Солнце на краю мира

– Перестань. Ты вообще ни при чем. Ты там случайно оказалась. Радуйся, что сама осталась жива.

Дженнифер всхлипывает. На пути очередная шпилька, которую я прохожу с подчеркнутой осторожностью, как будто сдаю на права.

– А все-таки как все произошло? – не выдерживаю я.

Она всхлипывает снова.

– Этот черный ехал за мной… от самого твоего поселка гнал за мной и подбирался все ближе. В конце он уже дышал мне в затылок, я готовилась после следующего поворота притормозить, чтобы он обогнал. Он меня напрягал… Но из-за поворота вылетели две пары огней, и я помню, как подумала только: «Всё». Даже не пыталась ничего сделать, даже не промелькнула мысль, куда я могла бы уйти. Да я, кажется, и не тормозила… Потом я зажмурилась, сзади оглушительный грохот, взрыв, меня со страшной силой толкает вперед, вдавливает в сиденье, кренит и начинает колотить о столбики. Тут я, умница, нажимаю на тормоз, а вот штурвал отвернуть от столбов – нет, на это ума не хватило. Удар за ударом, меня вертит на триста шестьдесят градусов, бьет разными бортами, крутит, потом – бац, в лоб выстреливает подушка, и вот я уже стою…

Она рассказывает взахлеб, почти не делая пауз. Всхлипывает все сильнее, и, наконец, начинается истерика. Я останавливаю оверкар на обочине на длинном перегоне, обнимаю ее, встряхиваю ее голову, целую, бью по щекам. Понемногу она успокаивается и трет руками мокрое лицо. Я пускаю в ход стародавние бумажные салфетки, найденные в бардачке. Мы продолжаем путь.

Минут через пять молчания меня вдруг осеняет:

– А почему прилетели паки?..

Дженнифер пожимает плечами и роется в сумке. Извлекает оттуда файлик с распечатками бумаг, которые заполняла для полиции. Кроме бумаг, в этом файлике оказывается флешка. Дженнифер достает ее и протягивает мне.

– Это из моего видеорегистратора. Можешь посмотреть, как все было. Я не могу, мне страшно.

Я прячу флешку в карман и смотрю на Дженнифер. Измученная, она заталкивает все обратно в сумку и со стуком облокачивает голову на дверную стойку. Остаток пути мы проводим в полном молчании.

Дома я без лишних сантиментов даю ей коньяку и укладываю спать туда же, откуда она сбежала. Мы почти не разговариваем, только уже лежа в постели Дженнифер берет меня за руку и шепчет:

– Спасибо тебе, что не бросаешь меня. Я очень тебе благодарна.

– Обещай мне, что будешь сдерживать свой пунктик, – говорю я строго.

– Обещаю… Поцелуй меня.

Я исполняю ее волю и желаю спокойной ночи. Уходить не хочется. Хочется лечь рядом и заснуть с ней в обнимку, придавив тяжелой рукой. Впрочем, вдвоем на узкой кровати не поспишь, затолкаем друг друга… Я с минуту стою в дверях и любуюсь, как Дженнифер засыпает. Потом осторожно выхожу, спускаюсь к компьютеру и вставляю флешку.

На изображении с задней камеры в течение минут семи болтается какой-то оверкар. С каждый поворотом он все ближе. Темный «континенталь» старого образца. Водителя за ореолом от света фар рассмотреть невозможно, но он в салоне один. Когда оверкар подъезжает совсем близко, различается его номерной знак – серия PHQ. И здесь паки?.. Однако теперь хоть ясно, зачем прилетели те – чтобы забрать тело своего сотрудника и расследовать его гибель.

В конце видеозаписи буквально ниоткуда берется нечто огромное, и в следующем кадре – взрыв. Все дергается, горящий клубок оверкаров, как сцепившиеся в схватке коты, стремительно катится прочь с дороги и разваливается в кювете. Я переключаюсь на запись с фронтальной камеры.

Все так, как рассказала Дженнифер: откуда ни возьмись, из-за поворота выскакивает малогабаритная «корреа» и летит по встречке прямо в лоб Дженнифер. Перед самым ее бампером резко взмывает вверх, и далее на видео – отсветы от взрыва и борьба со столбиками.

Я отмотал немного назад. Номерная серия у «корреа» – обыкновенная. Не полиция, не паки. Номер читается отлично, поскольку Дженнифер не успела погасить дальний свет перед поворотом. Четче видится и водитель: он также в салоне один, лицо хмурое, губы крепко сжаты.

По спине холодок. Судорожно ищу кадр, где водитель получился лучше всего, и увеличиваю… Мужественное лицо, напоминающее какого-то артиста или солдата с агитплаката в приемке ПАК.

Чертовщина… Катапультировался он, что ли? А после, такой спокойный, без единой царапины, спрашивал меня про женитьбу… Или то был его хладнокровный брат-близнец, который даже не изображал страданий по погибшему брату…

Да нет, глупости, просто похожее лицо. Очень типичное, каноническое лицо для здешнего края, мало ли таких гуляет вечером по Стратосу… В первые дни в Египте нам все арабы казались одинаковыми. Однажды чуть не пристрелили своего араба, приняв его за исламиста. Наверняка и им наши хмурые обгорелые лица казались неразличимыми, словно на одной фабрике штампованными.

Поглядев на каноническое лицо еще минуту и не родив новых идей, решительно захлопываю ноутбук. Глаза слипаются. Довольно загадок на ночь. С далекого спутника скачиваю на планшет свои записи сна, чтобы сверить разговор с Розой и добавить деталь про старуху, пока свежо в памяти. Железно необходимо это зафиксировать, тормошу я себя по привычке, начиная клевать носом…

Глава вторая

У моего сна нет начала. Есть отчетливая картинка, которую я счел хронологически наиболее ранней и поставил в начало своих записей. Были и более ранние, но слишком обрывочные.

Каждый раз сон начинался с разных мест без всякого предисловия. Он приходил когда-то чаще, когда-то реже, то с суточными перерывами, то с годичными. Яркие картинки, вначале принятые мною за осознанное сновидение из-за непередаваемой реалистичности, вторгались в воображение безапелляционно, фотографически, не допуская разночтений.

Однажды картинки стали повторяться, и с тех пор год за годом, как прилежный реставратор, осколок к осколку, буква к букве, я складываю их в единую мозаику. С каждой новой деталью она обретает все больше смысла сама по себе, однако смысл этот имеет все меньше отношения ко мне.

*

Снаружи, за стеной старого панельного дома – мой родной и любимый город. Ранняя майская жара. В воздухе запах солнца, пыли и нагретого паркетного лака. На полу – солнечные дорожки от балконной двери. Шторы на окне распахнуты. Я разлипаю глаза ото сна – разбудил меня колючий солнечный зайчик от окон дома напротив.

Кажется, заснул я с рассветом. Первую половину ночи потратил на попытки взять приступом свои ряды Фурье, а вторую – на чтение всякой мотивирующей ерунды. Если же по-честному, без попыток оправдать себя – то была не мотивирующая, а самая обычная ерунда. Начнется с пары обзоров каких-нибудь новых звуковых анализаторов; потом – статья от Новикова к его диссеру; потом форум нашего НИИ, где пускают шпильки в адрес Новикова и его лаборатории; чей-то блог с самокопаниями и фотками горных видов; статья о том, как кто-то с нуля создал IT-компанию; волнение говн в комментариях, и вот уже оказывается, что это волнение в совсем других комментариях, а статья – про сетевой маркетинг и заработок без капитала… Где-то тут я поднимаю голову и вижу предрассветные сумерки, сокрушаюсь, что ночь безвозвратно прошла и ковыляю в постель… Так проходит моя обычная ночь, и вряд ли сегодня было иначе.

С краю стола один на другой навалены листы бумаги, исписанные аккуратным почерком – моим. Сплошь полиномы безумной степени и мои жалкие попытки их упростить; почему-то над этим унылым занятием я могу провести вечер напролет.

Ногой задеваю пивные бутылки, стоящие у кровати еще с субботы. Когда звенят бутылки – значит, приближается праздник, так считает мой мозг. Надо бы прибраться, раз сегодня вечером надеюсь кое-кого к себе привести. Солнце светит в глаза, я щурюсь и улыбаюсь. Мы с ним знаем, что сегодня тот самый день, когда я приведу к себе Майю. Не сглазить бы…

Я стал в семидесятый раз представлять, как она придет, куда сядет и как будет на меня смотреть. Конечно, у нее будут горящие глаза и она страстно закусит губу. Как-нибудь уж я этого добьюсь. Буду неотразим и обаятелен. Она будет сидеть в летнем платье, красиво положив ногу на ногу, и смеяться всем без исключения моим искрометным шуткам и заигрываниям. Чем дальше буду ее развлекать? Поставлю музыку, попсу какую-нибудь, скажем, Мадонну. Притащу бутылочку вина… Вина не забыть купить! Какое она любит? А, все равно не угадать, возьму крымского сладкого, что попадется под руку… Ну а потом…

Я раскрыл шкаф и увидел себя в зеркале, которое висит с задней стороны дверцы. Поникшие веки, угрюмый взгляд, на голове черт те что, сам бледный как унитаз. На торсе куцые волосишки, руки тонкие, пресс еле просматривается. В качалку бы сегодня днем сходить, чтобы мышцы раздуло, хоть так…

*

На остановке пыльно, жарко, взревывают автобусы, обдавая вонью солярки. В павильончике сидят, сгрудившись, толстые тетушки с авоськами и обмахиваются сканвордами. Стоящий рядом старик в засаленном пиджаке, накинутом на плечи, ораторствует что-то про пенсию и злодеев-американцев. Тетушки смотрят в сторону и изредка ему возражают, отчего он только пуще заводится. Поодаль под солнцем стоят две студентки-младшекурсницы, грациозно сгорбившись под большими сумками через плечо, и смотрят куда-то вдаль. Обе в огромных темных очках.

Поднимается ветерок. Подъезжает мой автобус, номер 19, изрядно набитый разномастным народом. Я шагаю на ступеньку, упираюсь в чью-то широкую спину с пятнами пота и оборачиваюсь. На вход в автобус выстроилась небольшая очередь, в хвосте которой переминаются эти две студентки и о чем-то болтают; до меня долетает лишь мат через слово. Это у них в ходу: в их нежном возрасте хочется быть похожей на всех одновременно – и на роскошных девиц с плакатов Джейсона Брукса, и на Линдси Лохан, да к тому же необходимо слыть «своей» в компании друзей-гопников.

Вдалеке за безмозглыми головами девушек – гастроном, дрожащий в нагретом воздухе. Я же забыл купить вино…

*

На кафедре все по-старому. Пахнет клееной мебелью, день за днем выгорающей на солнце. Кто-то стучит по доске мелом. У входа, конечно, натыкаюсь на испуганного студентика, который спрашивает меня про Виталия Витальевича. Понятия не имею, когда он будет сегодня и будет ли. Понятия не имею, можно ли с ним связаться. В глубине кабинетов слышен протяжный скрипучий голос Николая Дмитриевича; он говорит по телефону на своем уморительном ломаном английском.

– …ай вилл би эт май офис эт… э-э… хаф паст фо… плиз кам[27 - От англ., искаж.: «Я буду у себя в кабинете в половину пятого. Приходите».].

За изгородью нагроможденных друг на друга книжных полок и коробок из-под оргтехники вижу у доски Колю Винокурова. Останавливаюсь послушать, чем наше комнатное светило пичкает аспирантов. В нелетней болотного цвета рубахе и пепельно-серых от мела штанах (с начесом, надо думать) он, высунув язык, строчит формулы. Перед ним на едва живых стульях времен холодной войны сидят Миха Алексеев, Андрей Проценко, пара аспирантов – прилично одетый и ухоженный парень и миловидная девушка, имен которых я не знаю, и сам Пал-Василич Новиков. Аспиранты лихорадочно переписывают все, что появляется на доске, себе в блочные тетради. Миха и Андрей сидят, откинувшись, и просто смотрят. Перед ними стоят полупустые чайные чашки со столетним налетом и вскрытая пачка миниатюрных круассанов с повидлом. Новиков уткнулся в ноутбук, на экране открыта почта. Сидит он на «троне» – причудливом кресле дореволюционных лет, которое перекочевало к нам из Дома культуры, а туда попало, по-видимому, с дачи разоренного дворянина средней руки. Новиков сидит на нем не величия ради, а оттого, что больше сидеть не на чем.

Стук мела и скрип стульев, наконец, прерывается шепелявой речью Винокурова:

– А это уравнение имеет единственное решение в общих предположениях. Таким образом, нам осталось рассмотреть всего два случая…

– В общих предположениях – это когда несущий сигнал описывается гладкой функцией? – перебивает Проценко и усмехается. – Как-то слишком сильно.

Винокуров откладывает мел:

– Нет, не сам несущий сигнал, а функция, которой он аппроксимируется. На практике зачастую он хорошо аппроксимируется полиномом.

– Например, азбука Морзе, – поддевает Миха, – она отлично аппроксимируется полиномом!

Проценко смеется. Аспиранты замерли и озираются в непонятках. Зря, что ли, все записывали?