Тёмное

Тёмное
Антон Третьяков

Бог сотворил мир за семь дней, а Тот-кого-нельзя-называть будет до скончания веков пытаться его уничтожить.Его – это внутренний мир человека, находящегося в вечном поиске. А Тот – это червь бесконечного сомнения во всем и закольцованного поиска истины всюду.Эти семь дней – путь от себя и к себе, от сложности к легкости, от бремени к свободе – и обратно. Одним словом, из темного в светлое – и по кругу. Точнее по кругам спирали вымышленного ада к вратам иллюзорного рая.

Тёмное

Антон Третьяков

© Антон Третьяков, 2024

ISBN 978-5-0064-6555-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

День 1

Подруга

Пока мы с ней не друзья, но мне очень хочется ими стать. Признаюсь честно, впечатления от знакомства меня потрясли. Обычно свидания начинаются с приятного разговора, но эта леди – с первых же секунд требует прикосновений. И не ласковых, нежных поглаживаний, как остальные, совсем нет. Эта дама жаждет умеренной настойчивости, твёрдости, а то и жесткости. Остаётся надеяться, что вскоре я привыкну к её желаниям, иначе, боюсь, у нас с ней ничего не получится. Но прочь страхи – мне следует их отринуть и вместе с новой подругой, в унисон, поведать о ней.

Не стану ограничивать себя в эпитетах – она обворожительна. В ней восхитительно всё: взгляд, улыбка, фигура. Что таится в стальном взоре не ясно, а вот её вибрирующее тело, напротив, понятно: доступно, превосходно, укутано в яркий наряд. Как и любой соблазнительнице, ей к лицу её платье оттенка закатного солнца, отливающее подтоном вина красных роз, сияющее гранатом, просвечивающее благородные переливы красного дерева. Точно так же, как и знающая себе цену женщина, она не выносит мужских ошибок в описании, но вынуждена смириться с ними, потому что понимает неизбежность природы их свершения, что подобна неотвратимости её красоты. Прекрасная спутница. Такую хочется напоить до упаду изящным джазом, пригласить на танец. Что ещё поведать о её непревзойдённом великолепии? Наверное, рассказать о белоснежных кистях, не чурающихся частых прикосновений, о покрытых деликатным кружевом пальчиках, о изящных запястьях, контрастирующих с её грузными высказываниями. Аккуратные небольшие пальчики, больше похожие на белые леденцы столь притягательны и манящи, что даже незнакомцы, желающие на неё поглазеть не могут удержаться от соблазна притронуться. Как мне удалось обладать столь очаровательной дамой? Пожалуй, отвлекусь от её непревзойдённой красоты, от топи сладких речей, и, наконец, расскажу о нашей встрече.

Пришлось приложить достаточные усилия чтобы познакомиться с ней. Но каждое предшествующее мгновение, определённо, стоило того. Это история любви, и нам, как бывает обычно с её участниками, предстояли и томные ожидания, и долгая дорога, и сладкое чувство воссоединения. История нашего увлечения началась в ночи, подобной той, в которой мысли, наполненные тёмными желаниями, вначале подкрадываются, затем стремительно захватывают, а вскоре завершаются одним ярким всплеском. Мне удалось рассмотреть её среди десятка подобных прелестей, возможно, (хочется верить) это была любовь с первого взгляда. Увиденная в ночи, рассмотренная в сумерках, утверждённая ясным днём. Отчего мой прежде робкий дух наполнился решимостью? Отчего меня охватило желание обладать? Три настойчивых звонка, столько же сообщений, и наконец – назначенная встреча. С ней, «первой» и, надеюсь, единственной. Но истории о любви обожают томить, изнурять, заставляют ждать. Мне понадобилось буквально пара часов, пока парящий голос её предыдущей возлюбленной не выветривался из головы, меня к сердцу моей будущей подруги. И я уже полетел на встречу к своей избраннице, ведомый загадочным проводником, переполняемый ожиданиями.

Мой путь устилали осенние листья —сухие, как её темперамент, и такие же завораживающие, как её достоинство. Извилистые тропы, вечнозелёные деревья – ничто не смело помешать мне. Наоборот, проскальзывающее за окном пробуждало вдохновение, открывало возможности, недоступные прежде никому, кроме «парящей в облаках», кроме «прежней знакомой» моей спутницы. Минуты в дороге, скрашенные розовым закатом у моря, бесконечные ухабы, подогретые былой страстью ожидания, и довольно громкие, отвлекающие мелодии – грандиозные, под стать моей цели. Рассказывать эту историю вместе с подругой не так-то просто – порой задаёшься вопросами более реальными, чем это повествование. Например: как узнать, что лист бумаги кончается? Можно просто перейти на следующий. А затем вновь слиться с её голосом, вернуться к повествованию, возвратиться к громкому, незабываемому приключению, длящемуся не больше двадцати минут в одну сторону. Куда же привёл путь, преодолённый мной, подобно герою мономифа, карабкающемуся на метафорическую гору? В отличие от него, взбирающегося наверх, мне, подобно падшим желаниям, было уготовано погрузиться в котлован – в старое, но всё ещё не заброшенное поселение, в медленно отживающее пространство. Признаться, увиденное мной в каком-то смысле грозило разочарованием.

Моя подруга и её прошлая возлюбленная – совершенно не хотели расставаться! Их последние минуты, словно первые, так сильно полнились любовью, что и горечь расставания совершенно не чувствовалась не мной, не ими. Но ещё десять томных минут, ещё пара слов друг о друге – им требовалось это время, они нуждались в трогательном прощании. А что же я? Вынужден был, подобно влюблённому юноше, кричать в окна своей возлюбленной. Молил о встрече. Мне кажется, моя «новая» так же полна романтичности, как и я. Иначе зачем вынуждать становиться рабом привязанности, наполнять воздух громкими словами, воззваниями к ней? Рад, что не пришлось читать стихи – в них я ничего не понимаю! В отличие от ее прежней возлюбленной. Той приходилось и декларировать их, и писать. Но слышать их совместный голос, знать о вместе проведённом времени – незабываемая минута чужого счастья. Когда вкушаешь слова о написанных дипломах, о излитых на бумагу рифмах, и конечно же, о кропотливо набранных статьях. Мне всегда нравились «женщины сло?ва», и как же я счастлив, что моя подруга оказалось одной из них.

Однако узнать о её прежних годах, о периоде до первой привязанности, о днях до совершеннолетия – не удалось. Но кто посмеет вторгаться в прошлое едкой, острой на язык, тогда ещё безрассудной девушки? Стоит признать, что в принятии своего и чужого прошлого, в уважении к прожитому и есть та любовь, что связывает нас. Зато сколько я узнал о её зрелой работе! Эта смелая обольстительница в ярком платье не побоялась остаться в родном крае, не воспротивилась принести свежий ветер на свои берега! Из-под её пера, я уверен, исходили шокирующие подробности, пикантные слухи, возможно, даже революционные лозунги. Противное мне дело, журналистика, стало её хлебом. Но воздушные замки из рифм и метафор оставались её солью – приправой для развлечения захолустной публики, порой мало смыслящей в искусстве изворотливых слов. При всей неприязни к «журналам», мне не пришлось договариваться с её прошлым – в противном случае любви бы не случилось. Наш новый союз и наше новое удовольствие, надеюсь, доставят ей ещё неизведанную радость. Приходилось ли ей писать прозу? Приступала ли она к текстам, наполненными тяжёлыми, глубинными смыслами, – не метафорами, но истинами, что отрицают и дети? Это работа не из лёгких, но вызов – под стать её зрелому возрасту. И даже её прежняя любовь благословила нас. Ну как подруга могла отказать!

И вот мы с ней здесь – на белых листах. Они наполнены нашим первым слиянием – историей о знакомстве, и о незаурядной дороге назад, в тёмное логово, призванное дарить свет. На обратном пути не закрадывались подозрения о бурном интересе, проявленном нашим проводником: он в то время тоже желал писать. Хитрый извозчик, о тайнах которого подруга советует умолчать, капризничает, вопрошает, обрывает и перекатывает ленту в разные стороны. Он не отличался терпением по дороге туда, а в этот раз решил излить душу, поведать о мечте – записать всё, что в нем накопилось за целую жизнь. Как и у многих, его тяга к «слову» была не столь глубинна, чтобы побуждать к творчеству, но его истории от этого не были менее важны и напрашиваются на то, чтобы их поведали. Жаль, что это сделаем не мы. Пересказывать их будет кощунством – права на это мы с подругой не имеем – озвучивать чуждые мысли недопустимо никому, кроме их хозяина. Мы только можем сказать, что человек он интересный: со своими горестями и радостями, масштабом власти, пламенным интересом, праведным гневом. А его истории, подобные хорошему детективу, увлекли и захватили нас, да так сильно, что скрасили наше путешествие, уже к тому моменту наполненное не только любовью, но и этими сюжетами.

Что до самих рассказов, то некоторые из них были пропитаны печалью, другие – веселили невероятным стечением обстоятельств, третьи – не давали скучать нашему знакомству друг с другом, пока за окном проносились вечнозелёные деревья и расшатанные дома. Надеюсь, эти повествования мне однажды посчастливится прочитать. Я вообще всегда рассчитываю на то, что любой желающий писать наконец представит миру свою книгу или даже не одну. Но, пока этого не происходит, законную пустоту будут занимать двое – я, пытающийся нести свет, и она, красотка, сияющая красным гранатом. Моё поддакивание и её любовь к грубым прикосновениям, моё сумасшествие на рассвете и её острое слово, моё безумие и её вдохновение, позаимствованное буквально у рая, нас окружающего её, – надеюсь, мы будем вместе заполнять образовавшуюся пустоту ещё много-много лет. Но прежде чем закончить на невесомом слове, прежде чем оборвать это повествование и начать другое, мне не терпится поведать ещё кое о чем: о строгом нраве своей новой подруги, о трудных минутах работы с ней.

Позволяя этой сумасшедшей творить, всякий раз приходится исполнять её прихоти. Мириады мелочей, призванных доставлять мне неудобство, а ей – высшее удовольствие от моих прикосновений, доводят наш союз до абсурда. Например, непозволительно начинать говорить с ней, не имея при себе листа бумаги. Атавизм, не меньше, но и против ничего не скажешь. И эта прихоть не самая едкая, часто не обойтись без чернил – густой темноты, закрученной на тонкую кисточку. Без них она не промолвит и звука. И как мой разум был удивлен, когда узнал, что в современном мире остались бесчисленные запасы её чёрной туши! Однако ждать новый флакон пришлось долго – целую неделю. Но даже после этого дорогая сердцу преподнесла на блюде новую прихоть – дала понять, что не способна накрасить себя сама! Ах, её коварство во истину не имеет предела: столько уловок, и лишь бы её касались всё чаще, всё больше, всё грубее. Хватает ли ей этого ежедневного, постоянного внимания? Чувствует ли она себя любимой только тогда, когда её трогают день изо дня? Возможно, я и не против, но, вынуждая меня заправлять каждую страницу, прокручивать пальцами каждую строку, перенаправлять ленту из стороны в сторону, она доводит меня до сумасшествия.

Поведав о её внешних прелестях и внутренних изъянах, мы можем закончить нашу первую историю: скорее всего не завершённую, точно грязную, невероятно вдохновляющую нас самих. Историю, наполненную прикосновениями, грубыми словами, правдивыми сказками. Историю, рассказанную на два голоса: моим обречённым тенором и мягким альтом инструмента. Историю знакомства и любви, которая, я надеюсь, станет началом новой книги, а то и новой жизни. Прежде мне никогда не приходилось творить с кем-то таким же преданным, таким же наполненным и таким же возвышенным, как моя новая подруга. И, обретя её, на прощание хочу пообещать провести с ней стольку минут вместе, сколько потребуется её железному сердцу. Впрочем, обещания ей не нужны, поэтому, взамен, я предложу большее. Всем своим сердцем, своей тёмной душой, своим естеством я признаюсь ей, что благодарен. За встречу. За время, проведённое вместе. За то, что из всех возможных страдальцев она выбрала именно меня.

Вальс

В центре вселенной, далёкой стране сокровенных грёз и блаженных дрём вечно сущие исполняют вальс судьбы. Ведомые тремя тактами бытия – страстным интересом познания, вечным голодом жизни и холодным ветром отверженности, – они кружатся в роковом танце. Передавая импульс мирозданию, заставляют двигаться планеты, галактики, кластеры звёзд. Именно это зовётся вальсом судьбы. В нем скрываются зарождение новых небесных тел, смена времён года, необдуманные поступки, непредсказуемые повороты. В нём находится место для безумия, радости, одержимости и счастья. В тактах биениях сердца вселенной есть всё, но не дай себя обмануть – это танец лишений.

Такому вальсу подвластно всё живое, без исключения. Даже сопротивляясь, никакая воля не сможет противиться трём тактам бытия. Абсолютное большинство «сущностей представления» продолжат бесконечно приглашать друг друга кружиться. И я тоже зову тебя на этот вальс судьбы, ведь мне уже всё равно. Я знаю точно: заняв свои позиции, мы не сможем сорваться с места. Бесконечно отклоняясь друг от друга, не глядя в глаза, мы будем пытаться разомкнуть объятья и всем естеством отвергнуть партнёра, но, единожды приняв приглашение, мы не сможем выйти из танца раньше времени. Тогда…

Мы сделаем шаг вперёд, ведомые первым тактом бытия – интересом познания. Постараемся понять, что таится внутри противоположности. Будем искать прекрасное, жуткое, слабое, вдохновляющее и, самое главное, место, где от удара судьбы сломанные кости так и не срослись. На них лишь появились спасительные хрящи, поддерживающие целостность, но легко приводимые в движение любым, даже самым лестным словом. В этом танце мы обнажим незаживающие, гниющие раны наших душ. А затем…

Мы сделаем шаг назад, захваченные страхом познанного. Попытаемся защититься от пьянящего аромата чувств, но не сможем отпустить друг друга. Впиваясь интересом познания всё глубже, невольно начнём отрывать куски плоти – срывать с себя податливый покров, мнимо оберегающий недолговечные тела. Увлечённые вечным голодом жизни, царапая кожу и разбирая волокна мяса, мы будем пробираться друг в друга, к незаживающей ране, на пути к которой нас ждёт необыкновенно нежная плоть и приторно сладкие кости. Будем пить разливающуюся по паркету кровь, задаваться вопросами, терзаться ненасытностью. А потом…

Мы сделаем шаг в сторону, запустим ветер отверженности. Так и не удовлетворив бесконечный голод вселенной, мы отклоним чужие страдания и начнём думать о себе. Попытаемся оправиться от невыносимой утраты плоти, прежде оберегающей место раны. Теперь слабые, расшатанные хрящи, поддерживающие наши раздробленные сути, распространят боль по всему телу, затуманят разум, напомнят о сломленном. Испачканные чужой сукровицей и теряя свою, мы попытаемся усмирить стонущую пробоину в своём рассудке.

Настало время изменений.

Мы совершим первый, непростительный, обманчивый, поворот. Намереваясь изменить правила мучительного танца вселенной, мы попытаемся вырваться из трёх фундаментальных тактов бытия. Но нас, увлечённых круговоротом пространства, поглотит азарт охоты, и некогда надёжный партнёр теперь предстанет объектом утоления голода – жертвой. Преследуя её, мы будем наносить удары по ранам, уже оставленным нами самими. Попытки ослабить и пожрать чуждое приблизят к возможности уничтожить отражающееся в нас самих хранилище боли.

Мы совершим второй, неотвратимый, поворот. Пойдём на акт отчаяния ещё раз, вплотную приблизимся к границам царства отверженных. Теряя литры крови, мы не перестанем проливать её всё больше, не жалея себя, окропим ею все стены зала мироздания. Продолжая рубить друг друга, обречённые вальсом судьбы, мы стремительно приблизимся к концу.

Настало время выхода.

Покрытые перемешанной кровью, без живительной плоти на сломанных костях, мы наконец откроемся друг другу. Нашему взору предстанут две бесконечно глубоких бездны обречённых душ, некогда скреплённых судьбоносным вальсом. Мы будем наслаждаться ими. Зная горький вкус чужих страданий, тщетно попытаемся заткнуть дыры друг другом, понадеемся, что есть шанс спасти хотя бы не себя, но партнёра. Незамедлительно отвергая друг друга, мы начнём обретать мнимое спокойствие – боль стихнет, кровь свернётся, невосполнимая потеря запечатается в годах. Обглоданные тела, с полным любви взором прольют слёзы скорби, смиренно выдохнут и упадут замертво.

Выход.

Комета

Кто мог подумать, что облако, сотканное мягкими оттенками розы, станет столь разрушительным? Возвышенное сияние кометы, выгравированное маслом в закатном небе, предопределилось человечеству столь неожиданно, что невозможно было бы предсказать её стремительный полет вниз даже в мириаде падающих звёзд. Она – единственная, уготованная нашему роду во имя искупления, была столь уникальна, что, вторгнувшись в атмосферу… мгновенно рухнула на землю. Розовая вспышка прорезала небосвод, а затем ниспала в самый центр твёрдой, живой структуры. Повредив не только себя, она разрушила всё окружающее —томящееся вокруг величие, целостность, привычное мироощущение блуждающих по земле сынов и дочерей, мнящих себя неуязвимыми. В назидание провинившимся, она воцарилась над нами величественной дымкой. Эти воздушные румяна, подсвеченные красным закатом с чёрной окантовкой, медленно тлели серым маревом вместе с самим небом. Последствия падения казались немыслимыми.

Затем моря вышли из берегов. Они захлёстывали высокими волнами близлежащие города и поселения, сминали железные павильоны, срывали бетонные покрытия дорог и аллей, выносили тяжёлую плитку на километры вперёд и даже разбрасывали её по площадям и улицам. В одно мгновение вода преодолела береговую линию и хлынула неусмирённым потоком между зданиями, снеся людей, а вместе с ними и их рукотворные достижения сотен лет упорного труда. Неугомонная, разгневанная стихия поглощала квартал за кварталом, наращивая свою мощь. Усмиряя сложносочинённые механизмы и их электрическую энергию, она уничтожала буйную растительность, ломала деревья и железные прутья в заборах, разрушала бетонные стены и парапеты, сносила ограждения, каменные колонны, фундаменты памятников, хлипкие указатели, небольшие постройки и бесчисленные дороги… с людьми. Последним досталось больше всего: первородная стихия убивала не только всё, чем они гордились, но и их самих – их чувства и эмоции, их переживания и страхи. Всё человеческое в одночасье смылось водой, и на месте прежнего осталась только пустота – густая мазутная тьма, что закрыла взор не только их глаз, но и душ. Последствия… Не зная, как выжить, люди, словно машины, бились друг о друга, царапались о заточенные годами острые углы непонимания. Единство, достигнутое хрупкими инструментами речи, тогда навсегда потеряло своё предназначение – размылось до невозможности постигнуть ни себя, ни другого. И великая вода, попав в сосуд цивилизации, заместила собой ощущения человечности, оставив людей без шансов понять, чем же они заслужили падение кометы. Но словно и этого было мало – как только чувства покинули людей безвозвратно, к ним пожаловал огонь.

Круг огня, идущий из сердца кометы, медленно расползался во все стороны, вбирая в себя всё большую область. Покинув пределы моря, он вспышками распространился по обители нечувственного человечества. Столь стремительно, сколь яркие вспышки горящих костей освещали наполненные тьмой взоры, столь же далеким и неосознанным оставалось для находящихся рядом полыхание чужой души. И даже тогда надвигающаяся стена пламени продолжала торжествовать: сушила размытую землю, прожигала людей насквозь, испаряла влагу их ощущений в общее небо. Оно было вскоре заполнено дымом призрачных напоминаний о прежних способностях чувствовать и переживать. Сильные и трепетные гибли внутри своего разума, в то время как не способные переживать собственное пылали под аккомпанемент чужих криков. Но ужаснее всего огонь лился из целостных – из постигших своё предназначение, из усмиривших судьбу. Для них, контракт с жизнью был нарушен искусственной смертью – плотной сеткой вуали, вьющейся по небу теперь уже потерянными мыслями. Для пламени и этого было мало. Круг огня расширялся, пока не достиг границ обитания людского. Там он взмыл вверх, захватив с собой обломки грешной земли, и на секунды застыл плотным горячим камнем. С шипением, отчётливо услышанным внизу, всепожирающая стихия вырвалась из мимолётного заточения и хлынула потоком лавы обратно, к центру своего зарождения. Обжигая плоть и разнося чёрный пепел, языки пламени резали воздух, словно кусали животных, растения, души людей. Испепеляя последнее живое на планете – движимость и мыслимость, огонь постарался не оставить ничего, что впоследствии можно было бы назвать человеком. Без чувств, вымытых первородной водой, без тел, сожжённых всепоглощающим пламенем, люди больше походили на угли – на осколки гнева, бездумно шатающиеся по пепелищу, только и знающие, что молить о пощаде. И – продолжающие не слушать комету.

А нежное сияние розового камня продолжало звучать. На этот раз комета призывала потоки огня и неусмирённые волны схлестнуться в последней битве. Но уже в борьбе не за жителей Земли, а за нечто новое, чем человечеству придётся стать. Огонь двигался на солёное море, неся с собой раскалённые камни – вопящие души людей. Обугленные взрывались гневом, обрушали горы и скалы, пытались выпарить огромный водоем своим горячим дыханием так, чтобы его структура умиротворения больше никогда не имела возможности породить новую жизнь. Море же отвечало бурлящим благодушием: хаотичным хлёстом волн, истошным шумом высокого вала, летящим прямо на разгорающийся столп пламени потоком смирения. Выливая на землю многотонный объём живительной влаги, оно с переменным успехом поглощало пылающие души, пыталось успокоить их гневное рычание, заменяло кипящую злость на подаренную ранее пустоту. Комета продолжала наблюдать: наслаждаясь танцем воды и огня, она поддерживала то одну, то другую сторону. Смешивая опустошающий гнев и наполняющий вакуум, она пряла нужную комбинацию – соизмеряла силы, решала неравенства, находила неизвестное и, в попытках прожить тысячи лет мучений, наконец явила свой дар. Минуя семь смертных тысячелетий, комета подарила земле привычную форму.

Жизнь вернулась в своё русло – и в человеке вновь воспарили чувства и ощущения. Когда плоть наросла на обугленные кости, когда жилы перестали кровоточить огнём, когда разум смог принять страшный дар, преподнесённый кометой миру, – вдохновение, всё встало вновь. Вновь – писались картины. Вновь – звучала музыка. Вновь – говорили поэты. Вновь – танцевали блаженные. Вновь – люди любили и… жили. Но теперь – иначе: осознанней, глубже. Теперь, потонув в пустоте водной глади, испепелившись праведным огнём, человечество стало цельным. Оно наконец услышало звучание розового камня. Наконец смогло приняло его ценнейший дар. И наконец обрело возможность писать.

Пожиратель

Я – пожиратель. Поглощающий, пожинающий, проникающий. Я прихожу в твою жизнь и разбиваю её. Я пожираю всё, что ты знаешь, выпиваю из твоей чаши абсолютное множество, определяющее тебя. Я впитываю все твои страхи и желания, ем всю твою самость. Я примеряю её на себя, упиваюсь твоей кровью и страданиями. Я обращаю мучения в любовный напиток и слежу за тем, как ты выпиваешь его до дна. Я укутываю тебя сетью заботы, даю тебе незаменимую опору, а взамен поглощаю тебя. Я – пожиратель. Мне не всё равно.

Я научился этому трюку сам. Есть и другие, но столь искусных я не встречал. Можно охватывать свою жертву зависимостью, можно нагло уничтожать её суть, можно даже и её заменять. Но я действую иначе. В моём поедании столько милости! Мой яд и вовсе не яд – не что иное, как отражение, катализатор причин формуляров жертвы. Мои зубы – эмпатия, мой укус – преувеличение твоей значимости. Моя трапеза – это показать яркие краски твоего внутреннего мира, а затем искренне восхититься. Моя цель – не достигнуть сердца, а проникнуть в глубокие ощущения, в потаённое, прекрасное, живое, совершенное. В то, что отличает тебя от изначально наполняющего меня. Пожрав твоё настоящее, вознеся тебя на пьедестал твоей же сути, я буду наслаждаться тем, что вижу. Многое ли мне откроется?

Глаза мои обладают невероятной зоркостью! Смотря на тебя, я созерцаю не то, что надето. Окутывая взглядом, я интересуюсь, изучаю. Я – пожиратель, и зрением я проникаю в глубину. Мне очевидны твои причины, я взираю на твоё сформулированное значение. Я игнорирую то, что ты пытаешься мне показать. Словно той птице, что ведёт тебя по жизни, мне заметно даже исказившее тебя уродство. Я вижу там, где срослись кости и где кровоточили раны. Я слышу там, где раздавались крики. Если ты думаешь, что сладость моих речей не достигнет тебя, то ты ошибаешься. Эта привилегия доступна только пустым, а к ним у меня точно нет интереса. Но скоро ты тоже станешь таким, им сделает тебя моё пожирание – я. Даже больше. После того, как я выпью тебя до дна, взамен тебе достанется опустошающее – ты сам.

Для рождённого не пожирателем, не знающего, что хранится у тебя внутри, это станет твоим проклятьем.

А что есть во мне? Многое! Столь необъятное, сложное, всеобъемлющее, страшное. Внутри меня – пустота. Но чем же она полнится? Всем, что знали мои жертвы. Этот объём знаний, позволяющий мне выживать, настолько огромен, что ни одна душа никогда не сможет его вынести. Мне доступны и невиданная милость, и испепеляющая жестокость; мне знакома и тонкая женственность, и терпкая мужественность; мне подвластны и детская непосредственность, и древняя чопорность. Если честно, я, пожиратель, даже сам до конца не понимаю, как много во мне чужого. Но благодаря всем этим голосам внутри мне открыты двери в любую обитель. Мне никогда не сложно, не страшно, не голодно и даже не одиноко. Состоящий из пустоты чуждого, я могу пережить каждого третьего, исполнить мечту самого незаурядного, испепелить взглядом сильнейшего. Благодаря своему голоду, я был там, где ты ступал. Благодаря своему внутреннему вакууму, я буду там, куда ты пойдёшь. Я.

Мой шаг столь удобен, верно? Подаренный безжалостной судьбою, он позволяет мне ходить по самой невыносимой почве, по самым острым скалам и проникать в самые глубокие обрывы душ. разве ты слышал мой топот? Нет, мои шаги – твои мысли. Мои дороги – твой разум. Мои действия – твои мечты. Ты не заметишь, когда я буду подкрадываться, – моя поступь сливается с мелодией твоего сердца. Я предстаю тобою. Приближаясь походкой, идентичной твоей, я знаю тебя, о чём ты пишешь, что тебе интересно. Стоя рядом, я сливаюсь с красками, заполняющими именно твой мир, становлюсь твоими желаниями, резонирую с твоей самостью. О чём бы ты поговорил сегодня? Не важно. Ты хочешь услышать себя. Ты жаждешь быть с собой и получишь эту возможность: я сольюсь с тобой, преувеличу то, что в себе ценишь, придушу тебя твоей же исключительностью, которой я, несомненно, восхищаюсь. Но затем я заберу себя. Посмотрев на меня, ты увидишь, кем являешься, какой есть ты на самом деле. Нравишься ли ты себе? Разве уже не всё равно? Пора позаботиться о другом: в тебе зреет росток пожирателя, подумай – сумеешь ли ты его взрастить?

Судьба может распорядиться так, что выбора не останется – тогда тебе и понадобятся мои инструкции. Знай же, этот дар не столько заразен, сколько невыносим. Чтобы раскрыть суть твоего нового голода, я расскажу, как сам его обрёл. Мне было мало лет, так ничтожно мало, что даже законы пожирателей не позволяют обращать в этом возрасте. Но что с того чудовищам более страшным, чем я? Как и тебе сейчас, мне тоже тогда пришлось принять этот дар без согласия и найти средство для выживания. Я вынужден был создать мир, способный меня спасти. Но я выбрал путь пожирания. Поверь, умереть в страхе, замкнувшись в себе, не слишком значимо. Придётся слушать шаги – пугающие постукивания, декларирующие об опасности либо о её отложенном возвышении. Придётся даже не только и столько слышать, сколько вникать. Проникнуть в разум окружающих чудовищ, разобрать их по кусочкам, просочиться в суть опаляющего, опробовать часть его самости – вот яркая, предстоящая тебе, первая трапеза. И пусть в жизни это не столь поэтично, пусть в реальности потребуется только слушать и слышать, но, как и тебе сейчас, мне тоже это стоило усилий, раздробивших мою суть. Теперь её нет?

Конечно, есть. Где-то глубоко, но глубже чертогов разума, от тебя и меня осталось ещё что-то. Я – пожиратель самости, не личности. Позволь мне напомнить, ты по-прежнему можешь ходить, ты так же владеешь способностью жить, и, даже несмотря на твою новую травму, у тебя до сих пор есть выбор. Ты можешь стать пожирателем, которому доступно любое в миру, или вернуть себя такого, который выдержал кровопотерю от укуса страшного существа. Не хочется огорчать смертного, но времени на принятие решения осталось не много. И никакие стёкла тебе здесь не помогут, жертва. От моего тёмного, великого дара возможно отделаться только одним способом – искуплением. Только осознанием своего незнания, приручением опыта, заключённого в ростке, пустившем корни внутри. У тебя ещё остались силы – так мало, что хватает лишь на самое необходимое, но ты найдешь их в отчаянии, в беспомощности, в зреющей слабости. Обрати себе это на помощь, и ты поймёшь: дар пожирателя – бессилие. Только с помощью него, только в полным опустошении, только тогда, ты сможешь вернуться.

Уже не проклятым, но совершенным.

Логово

Над мёртвым небом серой пустоши возвышается обтёсанная ветром скала тёмного камня. Истерзанная почва, столетия не знающая плодородия, жаждет влаги. С каждым днём её шрамы становятся всё глубже, но мрачное логово продолжает стоять. Тяжкое проклятье, разорившее некогда полные жизни земли, великие заключили колоссом в рукотворной громаде, охраняющей три ипостаси матери ночи.

Ведущая к тайне скалы каменная лестница запятнана кровью и слезами возвышающихся – питательной влагой для детей матери ночи, свисающих с выступов на тонкой паутине. Они перебирают лапами в такт шагам ищущего, что бросает вызов логову. Поднимаясь по резным ступеням, обвитым пеленой утраченных жизней, в голове рождаются горькие речи Прядущей – она обещает помочь обрести могущество и право владения её логовом. Измазанный выпотом предшественников, раскалённый камень опаляет ступни, вынуждая впитывать таящуюся в нем отраву. Наконец, величественные ставни поддаются намерениям, и ищущему открывается тьма покоев проклятой.