Мерцающее безмолвие

Сандерс закрыл глаза и повернул голову. Было терпимо. Не открывая глаз, скользя ладонями в собственной крови, он встал на четвереньки, добрался на ощупь до стены и привалился к ней. Изнеможение скрутило его и словно выпотрошило. Он посидел так, с закрытыми глазами, слушая гул генераторов, чувствуя, как корабль разрушается. Он хотел позвать Беккета, но боялся, что не услышит ответа. Хотел позвать Фейча, но страшился его безумного разума.

Сандерс медленно открыл глаза, боясь вновь быть захваченным глазами-воронками Фейча. Но картограф исчез. Его не было ни у одной из искривившихся, как от боли, стен, ни у иллюминатора, силовое поле на котором стало видимым и трепетало. Свет в каюте, можно было назвать светом лишь в насмешку. Тусклый, он чах все более и более. Беккет слабо шевелил пальцами здоровой руки.

Сандерс, качаясь, поднялся и подошел к нему.

– Говард – позвал капитан. Беккет не отвечал, наверное, не слышал. Сандерс позвал его еще и еще, тихим голосом, но Говард был без сознания.

Сандерс поднял с пола шлем, надел его, по внутреннему компьютеру скафандра проверил его состояние и медленно подошел к двери. Зачем мне за ним идти? Он безумен, он страдает, но помочь я не могу – проносилось у Сандерса в голове, когда дверь со скрежетом отъезжала в сторону. Я капитан – сказал он себе, шагнув в бледно освещенный коридор. Комм-пульты на стенах не светились и серые их экраны были словно глазами тьмы наблюдавшими за Сандерсом. Пол коридора вспучился, и титановые гребни сильно осложняли путь и так сильно шатающемуся капитану. Из коридора было два выхода – к лифту и в другие коридоры. Был еще люк, весь потрескавшийся, с отвалившейся ручкой. Но Сандерс чувствовал, что Фейч не пошел еще глубже в корабль, он знал, что безумец направился к пустоте. Сандерс подошел к лифту. Который, конечно, не работал, а дверь его расплющилась, словно на мгновение стала жидкой и натекла на стены. В подпространстве случается и не такое. Сандерс побрел ко второй двери, уже видя, что она закрыта не до конца. Было страшно представить, что может быть за ней.

Дверь не поддавалась, словно оберегая его. Сандерс ухватился за её край пальцами, активировал экзоскелет. Дверь взвизгнула и поползла в сторону под мощью экзоскелета. В этом коридоре не было ни одного светлого пятна. Вступив в него, Сандерс почувствовал себя в черном болоте. Скафандр сообщал, что воздух здесь уже очень разряженный. Сандерс включил фонарь скафандра на половину мощности. Коридор теперь был больше, чем помнил Сандерс. Что-то растянуло его и сделало ветхим. Сандерс никогда еще не видел рассыпавшегося в крошево титана. Трубы на потолке были обнажены и столь покорежены, что напоминали извивающихся червей на раскаленном песке. Куда-то исчезли все мониторы и пульты в углублении левой стены. Там не было ни обрывков проводов, ни осколков. Стена была чистой, словно никогда не терпела на себе четырех килограммов техники. Все будто слизал чудовищный ящер.

Сандерс с трудом ступал по покрытому какими-то пятнами полу, держась подальше от стен, сменивших цвет с синего на черный. Идти быстро было невозможно. Он уже пару раз проваливался по щиколотку и чувствовал, под ногами что-то жидкое и тягучее. Да, корабль теперь стал совсем другим. Непознаваемым. Чужим. Опасным.

Блики от фонаря на стенах были какими-то неправильными, словно законы физики были порушены. И сам свет фонаря становился рассеянным и слабел, хотя компьютер сообщал, что мощности достаточно. Но даже в этом мертвеющем свете Сандерс заметил этот предмет. Он неловко нагнулся и поднял кусок…кристалла? Пластика? Сверхпрочного стекла? Сандерс опасливо прислонился к стене и поднес кусок поближе к шлему. Бирюзового цвета квадрат 15 на 10 сантиметров, был тонким, чистым, а по краям рифленым.

Сандерс всматривался в него, щуря глаза от головной боли, от попыток что-то рассмотреть в слабеющем свете. И внезапно его проняла дрожь. Руки в трепете задрожали. Он не поверил, столько мыслей одновременно бросились на его усталый разум. Ему даже послышалась мелодия, подобранная им для такого вот случая. Торжественного случая для всех людей. Он смотрел на чуждые знаки, символы, узоры, начерченные на пластине или бывшие внутри неё. Сандерс не мог понять. Он лишь с содроганием понимал, что пластина попала на корабль, когда он курсировал ТАМ. Что порождена она не разумом человека. И с горечью и отчаянием он понимал сколь это жестоко подбросить такое на гибнущий корабль. Сколь бесполезна эта величайшая находка здесь, на разрушающемся звездолете, среди умирающих людей. На корабле и среди людей, которых никогда не найдут – ведь они ни узнали, ни одного созвездия. Значит слишком далеко. И кто знает – в этом же времени?

Непонятные знаки завораживали. Сандерс не мог определить их цвет, будто включавший всю палитру. Он попытался представить себе существ изготовивших это, и тотчас перед внутренним взором побежали видения нагнанные голосом Фейча. Жуткие, завораживающие, нежелающие отпускать в своей бесконечной веренице. Сандерс неповторимым усилием разорвал эту цепь и глубоко вздохнул. Бережно он убрал находку в карман на груди и подошел к двери.

Он подалась легко, распахнулась, как в сновидениях распахиваются исполинские двери в мир кошмаров. И Сандерс испугался. Последний коридор, заканчивавшийся шлюзом для выхода в космос, был неузнаваемым. Коридор должен был быть прямоугольным. Сандерс мог бы без дрожи принять, если бы стены изогнулись, пол разломился… но коридор теперь походил на овальную нору. Но поражающее сознание изменение затаилось ни в смене формы, ни в скомканных, как пластилин приборах, ни в светящихся дырах. Рассудок Сандерса ударило нечто иное. По округлившимся стенам, по спирали, как в нарезном стволе, тянулись борозды. Серо-желтые, черные, ядовито-зеленые. Широкие, бесконечные, глубокие как раны.

Сандерс пытался вообразить, что могло так сокрушить, разъесть титан, столь исказить геометрию. И ему представлялась не лишенная души сила, но, пусть непостижимо ужасное, пусть состоящее не из материи, но живое существо. Кошмарное видение обволокло его сознание, потащило вглубь пропасти безумия. Сандерс продолжал стоять у двери, не в силах ступить дальше. Ему виделось огромное существо похожее в своих движениях и форме на змею или червя и далекое от них. Оно ползло сквозь корабль – Или это корабль прошел сквозь его часть? – по бокам безмерного тела мерцали словно лезвия, какие-то отростки и они взрезали все на пути так легко, как будто препятствий вовсе не существовало.

Сандерс почувствовал, как душа его подает телу сигнал, и то начинает исторгать непереносимый вопль. И тут же видение обрушилось, разбилось как стекло и отпустило капитана. Не в силах стоять, Сандерс опустился на пол, боясь опираться на эти чуждые стены.

Ему показалось, что воля его совсем иссякла. Ушла, растворилась, бросила. Или же он просто растратил ею всю. И вот снова, отчаяние и злоба, все время ожидавшие за спиной, набросили ему удавку. От этого заболело здоровое, закаленное сердце. А потом Сандерсу почудилось, будто его бросили в пекло, где его жгли собственные рухнувшие грезы, утраченные надежды, уставшая бороться жизнерадостность. И вокруг встали какие-то фигуры с узнаваемыми ликами. И заиграла музыка: та, которую он слушал в детстве вперемешку с той, которой он отдавался в своей каюте.

Я брежу. Или я уже свихнулся? Я не мог ничего…Я…Давай! Последний рейс Кайл, последний час. Слышишь – грянули литавры? Сандерс хохотнул.Не будь в последний час слабаком. Все бессмысленно, но пусть ОНО увидит, что ты еще…

Сандерс взмахнул руками, отгоняя обступившие его фигуры. Он забыл отключить экзоскелет и потому чуть не повалился. Он улыбнулся. Он не упал. Сделав правильное усилие ногами, при помощи экзоскелета он встал так резко, словно монстр, выскочивший из ада.

Впереди была последняя дверь. Дверь в камеру для выхода в космос. Сандерс пошел, тяжело ступая, словно воин, мрачно надвигающийся на врага. Он словно обнаружил колодец с остатками воли и на каждый шаг, на каждое обуздание жутких предчувствий он тратил каплю.

Дверь не была закрыта. Губы Сандерса сложились в жуткую усмешку – он получил ключи от всех дверей преисподней.

Камера была пуста, шлюз приоткрыт. Подпространство не пощадило их. Панели на стенах камеры отслоились, и свисали, как потоки воска с горящей свечи. Ручка шлюза была скручена подобно узлу. Сандерс аккуратно толкнул люк и поплыл вверх.

И вот он в открытом космосе, но ни ликования, ни ощущения свободы, ни радости. Взгляд скользит по громадным вмятинам на корпусе звездолета. По зияющей, мертвой, неестественной пустоте на месте отсеков. На месте некоторых разрывов клочьями весели провода и изжеванные куски титана, словно жилы и мясо у человека, которому по колено оторвало ноги.

Вокруг корабля помойка, хаос из вырванных приборов, антенн, проводов, дверей, труб, ступенек…и Сандерс почувствовал, что, и сам он тоже вскоре станет таким же мусором.

Сандерс созерцал новое обличье корабля: уродливую перекореженную массу титана, с гигантскими трещинами, выбоинами, всю в отвратительных мерцающих пятнах, с разъеденной, изодранной обшивкой… Он смотрел и смотрел, и все больше боялся, потому что не мог извлечь из памяти прежний облик корабля – наконечника стрелы с кольцом двигателя внизу. Казалось, вселенная напустила на него какого-то червя, который выедал душу и пожирал свет хороших воспоминаний. И внутри Сандерс чувствовал холод, словно прямо в груди валит снег, и кости покрываются льдом. Потом Сандерс взглянул в сторону от корабля, и стало еще хуже.

Вселенная вновь пленила его, показывая вечную свою красоту. Звезды, звезды, звезды. Багровый омут эллиптической туманности, зеленый вихрь спиральной, голубой волчок галактики с джетом. Сандерс теперь ненавидел все это, но не мог оторвать взгляда. Великая черная пустота вновь протянула щупальце и обвила его сердце. На мгновение он позабыл о Фейче, Беккете, о мучительной смерти остальных, о груде металла рядом. Ему хотелось, хотелось так, словно он был весь в грязи, и стоял перед очистительным водопадом, снять скафандр и что бы его, нагого, утащило в самую глубь этого мерцающего мрака. И полностью ощутить вселенский холод и вакуум и безвременье. Стать песчинкой. Слиться с бездной. Умереть.

Внезапно ему стало страшно. Он никогда не боялся космоса, никогда не испытывал мистического ужаса, и вдруг, сейчас, когда бояться уже было глупо, Сандерса охватила паника. Он чувствовал, что скрыться невозможно, что пустота включает в себя все. Он боялся, что сейчас его перенесет в какой-нибудь жуткий мир, где нет ничего, что бы могло согреть человека. От исследовательского духа не осталось ничего, кошмар заполонил собой все.

О стекло шлема скафандра что-то шлепнулось. Что-то темное. Какая-то жидкость. Сандерс стер её пальцами и посмотрел. Кровь. Он с ужасом огляделся. Над ним проплывал блок, смятый как гармошка. На одной из его стен висел Карл. Он словно был распят, левую руку его засосал металл, правую ногу расплющило. Это случилось час назад, и никто не мог ничего поделать. Они слышали его вопли, потом долгий крик и, наконец, молчание. Сандерс смотрел на иссиня-черное лицо друга и на его грудь, из которой, словно лучи, выходили струи крови. Сандерс отвернулся и, пополз, цепляясь за вмятины в корпусе. Фейча нигде не было. Сандерс звал его по радио, но не услышал даже помех. Он карабкался как раненый муравей, по гибнущему муравейнику. Невыносимая усталость душила его, ему стало казаться, что он вовсе не двигается. Ему хотелось крикнуть мирозданию: «Будь ты проклято! Сдаюсь. Я сдаюсь!»

Он обернулся и понял, что преодолел уже двадцать метров. Но для чего? Что он скажет Фейчу, если найдет его? Если тот станет его слушать? «Возвращайся назад и умри в этой куче мертвой техники» или: «Смотри – я нашел вещь инопланетян, жалко, что она исчезнет вместе с нами, правда?» Бред. Бред. Чертов вселенский абсурд.

– Я здесь капитан. Сандерс круто повернулся и заскользил по корпусу, отчаянно пытаясь ухватиться. Вдруг ноги уперлись во что-то. Сандерс взглянул и не сразу узнал приборную доску – та должна была находиться в тридцати метрах и с другой стороны. Сандерс оттолкнулся от нее и ухватился за титановый бугор. Огляделся. Фейч был слева.

– Здравствуй Джозеф. Что ты здесь делаешь?

– А что делать там? – Фейч указал, как бы внутрь корабля.Сандерс не нашелся с ответом.

– Знаешь мне обидно, ОНО столько мне показало, а теперь не зовет к себе. Ему все равно.

Сандерс сглотнул. Ему снова стало страшно. Ведь это была его мысль, а теперь безумец говорит то же самое. Или они оба помешались на этой черной бесконечности?– Всегда было все равно – обиженно и гневно продолжал Фейч. – А ведь ОНО знает! Знает, что я жил, только для него. Ни женщины, ни дома. Ни нормального воздуха. Я не помню рассветов и закатов, забыл журчание воды… Сандерс слушал эти обвинения, и все больше боялся за собственный рассудок. А Фейч уже кричал. Сандерс подумал, что это хорошо, что за шлемами они не видят лиц друг друга.

– ОНО манит, заставляет тебя стремиться. А потом вроде как ни при чем. И что?! Может выколоть себе глаза или жить под землей, что бы ни желать всего этого – Фейч повел рукой, словно экскурсовод. Он замолчал, будто умер, потом прошептал: «Я иссох». «Горе» – подумал Сандерс.

– Но – голос Фейча изменился, как меняется он у безумцев, и стал почти веселым – я примирился с ним. Я обращаюсь в ничто. Сандерс хотел переспросить, но губы так и не раскрылись, потому что Джозеф Фейч положил пальцы на крепители шлема.

– Нет. Джозеф! Стой! Стой…– Сандерс чуть не захлебнулся – так он завопил.

– На прощание Кайл: Мы никому не нужны.  Шлем оторвался и поплыл вверх. Сандерс, стеная, наблюдал, как Фейч улыбается ему, но потом картографа начал биться в агонии.

Сандерс отвернулся, выждал пару минут. «Вот оно – подумал он – послание нам и ни кого не останется, что бы передать его остальным». Он обернулся, посмотрел на сине-белую маску на мертвом лице Фейча, и направился к шлюзу. Пополз, не глядя на звезды и галактики.

У шлюза он замер – внезапно стало страшно входить в собственный корабль. Сжав зубы, он открыл люк и заплыл вовнутрь. Ничего не изменилось. Сандерс медленно зашагал по коридору. Борозды на стенах коридора будто стали еще глубже, словно поедая корабль. Сандерс старался смотреть только перед собой.

Второй коридор. Пятна на стенах расползлись как кожная зараза. Вязкая блестящая жидкость стала по щиколотку. Сандерс еле плелся, его мутило, он двигался только благодаря экзоскелету. Темнота вдруг озарялась светом, словно лампы освещения бились в судорогах. И когда это случалось, Сандерс вздрагивал и неуклюже выставлял перед собой руки, защищаясь от мерещившихся ему созданий сотканных из света и тьмы.

Сначала он не узнал каюту: она неожиданно выплыла из тумана, погруженная в сумрак. Беккет лежал на койке, недвижный как мумия. Защитное поле на иллюминаторе трепетало, словно паутина под дождем. Сандерс снял шлем и оглядел каюту еще раз. Трещина в потолке, разбросанные книги и вещи, расплавившийся терминал, рассыпавшаяся в прах картина, пустая рама на разодранной, будто когтями стене. «Неухоженное кладбище, вот что это такое. Разоренный склеп».

Сандерс опустился на пол рядом с еле дышащим Беккетом. Прямо в его кровь.

«Чем мы, чем я заслужил такое»? – заныл внутренний голос. «Вселенной не в чем меня упрекнуть. Я никогда не считал себя властелином мира, ни покорителем звезд. Я никогда не путал мистфаль с мистрайзом. Я не искал зеркал, а искал действительно другие миры. Я только восхищался. Только хотел…».

Он вспомнил, как стоял на пике горы Шогиат, высящийся над бурым плато на котором беснуется пурпурная пыль. Самой высокой горе известной людям. Он смотрел в ночное небо, в котором плыли три луны. Он стоял там в одиночестве. И тогда, Сандерсу показалось, да именно тогда, что он заглянул в Бездну, и Бездна всмотрелась в него и приняла. То был момент триумфа.

Сандерс вспомнил, как рассказал команде и те, выслушали его без усмешки, все понимали его. Они всегда делились радостью, горем-то делиться не надо его и так хватает на всех.

– Ты здесь? – голос Беккета неузнаваем. Человек с таким голосом не мог спасти тысячу человек в белом аду Антаркты. Не мог отговорить семь фанатиков от самоубийства. Ничто не в силах такого голоса, голоса слабее беззвучия. – Я здесь, Говард, слева.

– Я ослеп. Сандерс привстал на колени и посмотрел на друга. Левая сторона скафандра грязная, но целая. Правая не может быть частью человека, эта каша из костей и плоти вперемешку с проводами и металлом. Вся правая сторона от плеча до ступни. Хотя ступни не осталось. Голова – цела, но на ней лицо мертвеца. Маска боли от волос до губ. Волосы обгорели, губы прокусаны до крови, так прокусаны, что Сандерс удивляется, как Говард может говорить. И глаза. Незрячие, скорбные. -Я не жалею Кайл. Смерть за двенадцать лет счастья – судьба вправе предъявить счет. «Ни на что она не имеет права» – подумал Сандерс, но промолчал.

– Только проклинаю ЕГО – Беккет медленно поднял левую руку и как бы указал на Космос, – за слепоту, хотел бы умереть, смотря на него. Сандерс впервые увидел слезы на лице Беккета. Слезы горя из слепых глаз. Сандерс почувствовал дрожь во всем теле. Сердце заныло еще сильнее. Он плюхнулся на пол, разбрызгивая лужу крови Беккета.

– Жалко эндерян, жалко наших, жалко…

Сандерс вдруг встрепенулся, суетливо достал артефакт Чужих, охнув, вскочил, что бы вложить его Беккету в ладони, обрадовать его напоследок.

Беккет умер.

Сандерс зашелся в крике, и не мог закрыть рот даже, когда исторгнул все до конца. И, задыхаясь, заорал снова. Упал на колени. Заскулил как пес.