Жизнь – что простокваша

Не думала, что Манька этот секрет уже рассекретила.

– Смотри – одна к Сондрику не ходи! – предупредила Лена.

– Можэ, и упросымо знову куспром открыть, – заключила Манька на своём тарабарском языке. – Хорошо бы! Тилько ты заходь у правление упысля нас. Надо, шоб Сондрик був одын.

Издали раздался зычный голос Сондрика, и женщины, оставив за углом мать, вошли в правление со всеми. Двор опустел и затих.

День был промозглый, ветреный. Мама продрогла. Осторожно вышла из-за угла и робко открыла дверь длинного коридора. За столом сидел дед Левченко, что, вместо нашего отца, работал счетоводом-бухгалтером. Пригляделся – узнал не сразу.

– Элла, ты что ли? Откуда взялась? – оживилось и просветлело его доброе лицо.

– Здравствуйте, дедушка, – улыбнулась она, – я это, я! Ночью приехала.

А сама прислушивалась к разговору женщин в большом кабинете с настежь открытой дверью. Обрадовалась, заслышав знакомый гудящий голос:

– 3 этимы конямы, Илья Кузьмыч, мы много ны наскырдуемо. Дай нам добрых конэй!

Мать прошла, умышленно заглянула в дверь и нарочито громко поздоровалась:

– Здравствуйте, Илья Кузьмич, только что из трудармии, отметиться пришла.

С возгласом: «Да это ж Элла!» женщины выскочили из двери и повисли на ней. Сцена получилась очень правдоподобной. Важно из кабинета вышел Сондрик, из-за стойки – дед Левченко. Пустое правление наполнялось голосами.

– Виткиля узялась, портныха ты наша? – басила Манька.

– Какая ты красивая! – тоненько, по-девичьи говорила не бывшая замужем 35-летняя горбатая Дуня.

– Здравствуй, соседка, – приветствовала маму оказавшаяся здесь же бабка Василиха. – Давно не виделись… Насовсем, что ли?

– Не знаю. Как получится.

– Ой, хорошо бы, Илья Кузьмич, опять куспром открыть! Пообносились все. Моему Николашке полушубок бы сшить, да некому. На работу мальчонке выйти не в чем, а парню тринадцать! Мёрзнет, загубит себя. Кому нужен будет? – верещала Лена, которую мать особенно любила и с которой была особенно дружна.

– Тю, да куспром усим нужон! – басом вторила говорливая Манька. – Скоро два года, як двэри на амбарном замке. А Ваша, Илья Кузьмыч, Варвара тож зовсим ныдавно горювала: «Эллу узялы, так платье никому сшить; у центр ни в чём зъиздыть». Када фотограф прыижжав, дак Варвара на Галю, старшэньку вашу, свое платье надила.

– Цыц, тараторки! – прервал атаку Сондрик. – СлОва ны дадуть сказать! Хто говорыть, шо з куспромом плохо?! Ты як – назовсим?

– Да я… сбежала! – выпалила она, ободрённая женщинами.

– Ну и хорошо, что сбежала! Давно бы! – улыбаясь, вякнула горбатая Дуня.

– Да понимаешь ли ты, дура, шо говорышь? Да понимаешь ли ты, уродина, шо значить «сбежала» в наше врэмя? За это расстрел! Война идэ! А ты «хо-ро-шо!» – грозно передразнил он, нагоняя страх, окончательно разрушая безвредный, легкомысленный заговор и тем самым возвращая всех к действительности. – Да я завтра же должон об этом у центр сообщить и уж, будьте уверены, ш посадять.

Женщины помрачнели.

– Дау нэй же дивчатки, сыроты! Чужа бабка их кормэ и обыхаживае! – возмутилась Манька.

– Так у йих же родна бабка йе!

– Вона, Илья Кузьмич, бильшэ ны можэ работать. У йий сыл на Лиду ны остаеться! – защищала Манька бабушку Зину.

– А ты, Мария? – обратился он к тёте Марусе.

– У мне четыре ребёнок – я одна работать. Тяжело. Карашо – Лида на каникул помогать, а зима она опять школа ходить. Не может я одна кормить такой орава.

– Ны обизательно йии учить. Хай работае! – возразил Сондрик.

– Отец завещал учить, – сказала мама.

– Про отца ны заикайся! – зыкнул он.

В разговор вмешался молчавший до сих пор дед Левченко.

– Да ты, Кузьмич, всё и уладишь. Поезжай в район, объясни всё. Добавь, что она нужный для колхоза человек. Ну, кто тебе прекословить будет?

– Оно, конешно, – польщённый, согласился Сондрик. И, скосив глаза на маленькую, стройную маму, на распухшие, в язвах ноги, вконец расщедрился. – Ладно, ступай додому. Ныдилю отдыха даю. У ныдИлю (воскресенье) у дида Левченка вйзьмэшь ключ от куспрома, убэрэшься и – прыступай до работы. У поныдилок я до тэбэ свою Варвару з заказом отправлю! – и помолчав. – Аз прокурором у районе, думаю, договорымся.

И договорился. Через 35 лет, когда мы начали собирать документы о трудовом стаже родителей, на запросы о пребывании матери в трудармии, приходил один и тот же ответ: «Такая… не значится». Три года доказывали, где она была, что делала, с кем работала, – её не находили.

– Мне, Илья Кузьмич, ещё люди нужны – сама не управлюсь.

– Кого тоби?

– Пусть останутся те же, кто до трудармии работал, я их уже кое-чему обучила.

– То много.

Манька Сапко самоотверженно отказалась:

– Да вы ны волнуйтэсь, Илья Кузьмыч, я скырдовать останусь!

– Мне не меньше четырёх человек надо. Пусть это будет моя сестра Мария, Дуня, Лена и Катя.

– Добро! – решил он. – А пока – марш по мистам! Работа ждэ!

Бабушка Зина с детьми нетерпеливо ждали. Заметив маму, мы ещё издали бросились навстречу.

– Всё пока хорошо… обещал уладить. Подождём, а сейчас дайте выспаться.

– Ура-а! – огласился дом радостным криком.

Когда мама проснулась, оказалось, что болячки на ногах сильно загноились. Одна нога зловеще покраснела. Мы побежали к соседке, деревенской знахарке бабке Василихе. Поговаривали, что она колдунья, но мама в это не верила:

– Просто понимает толк в травах, которых у неё всегда полно.

Бабка осмотрела ноги, залезла к себе на чердак и вернулась с пучком каких-то трав. Заварила их, остудила и попросила чистую тряпку. Оторвала клочок, тщательно промыла язвы. Густым настоем пропитала большую тряпку, приложила к болячкам, обмотала ногу клеёнкой и большим чёрным платком.

– Не разматывай. Завтра приду, ещё раз компресс сделаю – заражение пошло.