Последний полет Шестипалого

-Хорошо, но если попытаться восстановить хронологию происходящего с Кастанедой, то какая книга должна быть первой, а какая стать последней?

– Поступим иначе. Попробуем представить книги Кастанеды как единый текст. В таком случае, первая и вторая книги будут прологом, своеобразным предисловием. «Путешествие в Икстлан» станет завязкой. «Огонь изнутри» и «Сила безмолвия» окажутся посвящены развитию сюжета. «Сказки о силе» – несомненная кульминация, развязка. Ну и «Второе кольцо Силы» с «Даром Орла» будут замыкать повествование и возьмут на себя роль эпилога, послесловия. Впрочем, есть и другой вариант прочтения, когда мы как бы отделяем, обособляем книги Кастанеды друг от друга. Вплоть до того, что прочитывая вещи из одной группы, мы можем полностью исключить прочтение из другой.

-Но какой в этом смысл?

–Это можно представить как рекомендуемый порядок прочтения. В первую группу попадут тексты, с которыми можно и нужно ознакомиться. Так сказать, в них вся соль. Для меня это книги с третьей по восьмую, то есть от « Путешествия в Икстлан» до «Силы безмолвия». Во вторую группу я бы включил те сочинения Кастанеды, которые лично у меня вызывают противоречивые, двоякие впечатления. Сюда относятся первая и вторая книги, а также все книги после восьмой.

–Но в чем противоречивость ваших впечатлений, почему эти тексты кажутся столь неоднозначными, что отделяются от основного корпуса книг Кастанеды?

-Чтобы ответить на этот вопрос, стоит вспомнить о месте и времени публикации первых его книг. Это Америка 60-х, движение хиппи, Кизи и Лири, Проказники и Тесты.

-Лучшего времени и места не найти.

–Да, действительно, перед нами удивительное совпадение. Кажется, что книги Кастанеды нашли своего читателя именно тогда, когда могли произвести эффект разорвавшейся бомбы. Попробуем представить, что Кастанеда пишет свою историю на десять лет раньше? Или позже? Но нет, мы видим, что первые книги Карлоса, более напоминающие произведения художественной литературы, чем оккультные трактаты, испещренные пентаграммами и схемами расположения чакр, появляются перед толпой, всё ещё пребывающей в сексуально-наркотическом угаре. Ещё не покинули свои трибуны вожди революции индивидуальности, ещё на слуху имена Кизи, Лири и прочих, но закат уже близок. И вот тут-то раздаются первые слова Кастанеды.

-Что если первые книги Карлоса были своеобразной приманкой для такой публики? Ведь там тоже говорилось о якобы простых и быстрых рецептах духовного просветления?

–Может и так, хотя не помню, чтобы учитель Кастанеды говорил о чем-то другом, кроме необходимости наполнить свою жизнь дисциплиной, трезвостью и тотальным самоконтролем. Скорее, каждый находил в его книгах то, что хотел. Проблема ещё и в том, что я оцениваю его тексты с точки зрения читателя досетевой эпохи. Мне трудно судить о том, как могут прочитываться книги Кастанеды сегодня, когда вокруг столько информации.

– Но творчество Кастанеды не теряет своей актуальности, его книги переиздаются и по-прежнему находят своего читателя.

-Это так. Мы получаем все и сразу, нам доступен любой порядок прочтения, мы можем заглянуть в будущее для молодого Пелевина или Кастанеды. А потому мы можем вернуться ко времени публикации первых двух книг Кастанеды и увидеть, что эти произведения привлекли внимание читателей, падких на истории про колдунов, говорящих ящериц и опыты интоксикации дурманом. Что интересно, желаемого продолжения так и не последовало. Уже в третьей книге, названной «Путешествие в Икстлан», главный герой всего цикла, загадочный дон Хуан начинает говорить о трезвости, дисциплине и самоконтроле.

-Третья книга – рубикон?

–В каком-то смысле, да. И я рекомендую начинать чтение Кастанеды именно с «Путешествия в Икстлан». Это вполне самодостаточное произведение, а первые две книги в большей степени обложка, некий фильтр или даже барьер, который необходимо преодолеть. Не думаю, что я погрешу против истины, если скажу, что уже в третьей книге повествование приобретает несколько иной характер, многое меняется чуть ли не самым принципиальным образом, а потому складывается впечатление, будто история меняется, будто только сейчас она и начинается.

-Что же тогда было до этого?

–Хуан знал, что Карлос пишет книги. Даже больше, он мог это знать, ну или по крайней мере предполагать. А это значит только одно: слова и поступки дона Хуана могли были адресованы не только Карлосу, но и массе его будущих читателей.

-Миллионам читателей?

–Я допускаю, что дон Хуан вел Кастанеду по тропе знания не только как ученика, но и писателя.

-То есть у Хуана был какой-то план, замысел?

–Почему бы и нет. Даже больше, дон Хуан мог намеренно обучать Кастанеду так, а не иначе, чтобы повысить привлекательность его первых книг, чтобы забросить наживку для читателей.

-Хорошо, с этим все более-менее ясно. Я одного не пойму, в какой степени – большей или меньшей – мы будем говорить о Кастанеде, а в какой о Пелевине?

–Мною запланирован цикл бесед, посвященных ранним произведениям Пелевина. Это три повести – «Затворник», «Желтая Стрела» и «Принц Госплана», а также роман «Жизнь насекомых». «Затворник» видится мне вещью наиболее кастанедианской, чем прочие, а потому параллельно обсуждению повести о цыплятах будет нелишним вспомнить о Кастанеде, поразмышлять над судьбой и творчеством этого автора. Ну и вообще, попробовать ответить на главный, сам собою напрашивающийся вопрос: а что это было?

-Если «Затворник» наиболее кастанедианская вещь Пелевина, то что можно сказать о «Стреле» или «Принце Госплана»?

–«Стрела» опубликована после повести о цыплятах. Эти вещи находятся рядом, фактически по соседству, а потому определенным образом сближены, сходны как по ключевым образам, так и основным темам. Но в «Стреле» будет меньше Кастанеды, о чем я буду говорить более подробно в ходе обсуждения этого, не менее интересного и замечательного произведения.

-А «Жизнь насекомых» или более поздние вещи Пелевина? Разве там он перестает говорить о Кастанеде?

–Я вижу «Жизнь насекомых» как пространство, где меняется настроение, а вместе с ним и интонация автора. В «Затворнике» Пелевин ещё верит, что улететь все-таки можно, тогда как в «Жизни» пытается надеяться. Но не будем забегать вперед. Давайте говорить о нашей птичьей истори. О «Затворнике и Шестипалом».

*2*

-В название повести неслучайно вынесено только два имени, прозвища. Это Затворник и Шестипалый. Затворник – таинственная и мудрая птица неопределённого возраста, тогда как Шестипалый – желторотый птенец, изгой и аутсайдер. Всё начинается со случайной встречи, но постепенно перерастаёт в отношения ученика и учителя, а немногим позже искреннюю, крепкую дружбу.

-Кастанеда знакомится с доном Хуаном на остановке, а Шестипалый на некотором отдалении от кормушки?

–Совершенно верно. Аналогия очевидна. Уже с первых строк мы видим в лице Затворника созерцателя-мудреца, который смотрит на Солнце, пока Шестипалый пытается выжить, философствуя, либо же мыслить, выживая.

-Затворник – отшельник? Почему он назван именно так, а не иначе?

–Имена геров – удачная творческая находка Пелевина. В одном из них нам слышится что-то духовное, сакральное и возвышенное. Другое звучит проще, напоминая детские клички или прозвища домашних животных. Правда, учитель Шестипалого не уходил в затвор, пытаясь отгородиться от мира и посвятить себя Богу. По своему образу жизни, он ближе к страннику между мирами, тому же дону Хуану, который может найти практическую пользу от пребывания в любом месте.

-Затворник противопоставляется птичьему социуму?

–Да. Мы видим пыльную галдящую толпу, сгрудившуюся возле кормушки. И нам достаточно одного взгляда на это, чтобы составить представление о сородичах Шестипалого. Мы не хотим туда идти, мы не желаем туда возвращаться. Да и слова Затворника говорят сами за себя. Обращаясь к Шестипалому, он подчеркивает: это у вас так говорят? Он как бы разграничивает себя и тех, кто толпится возле кормушки.

-Там, где обитает Затворник – социума нет, и быть не может?

-Как и наоборот.

-Но как Шестипалый понимает, что Затворник – это затворник, ну или мудрец, учитель и маг?

–А он и не понимает. Писатель представляет Затворника чуть более необычным, чем все остальные. Его выдает речь, то как он мыслит, но не внешний вид. Здесь мне видится небольшой сюжетный фейк, так как учитель Шестипалого значительно старше своего желторотого падавана.

-Вряд ли кто-то обращает на это внимание.

–Да, текст – как это принято сейчас говорить – заходит, находит своего читателя.

-Наверное, и Карлос мог бы пройти мимо дона Хуана, случись им встретиться в каком-нибудь другом месте?

–Возможно, ведь Хуан также не показался Кастанеде заслуживающим особого внимания. Он видел в нем простоватого индейца, которого можно использовать в своих интересах. Например, нанять за пару баксов в качестве проводника

-Можем ли мы назвать Затворника главным героем повести?

– В «Затворнике и Шестипалом» находит отражение то, что мы видим на примере книг Кастанеды. Ученик и учитель как бы дополняют друг друга. Вроде бы, в основе основ – образ дона Хуана. Учитель Кастанеды – это ключ от дверей иной, отдельной реальности. Я бы даже сказал, что сочинения Кастанеды чуть ли не целиком и полностью посвящены дону Хуану, как человеку знания, учителю с большой буквы, нагвалю. С другой стороны, чем бы были книги Кастанеды без Карлоса?

-А в чем заключается особенность Кастанеды? В чем его незаменимость для этой истории?

–Кастанеда незаменим как писатель. Он вообще один из немногих, кто беседовал с доном Хуаном о философии, поэзии, боевых искусствах Востока и даже западном кинематографе. В прежние времена обычный улов нагвалей составляли простые парни-работяги, да замученные нуждой и бытом индейские женщины. Но пришло время, когда именно дон Хуан встретил на автобусной остановке молодого американского мужчину, точнее тот, подобно Шестипалому сам подошел к нему. И если Шестипалый заменим, как и многие из учеников дона Хуана, то образованность Кастанеды, его талант и огромный творческий потенциал – выводят его на совершенно особое место.

-Только он мог написать обо всем этом?

–Совершенно верно. И несмотря на то, что Карлос был одним из трудных учеников, способных довести учителя до белого каления, все же он блестяще справился с поставленной перед ним магической задачей.

-Отобразить происходящее на уровне текста?

–Да, запечатлеть, увековечить уходящую традицию в слове. И я полагаю, что миссия Кастанеды могла заключаться именно в этом.