Медея, Мешок и Мориарти

Медея, Мешок и Мориарти
Антон Рай

Мешковатый Миша (по прозвищу Мешок) больше всего на свете любит читать. Загадочная незнакомка (по прозвищу Медея) больше всего на свете любит пугать. Зловещий Станислав Лангуда (по прозвищу Мориарти) больше всего на свете любит пытать. Таковы трое главных действующих лиц третьего романа из серии ГКП (предыдущие романы: «М.Ю.Л.» и «Кино-утопия»). Хотя все три книги и объединены общей темой, каждая из них может читаться как самостоятельное произведение.

Медея, Мешок и Мориарти

Антон Рай

© Антон Рай, 2022

ISBN 978-5-0059-0977-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Медея и Мешок

Глава первая. Мешок

Миша по прозвищу «Мешок», в сопровождении своей мамы, у которой не было никакого прозвища, вышел из дома. «Мешком» Мишу называли по двум причинам – во-первых, псевдо-ласково (а на самом деле ернически) коверкая его имя – «Мишок», но главным образом Мешком его обзывали потому, что он и был мешком – большим, вместительным и бесформенным. Да, его все-таки именно обзывали, а не называли Мешком. Миша рос классически непопулярным жиртрестом, живущим в основном для того, чтобы давать поводы для глупых и жестоких шуточек своим более утонченным сверстникам. Так, во всяком случае, обстояло дело в детстве и юношестве. Во взрослом состоянии Миша-Мешок никому не давал повода шутить над собой – просто потому, что он ни с кем и не общался. Ни с кем, кроме мамы, но мама всегда была на его стороне, холя и лелея любимого сыночка.

Сыночек в итоге закономерно вырос избалованным социопатом. Социопатом, но не психопатом[1 - Отсылка к знаменитой фразе Шерлока Холмса в исполнении Бенедикта Камбербетча: «Я не психопат, я – высокоактивный социопат».], хотя внешне Миша и вполне себе походил на маньяка, которые, как известно, очень часто проживают (во всяком случае, в кино и книгах) со своими гипер-опекающими мамашами. И все же Миша не ожесточился на людей, но попросту избегал их. Его миром стал мир его комнаты, где он и проводил почти всё свое время. А как же работа, спросите вы? А он не работал. По этому поводу мама как-то попыталась поговорить с великовозрастным сыночком всерьез, но он ей сказал прямо, что работать не будет, – и ей пришлось с этим смириться. А что она могла сделать? Не кормить сына? Выгнать его из дома? Что еще? Нет, ей оставалось только смириться. Конечно, она зарабатывала не так, чтобы много, но на двоих им вполне хватало, а больших трат у них и не было. Потом, с некоторых пор Миша перестал просить у нее деньги, сказав, что он и сам достаточно зарабатывает в интернете. На вопрос: «Как именно он зарабатывает?» – он ответил, что она всё равно не поймет; что ж, пришлось смириться и с этим. Так же ей пришлось смириться и с мыслью о том, что ей никогда не дождаться внуков – Миша не делал никаких поползновений в сторону брака и вообще к общению с противоположным полом. Впрочем, эта мысль (об отсутствии внуков) как-то не сильно угнетала ее. Зачем ей внуки, если у нее есть сын, а раз сын дома, то есть всегда под рукой, значит, всё в порядке. В общем, как и всегда бывает в подобных случаях, ненормальная ситуация живущим в ней вовсе не казалась ненормальной, а, напротив, представлялась вполне естественной.

Правда, опять-таки отмечу, что, как мать, несмотря на гиперопеку, не стала для Миши скрытым или открытым деспотом, так и он, несмотря на избалованность, не превратился в капризного тирана своей матери – в монстра, высасывающего из нее все эмоции и деньги. В целом, я бы сказал, что они сосуществовали как довольная собой старая супружеская пара, вот только такое заявление сегодня моментально будет истолковано во фрейдистко-инцестуозном ключе. Что же, пусть так; доля истины, вероятно, будет и в таком толковании, хотя я бы ни в коем случае не делал его ключевым. Мама любила Мишу, Миша любил маму. Они жили вместе. Дальнейшее додумывайте сами. Что касается фигуры отца, то однажды Миша задал маме неизбежный вопрос: был ли у него отец и кем он был? Мама сказала, что отца у него не было, а следовательно, кем он был, совершенно неважно. Что ж, Мише тоже пришлось смириться с этим парадоксальным ответом. Не всё же одной матери смиряться.

Итак, как уже было сказано, Миша в сопровождении своей мамы вышел из дома. Куда они шли, спросите вы? Отвечаю: в поликлинику. Вообще-то, Миша не хотел никуда идти, но даже он вынужден был признать, что сходить к врачу необходимо. Его чертово тело с некоторых пор всё больше и больше досаждало ему. Оно давно уже перестало быть его союзником и источником приятных ощущений, превращаясь во все более отягощающий груз, превращаясь в… мешок – физиологический мешок с непонятным и опасным содержимым и даже своим собственным автономным сознанием, осознающим лишь необходимость своего беспредельного роста, хотя бы и ценой саморазрушения. Что поделать, у Миши была зависимость. Нет, его не интересовали всякие глупости вроде секса и алкоголя, а вот еда – это другое дело. Без еды он жить не мог. Преимущественно, без вредной еды, а именно без всяческих чипсов, шоколадок и курочек в гриле. Мать не видела в его, как она говорила, «хорошем аппетите» ничего дурного, хотя, как и всякая мать, предпочла бы, чтобы он ел побольше фруктов и овощей, а вовсе не шоколадок с чипсами, но если уж сыночек просит шоколадку – как ему откажешь? Никак. В вопросах еды Миша привык чувствовать себя абсолютно свободным – он получал всё, что хотел, и, как и все люди, культивирующие подобного рода свободу, довольно быстро оказался в рабстве. Он бы уже и хотел кое чего не хотеть, но его хотения больше не подчинялись ему, навязывая свою волю помимо его воли. Физиологический мешок требовал своего, причем его аппетиты всё разрастались, а требования становились всё более категорическими, и Миша ничего не мог с этим поделать, хотя иногда и пытался выказывать робкие признаки неповиновения.

В общем, время разделилось для Миши на две совершенно различные половины: благословенное «до» и невеселое «после». «До» – это когда можно было взять и просто так, походя, съесть сникерс, баунти или еще какой-нибудь шоколадный батончик. «До» – это когда он мог беззаботно слопать пачку печенья за чаем, а потом еще забросить в себя некоторое неопределенное количество пряников. «До» – это когда он спокойно поднимался на свой четвертый этаж. Но всё это было «до», а теперь настало «после». «После» – это когда съев пару сникерсов, он уже довольно скоро начинал чувствовать тяжесть в желудке, и это чувство портило ему впечатление от предстоящего обеда или ужина. «После» – это когда он вынужден был выбирать между печеньем и пряниками, и, даже если он выбирал пряники, то и те он уже должен был считать, говоря себе: «Я съем не больше десяти пряников – надо держать себя в форме». «После» – это когда поднявшись всего лишь на третий этаж, он вынужден был немного постоять и перевести дух. Четко выделить момент, когда наступило «после», превратившееся для него также и в «теперь», он не мог. Подступало, подступало, да и наступило. Как говорят ученые люди, количество перешло в качество; в его случае – в нечто злокачественное.

Плюс вчера он «сорвался» и объелся (что случалось с ним нечасто – не чаще одного раз в день), и ему стало просто физически очень плохо. Ничего нового – подобные происшествия случались и раньше, но раньше, опять-таки, ему все-таки было терпимо плохо, а теперь стало плохо нестерпимо. Речь уже было зашла и о скорой помощи, но он как-то очухался и всё же был вынужден согласиться с матерью – сходить к врачу совершенно необходимо. Вообще, это, похоже, любимый женский спорт – женщины ходят к врачам (и еще – в церковь), как мужчины – на футбол. Эта мысль скорее всего неверна, но пусть уж остается, раз родилась.

Пока я таким образом предавался различного рода размышлениям и пояснениям, Миша со своей мамой уже дошли до поликлиники и даже подошли к искомому кабинету. Здесь я опять-таки нахожусь в некотором затруднении. Стоит ли описывать всю, как бы ее и назвать, подноготную жизни поликлиники? Стоит ли описывать очередь, в которой те, кто записался по талону, спорят с теми, кто пришел без талона; стоит ли описывать злость пациента, пробившегося к врачу и обнаружившего, что у того нет его карточки, а потом спустившегося в регистратуру, чтобы узнать, что и в регистратуре его карточки тоже нет. «Где же моя карточка?» – вопиет пациент. Пропала, испарилась, потерялась, канула в лету. Но вы не волнуйтесь, дорогой пациент, может быть, ваша карточка когда-нибудь и найдется, а пока что на вас заведут новую карточку, с тем, чтобы впоследствии перепутать ее с найденной старой. Стоит ли описывать высококонцентрированную напряженность, всегда витающую вокруг одних кабинетов (например, около кабинета терапевта или травматолога) и почти всегдашнее отсутствие очереди у других? Стоит ли описывать всё это? Стоит или не стоит, но я всё уже и так описал.

Но что, пожалуй, всё же стоит описать отдельно, так это очередь в кабинет флюорографии, по сравнению с которой всякая прочая очередь является, так сказать, лишь прелюдией, лишь тенью очереди, чем-то таким, чем, например, жалкая реальная вещь является в сравнении с полноценной идеей этой вещи. Очередь в кабинет флюорографии – это именно что воплощение самой идеи очереди. Подобный подход может показаться вам слишком философским, но оказавшись в этой очереди, немудрено стать философом, ведь каждый человек, отстоявший флюорографическую очередь до конца, неизбежно становится или, ура, стоиком, или, увы, истериком. Даже и просто занять очередь в этой очереди оказывается далеко не так просто, потому как каждый кандидат на роль «последнего» прибавляет: «Но за мной еще занимала женщина, только она сейчас отошла», – а пришедшая минут через двадцать женщина говорит, что за ней еще занимал мужчина, который скоро подойдет, но которого она плохо помнит, ввиду чего она не ручается – а стоит ли вообще новоприбывшему занимать очередь? – «всё равно и за этим неопознанным мужчиной стоит еще человек десять». Ох уж эта флюорография! Неужели все-таки возможно пройти тебя?

Кстати, в скобках замечу, что я могу дать вам неплохой совет – по поводу пребывания в различного рода очередях, даже и в такой безысходной, как флюорографическая очередь. Всегда носите при себе томик хороших стихов, и, увязнув в очереди, просто начинайте учить наизусть наиболее приглянувшиеся вам строки. Способ проверенный – только сегодня, когда я основательно увяз в очереди, я заучил наизусть несколько стихов Эмили Дикинсон, плюс еще одно очень забавное, приписываемое Пушкину стихотворение о поэте, канувшем в Лету. Только-только заучиваемое начало отскакивать от моих зубов с четкостью, позволяющей говорить о вполне удовлетворительной заученности, как уже подошла и моя очередь. А я, можно сказать, и пролетевшего времени не заметил, и полезное дело сделал, а точнее сказать – хорошее, потому как не уверен, что знание стихов наизусть может считаться чем-то полезным, а вот что это хорошо – в этом сомнений нет. Впрочем, я понимаю, что совет мой не слишком практичен, и всякий продвинутый чел, увязнув будь то в очереди, будь то еще где, попросту открывает инет на своем телефоне и начинает – как это там говорится – сёрфить в инете. Что ж, сёрфить тоже дело неплохое – могущее быть неплохим, если вы сёрфите инет в поисках всё тех же самых стихов, к примеру.

Но вернемся к Мешку. Поварившись некоторое время в специфической атмосфере поликлиники, он наконец-то вошел в кабинет врача. Врач оказался довольно-таки молодым человеком; очевидно, именно по причине своей молодости он еще не вполне утратил профессиональный энтузиазм и не без интереса встречал каждого нового пациента. Он внимательно выслушал историю Миши («желудок почти не варит, под ложечкой тяжесть, изжога замучила, дышать тяжело…»), после чего приступил к профессиональным расспросам.

– Дайте руку, – сказал доктор, прощупал пульс и закрыл на минуту глаза. – А кашель есть? – спросил он.

– По ночам, особенно когда поужинаю незадолго до сна.

– И часто вы едите на ночь?

– Довольно часто, хотя и не каждый день (на самом деле Миша ел на ночь почти каждый день, но какой пациент хоть немного да не соврет доктору).

– Гм! Биение сердца бывает? Голова болит?

Доктор сделал еще несколько подобных вопросов, а потом весело сказал:

– Если вы еще года два-три проживете в таком режиме, да будете всё лежать, есть жирное и тяжелое – вы умрете ударом[2 - Почти дословное воспроизведение сцены посещения врача Обломовым.].

Мешок, до сих пор довольно апатичный, встрепенулся.

– Умру?

– Умрете, конечно, а что вас так удивляет?

– Я еще довольно молод, мне нет и сорока.

– На свете очень много людей, не перешагнувших рубеж сорока лет.

– Спасибо за утешение.

– Пожалуйста. Не так давно (я тогда еще в Питере работал, в скорой помощи), меня вызвали – сердечный приступ у одного почти молодого человека – и тот, кто меня вызвал, буквально требовал, чтобы я чуть не оживил преждевременно усопшего – на том основании, что «этого, мол, не может быть»[3 - Отсылка к концовке романа «М.Ю.Л».]. Но люди умирают – с этим ничего не поделаешь.

– А я думал, девизом врача должно быть скорее – «люди выздоравливают…».

– Иногда и выздоравливают – и такие аномалии случаются. Нет, я, конечно, сейчас выпишу вам всякие лекарства и направления на самые разные анализы, но чудес, знаете ли, не бывает. С вашим образом жизни вы непременно угробите себя, какое лечение к вам ни применяй.

– Что же делать?

– Вы и сами прекрасно знаете – что. Меньше есть, больше двигаться – и улучшения не заставят себя ждать.

– Вы хотите превратить меня в антипода лорда Генри?

– Что еще за лорд Генри?

– Лорд Генри Уоттон!

– Что за лорд Генри Уоттон?

– Лорд Генри Уоттон из романа Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея».

– А, читал, читал. В школе читал… кажется. Ничего не помню. Помню, что этот Дориан вроде как плохо кончил. Или это был Мартин Иден? Нет, плохо помню… А лорда Генри не помню вообще. Так что с ним?

– О, это прелюбопытный персонаж. Он наговорил кучу всяких парадоксов, которые теперь всем приходится за ним повторять. В частности, он говорил: «Чтобы вернуть свою молодость, я готов сделать всё на свете – только бы не заниматься гимнастикой, не вставать рано утром и не вести добродетельный образ жизни». А вы именно хотите, чтобы я начал вести добродетельный образ жизни.

– Добродетельный – слово-то какое. Сто лет его не слышал. Ведите здоровый образ жизни – этого достаточно. Можете даже слишком рано не вставать, – но гимнастику делайте обязательно. А то отправляйтесь в путешествие. Вы ведь знаете, что земной шар давно уже превратился в шарик. Один день – и вы на другом конце света.

– Где можете созерцать те же самые гипермаркеты и Макдональдсы.

– Вы сначала снимитесь с места, а потом уже иронизируйте. К тому же у нас Макдональдсов вы уже созерцать не можете. Что до гипермаркетов… Поезжайте в Антарктику – там нет никаких гипермаркетов, гарантирую.

– Да я вовсе не возражаю против гипермаркетов. Гипермаркет – единственное место, которое я регулярно посещаю.

– О, тогда я придумаю для вас нечто вроде мантры. Всякий раз, когда вы будете заходить в гипермаркет, говорите себе: «Слово «еда» и слово «смерть» для меня синонимы. Слово «еда» и слово «смерть» для меня синонимы». Слово «еда» и слово «смерть» для меня синонимы».

– «Остров сокровищ», я вижу, вы читали внимательнее, чем «Портрет Дориана Грея».