать, что одна книга лучше другой, или, если хотите – что одна книга хуже другой. Только что высказанная «правда о силе пристрастий» вроде бы как совершенно снимает всю эту проблематику – ну о чем тут вообще можно говорить? Как можно пытаться сравнивать то, что зависит исключительно от вкуса того или иного читателя? Однако если вы возьмете труд еще раз перечитать только что прочитанное о силе пристрастий, то вынуждены будете признать, что в начальном рассуждении данной работы упоминаются только первоклассные писатели, пусть и каждый на свой лад. Но если речь может идти о писателях первоклассных, то где-то за ними, очевидно, притаились и авторы не столь блистательные, а где-то за ними, вероятно, таятся и авторы второразрядные. Но что и говорить, ведь мы пока топчемся на месте. Не надо большого ума, чтобы осознать всю глубину силы пристрастий различных людей, но, пожалуй, еще меньше ума надо для того, чтобы понять, что есть писатели лучше и хуже; что есть Писатели, писатели, а есть и графоманы. Однако эта высказываемая уверенность вовсе не приближает нас к ответу на вопрос: как определиться с тем, что один писатель лучше другого, что одно произведение лучше другого произведения?

Есть такая замечательная фраза Чехова: «Я знаю, что Шекспир пишет лучше, чем N, но почему – сказать не могу»[1 - То есть я всегда был уверен, что это фраза Чехова, но сколько не искал ее – ничего не нашел. Так что, возможно, Чехов ничего такого и не говорил, а кто сказал, и так ли именно звучит эта фраза – не знаю, ручаться не могу… Для данного исследования нужно и важно, чтобы она прозвучала именно так. Возможно, это просто подсознательно переделанные слова Треплева о Тригорине: «Что касается его писаний, то… как тебе сказать? Мило, талантливо… но… после Толстого или Зола не захочешь читать Тригорина». (Чехов. А.П. «Чайка»).]. Я думаю, что всякий исследователь вопроса о «лучше-хуже» в отношении литературы должен начинать именно с этого тезиса. Он должен видеть, что различия существуют, даже знать это, но при этом он должен понимать и всю чудовищную сложность в возможности четко сказать – «Этот писатель лучше, потому что…» Так можно ли все-таки высказать в данном отношении хоть что-то определенное?

«Любые пять страниц»

Ну, во-первых, про любого хорошего писателя можно с уверенностью сказать, что он хороший писатель. А как в этом убедиться? Ясно как – взять да почитать. Не слепые же мы в самом деле, и, если писатель хорош, неужели мы этого не увидим? И вот я уже так и вижу замечательную литературную парочку – кота Бегемота и «бывшего регента» Коровьева, – которые направляются в ресторан, доступный исключительно для литераторов. Они, как вы несомненно помните, хотят попасть в ресторан, а гражданка, надзирающая за «входом», хочет, чтобы они предъявили удостоверения, удостоверяющие, что они – писатели:

«– Ваши удостоверения? – она с удивлением глядела на пенсне Коровьева, а также и на примус Бегемота, и на разорванный Бегемотов локоть.

– Приношу вам тысячу извинений, какие удостоверения? – спросил Коровьев, удивляясь.

– Вы – писатели? – в свою очередь, спросила гражданка.

– Безусловно, – с достоинством ответил Коровьев.

– Ваши удостоверения? – повторила гражданка.

– Прелесть моя… – начал нежно Коровьев.

– Я не прелесть, – перебила его гражданка.

– О, как это жалко, – разочарованно сказал Коровьев и продолжал: – Ну, что ж, если вам не угодно быть прелестью, что было бы весьма приятно, можете не быть ею. Так вот, чтобы убедиться в том, что Достоевский – писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение? Да возьмите вы любых пять страниц из любого его романа, и без всякого удостоверения вы убедитесь, что имеете дело с писателем. Да я полагаю, что у него и удостоверения-то никакого не было! Как ты думаешь? – обратился Коровьев к Бегемоту.

– Пари держу, что не было, – ответил тот, ставя примус на стол рядом с книгой и вытирая пот рукою на закопченном лбу.

– Вы – не Достоевский, – сказала гражданка, сбиваемая с толку Коровьевым.

– Ну, почем знать, почем знать, – ответил тот.

– Достоевский умер, – сказала гражданка, но как-то не очень уверенно.

– Протестую, – горячо воскликнул Бегемот. – Достоевский бессмертен!

– Ваши удостоверения, граждане, – сказала гражданка.

– Помилуйте, это, в конце концов, смешно, – не сдавался Коровьев, – вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет! Почем вы знаете, какие замыслы роятся у меня в голове? Или в этой голове? – и он указал на голову Бегемота, с которой тот тотчас снял кепку, как бы для того, чтобы гражданка могла получше осмотреть ее.

– Пропустите, граждане, – уже нервничая, сказала она.

Коровьев и Бегемот посторонились и пропустили какого-то писателя в сером костюме, в летней без галстука белой рубашке, воротник которой широко лежал на воротнике пиджака, и с газетой под мышкой. Писатель приветливо кивнул гражданке, на ходу поставил в подставленной ему книге какую-то закорючку и проследовал на веранду.

– Увы, не нам, не нам, – грустно заговорил Коровьев, – а ему достанется эта ледяная кружка пива, о которой мы, бедные скитальцы, так мечтали с тобой, положение наше печально и затруднительно, и я не знаю, как быть». (М. А. Булгаков. «Мастер и Маргарита». Ч.2. гл.28.).

Итак, здесь Булгаковым излагается тезис, который можно назвать тезисом «любых пяти страниц». Возьмите любые пять страниц из любого романа Писателя, и вы убедитесь, что перед вами – Писатель. Ну а чтобы убедиться в том, что сам Булгаков – настоящий Писатель, я думаю, вполне достаточно уже хотя бы вот этого самого приведенного отрывка (для чего я и привел его полностью, а не только выдержку о «пяти страницах»). Давайте же проанализируем весь этот отрывок и посмотрим, что именно может убедить нас (на уровне аргументов) в том, что отрывок этот написан Мастером. Итак, начнем с самого начала:

«– Ваши удостоверения? – она с удивлением глядела на пенсне Коровьева, а также и на примус Бегемота, и на разорванный Бегемотов локоть.

– Приношу вам тысячу извинений, какие удостоверения? – спросил Коровьев, удивляясь.

– Вы – писатели? – в свою очередь, спросила гражданка.

– Безусловно, – с достоинством ответил Коровьев.

– Ваши удостоверения? – повторила гражданка».

Мы сейчас говорим о мастерстве, и в этом введении в сцену мастерство писателя в первую очередь состоит в том, что он как бы «предопределяет» развитие сцены, которая естественным образом «развивается» из начально предложенных писателем условий: два человека пытаются пройти в ресторан, предназначенный для писателей, а их туда не пускают, потому что у них нет удостоверений в том, что они писатели! Трудно представить себе ситуацию более трагикомическую, причем с какой стороны ее ни поверни. Взять уже хотя бы то, что они идут именно в ресторан, а не в библиотеку, и конечной писательской удачей является не созданное литературное произведение, а полученная (не полученная) ледяная кружка пива. И кажется, что теперь уже только дай писателю (любому) такую ситуацию в руки, и уж он не оплошает и сцена в любом случае получится интересной. Если, конечно, за эту сцену не возьмется тот самый безымянный писатель, «приветливо кивающий гражданке». Но пусть он лучше идет на веранду, а мы пойдем далее по тексту:

«– Прелесть моя… – начал нежно Коровьев.

– Я не прелесть, – перебила его гражданка.

– О, как это жалко, – разочарованно сказал Коровьев и продолжал: – Ну, что ж, если вам не угодно быть прелестью, что было бы весьма приятно, можете не быть ею».

Данный отрывок более-менее характерен с точки зрения ситуации: мужчина делает комплимент женщине, а женщина как-то на этот комплимент реагирует. Такие ситуации в литературе обыгрываются часто; утверждать, что Булгаков здесь обыграл эту ситуацию как-то по-особенному, я бы не стал[2 - Приведу пример мастерской работы с темой «комплимента»: «В продолжение двух дней мои дела ужасно подвинулись. Княжна меня решительно ненавидит; мне уже пересказывали две-три эпиграммы на мой счет, довольно колкие, но вместе очень лестные. Ей ужасно странно, что я, который привык к хорошему обществу, который так короток с ее петербургскими кузинами и тетушками, не стараюсь познакомиться с нею. Мы встречаемся каждый день у колодца, на бульваре; я употребляю все свои силы на то, чтоб отвлекать ее обожателей, блестящих адъютантов, бледных москвичей и других, – и мне почти всегда удается. Я всегда ненавидел гостей у себя, – теперь у меня каждый день полон дом, обедают, ужинают, играют – и, увы, мое шампанское торжествует над силою магнетических ее глазок. Вчера я ее встретил в магазине Челахова; она торговала чудесный персидский ковер. Княжна упрашивала свою маменьку не скупиться: этот ковер так украсил бы ее кабинет!.. Я дал 40 рублей лишних и перекупил его; за это я был вознагражден взглядом, где блистало самое восхитительное бешенство… Грушницкий принял самый таинственный вид: ходит, закинув руки за спину, и никто его не узнает; нога его вдруг выздоровела: он едва хромает. Он нашел случай вступить в разговор с княгиней и сказать какой-то комплимент княжне; она видно, не очень разборчива, ибо с тех пор отвечает на его поклон самой милой улыбкою». (М. Ю. Лермонтов. «Герой нашего времени». Ч.2. Журнал Печорина. II. Княжна Мери. 16 мая. (стр. 266—267) // Собрание сочинений в 4 томах. Т.4. Москва.: «Правда», 1969). Печорин мастерски играет с чувствами княжны (он играет по-крупному – взбесить, чтобы влюбить), а Лермонтов мастерски это описывает. Смотрите, например, как одной строчкой можно одновременно и Грушницкого изничтожить, и княжну уколоть (я имею в виду последнюю строчку).]. Так – забавный эпизод. Далее следует главный «содержательный посыл» отрывка:

«Так вот, чтобы убедиться в том, что Достоевский – писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение? Да возьмите вы любых пять страниц из любого его романа, и без всякого удостоверения вы убедитесь, что имеете дело с писателем. Да я полагаю, что у него и удостоверения-то никакого не было! Как ты думаешь? – обратился Коровьев к Бегемоту.

– Пари держу, что не было, – ответил тот, ставя примус на стол рядом с книгой и вытирая пот рукою на закопченном лбу».

Трудно представить себе более наглядное столкновение правды творчества с неправдой системы. С одной стороны – удостоверение, с другой – книга. Тому, у кого есть удостоверение, не нужно показывать книгу, чтобы пользоваться всеми благами, которое это удостоверение подразумевает. Тому, кто написал Книгу, не нужно удостоверение в том, что он Мастер. Булгаков, слишком хорошо знающий силу разного рода удостоверений, выбирает Книгу. Причем именно такую Книгу, в которой достаточно прочитать не то что пять, а и одну страницу, чтобы понять, с каким Мастером мы имеем дело. Поняв это, идем дальше:

«– Вы – не Достоевский, – сказала гражданка, сбиваемая с толку Коровьевым.

– Ну, почем знать, почем знать, – ответил тот.