Жизнь Петра Великого

    Михаил Талалай

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРЕВОДУ

Новый перевод биографической книги о Петре Первом, написанной в Венеции Антонио Катифоро в 1735–1736 гг., естественно, нуждался в точных и подробных комментариях, работа над которыми, пожалуй, оказалась не менее трудоемкой, чем собственно перевод: комментаторам было необходимо параллельно с венецианским автором восстанавливать перипетии Петровской эпохи.

При составлении комментариев мы пользовались следующими приоритетами: 1) дать справки по персоналиям; 2) указать вымысел (подчеркнем, что вымысел не авторский – Катифоро лишь пользовался доступными ему источниками); 3) дать оценку тем сведениям, по которым у читателя могут возникнуть ошибочные представления.

Теперь перед отечественным читателем – по сути дела – две книги: одна – это собственно переведенный текст Катифоро, другая – обширный корпус наших комментариев. Представляется, что они играют роль не только уточнений и исправлений – внимательный читатель получит возможность сравнить представления о Петре той дальней эпохи, включая легендарные и мифопоэтические, с современными историческими знаниями. Образ Петра при этом приобретает интересные многомерные координаты – мы видим его одновременно из XVIII в. и из XXI.

Казалось бы, петровская биография Катифоро уже давно преодолена новой литературой. Зачем же мы взялись за ее новое издание?

Во-первых, нами двигало убеждение, что книгу «Vita di Pietro il Grande» можно смело отнести к литературным памятникам – по ее высоким художественным качествам, по удавшемуся намерению автора включить свой текст в высокий жанр жизнеописаний великих людей. Однако свежее обращение к итальянскому трактату представляется важным не только с литературной, но и с историографической точки зрения. Напомним, что сам автор в России не бывал и с самим монархом не встречался (хотя, вне сомнения, виделся с петровскими эмиссарами в Венецианской республике), с архивными документами не работал, поэтому его труд следует считать компилятивным. Однако метод компиляции в ту эпоху являлся более чем приемлемым, требуя от «компиляторов» высокой компетенции: в самом деле, Катифоро был полиглотом (итальянский, греческий, французский, латинский, голландский, английский) с большими связями с европейскими гуманитариями и с великолепной базой в качестве венецианской Библиотеки св. Марка, куда стекались свежайшие публикации. Автор честно ставит прямо в названии книги указание на французские и голландские записки. Его книга – чуть ли не первая в европейской историографии, еще не получившей в тот момент цельного жизнеописания императора. Она, думается, как раз и интересна своей аналитичностью, тенденцией, «образом Петра».

Во-вторых, трактат Катифоро можно считать неким рубежом в петровской историографии. Прежде западные сочинения о Петре выходили или еще при его жизни, или сразу же после кончины монарха. Это были тоже компиляции, тоже с широким использованием периодики, как газетной, так и журнальной, реже – с привлечением архивных документов, и, что было характерно для того периода, с личными впечатлениями от встреч авторов с Петром или от их пребывания в России (упомянем, к примеру, тексты Перри и Вебера). Не было недостатка и в политических памфлетах «на злобу дня», например по причине т. н. Северного кризиса 1716 г. Именно после книги Катифоро пришла пора собственно исторических сочинений о Петре самых разных жанров, вершиной которых для XVIII в. станет книга Вольтера (впервые появившаяся в печати в 1759–1763 гг.). Влияние Вольтера не ослабили и отечественное монументальное произведение Ивана Голикова – 12-томные «Деяния Петра Великаго…», выходившие в 1788–1789 гг., и 18-томные «Дополнения к Деяниям Петра Великого». Конечно, значение труда Катифоро значительно более скромное. И тем не менее он был достаточно известен в культурной русской среде. Как уже указывалось, русский перевод «Vita di Pietro il Grande» успешно циркулировал в форме списков, а печатной книгой пользовались поколения читателей, включая того же Голикова и даже Пушкина.

В-третьих, высокопрофессионально подведя итоги петровского правления и изложив в литературной форме самые важные тексты о Петре того периода (и в прорусском ключе), Катифоро дал нам прекрасную возможность увидеть то, что было известно в Европе о российском монархе и самой России к середине 1730?х гг.

В-четвертых, вновь познакомившись с этим текстом, мы лучше понимаем формирование исторических анекдотов о Петре, «запущенных» в отечественной культуре в конце XVIII в. (в первую очередь в книге А. А. Нартова): многие из них встречаются уже у Катифоро и, следовательно, циркулировали уже до середины 1730?х гг. Однако «петровские анекдоты» нуждаются в более тщательной реконструкции, для которой не хватает переводов на русский язык ряда европейских сочинений 1710–1720?х гг. Надеемся, что публикуемый нами новый перевод венецианской книги станет импульсом для дальнейшей переводческой работы над текстами той эпохи.

И, наконец, последнее. В ходе подготовки комментариев и при консультациях с другими исследователями, в первую очередь с Е. В. Анисимовым как с ученым, на сегодня лучше, чем кто-либо, знающим петровскую историографию, стало понятно, что у Катифоро есть описания событий, неизвестных по другим источникам. Часть из них, безусловно, является вымыслом либо самого венецианца, либо авторов, заметками которых он пользовался. Но вот часть описаний может восходить к свидетельским показаниям и другим текстам Петровской эпохи, вполне адекватно отражавшим сюжеты, позднее забытые. Некоторые из них отмечены в наших комментариях. Они требуют дополнительных исследований, и сочинение Катифоро как раз дает такую возможность.

***

Приведенные нами в примечаниях сведения имеют библиографические ссылки, при этом использование общедоступной справочной литературы (в том числе интернет-энциклопедий), за редким исключением, не оговаривается.

При определении дат широко использовалась предоставленная Д. Ю. Гузевичу рукопись Е. В. Анисимова «Биохроника Петра Великого: день за днем. 1672–1725», что также не оговаривается, и «Походные журналы (Юрналы) Петра Великого», что оговаривается не всегда.

Мы привлекли к комментированию ряд специалистов, примечания которых подписаны их именами: это А. М. Булатов, П. А. Аваков, В. В. Аристов, И. В. Кувшинская, М. А. Витухновская. Кроме того, мы обращались за консультациями к следующим нашим коллегам: Е. А. Андреева, А.?М. Канепа Мордаччи (A. M. Canepa Mordacci), М. О. Логунова, О. А. Красникова, Й.?П. Нильсен (J. P. Nielsen), В. В. Тевлина.

Фундаментальную помощь при переводе архаичного итальянского текста оказали специалисты по культурной истории Италии Ю. В. Иванова и П. В. Соколов.

Наша особая признательность – Е. В. Анисимову, который критически прочитал как перевод, так и комментарии и высказал ценные замечания, уточнения и дополнения, которые также отмечены его именем.

    Дмитрий Гузевич,
    Михаил Талалай

Антонио Катифоро

Жизнь Петра Великого, Императора Российского: извлечения из различных записок, опубликованных во Франции и в Голландии

ПРЕДИСЛОВИЕ

Всякий, кто как следует поразмыслит о всеобщей истории мира, без труда обнаружит, что Небу угодно время от времени посылать на землю людей возвышенного и выдающегося духа, которые благодаря одной лишь от рождения им присущей проницательности ума достигли в благороднейших науках и искусствах столь великого совершенства, что для других людей сумели сделаться в избранной ими области образцом для подражания или предметом поклонения. Одним из таких счастливцев был, без сомнения, ПЕТР Великий, император Российский, который, как кажется, явился в этот мир, чтобы стать в великом искусстве благого правления величайшим примером для преемников своих и дивом – в очах всего мира. Он уже в нежнейшую пору своей жизни выказал, что рожден на свет исключительно для того, чтобы даровать счастье подвластным ему народам, в чем и должна заключаться цель доброго правителя. Таков был сей бесподобный самодержец, который без помощи наставников, не читавши книг и не переступая порога школы политиков-царедворцев, но, напротив, будучи взращен самым что ни на есть неподобающим образом, сумел из самого себя породить и счастливо осуществить великий замысел, состоявший в том, чтобы преобразовать свое государство, приобщить к цивилизации свои народы и облагородить нацию, до той поры пребывавшую в полном невежестве, если не сказать – варварстве. Государь, поистине заслуживающий восхищения, ибо он сумел произвести невероятные, но оттого не менее истинные метаморфозы у диких и неистовых животных и сделать их образованными и культурными людьми, камни превратить в города, болота – в оружейни, а леса – в академии. От природы наделенный в высшей степени проницательным умом, способным замышлять великие предприятия, беспримерным мужеством, необходимым, дабы претворять их в жизнь, и нерушимой твердостью духа, позволяющей доводить их до конца, Петр, несмотря на бесчисленные препятствия, которые подстерегали его на каждом шагу, расширил пределы своей и без того уже обширнейшей империи, вновь присоединив к ней провинции, долгое время бывшие под властью могущественнейших ее соседей. Он отыскал самое что ни на есть подходящее место для постройки великого города и сосредоточил в нем торговлю всего Севера, за несколько лет доведя число жилищ в нем до шестидесяти тысяч, а число жителей – до четырехсот тысяч[31 - Цифры значительно завышены и превышают всё городское население страны на тот момент. К концу Петровской эпохи в Петербурге, по современным оценкам, насчитывалось около 6 тыс. дворов и около 40 тыс. жителей (1/8 всего городского населения России), в то время как официальная статистика давала на 1725 г. 25–30 тыс. жителей. К концу 1720?х гг. численность населения упала, однако в царствование Елизаветы Петровны, по официальной статистике, она достигла 74 тыс., и реальную цифру можно полагать в приблизительно 100 тыс. [Агеева, 1999, с. 95; Анисимов, 2004, с. 263–265; Мавродин, 1978, с. 106; Очерки истории Ленинграда, 1955, с. 102; и др.].], хотя прежде на этом месте можно было видеть лишь горстку хижин убогих рыбарей. Он создал из ничего огромный флот и спустил на море до шестидесяти линейных кораблей[32 - Катифоро весьма точен. Было построено или заложено ровно 60 линейных кораблей (20 – 50–54-пушечных, 21 – 58–66-пушечных, 6 – 70–74-пушечных, 9 – 80–84-пушечных, 4 – 90–100-пушечных). Однако в это число не вошли 18 купленных кораблей, 10 «малых» кораблей и 24 фрегата, а также ранние (плохого качества) корабли Азовского флота – 39 кумпанских и 2 галеаса. См.: [Чернышев, 1997–2002].] и восьмисот галер[33 - Эта цифра соответствует действительности. Суда галерного типа, построенные до конца 1720?х гг. (т. е. в основном задуманные при Петре I и заложенные при Екатерине I), а также купленные и захваченные в тот период, имели следующую статистику: галеры, полугалеры, скампавеи и бригантины – 612; галиоты (фактически большие галеры) – 26; шкуты (парусно-гребные, плоскодонные) – 116; забытая захваченная в 1695 г. турецкая галера – 1; итого: 755 судов, к которым следует добавить ряд мелких парусно-гребных судов. См.: [Чернышев, 1997–2002].], а кроме того – без числа малых кораблей, и превратил в отличных моряков насельников гор и лесов. Он установил в своих войсках дисциплину, достойную лучших образцов регулярных армий; основал в своем государстве академии всевозможных наук[34 - Петербургская Академия наук (так ее имя закрепилось в истории) была создана в 1725 г., уже после смерти Петра, но по его указу от 28 янв. ст. ст. 1724 г., и называлась Академией наук и Художеств; с 1747 г., после принятия Устава, официально – Императорская Академия наук и Художеств в Санкт-Петербурге.], особенно же морского дела[35 - Академия Морской гвардии, она же – Морская Академия в Санкт?Петербурге. Создана в октябре 1715 г.]; привел в порядок финансы по типу самых просвещенных монархий Европы; установил твердые законы для отправления правосудия; щедрым и обильным вознаграждением привлек в свое царство мастеров, особенно сведущих в искусствах и ремеслах и полезных для благоукрашения города, и, что труднее всего, вывел свое духовенство из состояния непроходимого невежества, которым оно как будто гордилось, заставив служителей Церкви заняться науками и сделав их, почти против их собственной воли, учеными. Ревность его о вере простиралась так далеко, что он обратил в христианство жителей языческих провинций, убедив их сжечь идолов и принять христианство не мечом и насилием, но лишь словом ревностных проповедников[36 - На эту тему см.: [Акимов, 2019; Он же, 2020].]. Одним словом, можно сказать, что он прославил свою нацию во всем мире, обессмертив память о себе в грядущих поколениях.

Ошибается тот, кто думает, что лишь седая древность может гордиться привилегией производить на свет великих людей. Дерзнем и мы повторить вслед за Тацитом его слова: Non omnia apud priores meliora, sed nostra quoque aetas multa laudis imitanda posteris tulit[37 - Tacit. Annal. 3. – Прим. автора. «Не всё было лучше у наших предшественников, кое-что похвальное и заслуживающее подражания потомков принес и наш век» (лат.) (Тацит. Анналы. Кн. 3, параграф 55).][38 - В современном издании см.: [Тацит, 1993, т. 1, с. 106].]. В нашу эпоху холодный Север дал миру двух героев, достойных сравнения с теми великими мужами, которыми хвалится греческая и италийская древность. Каждому ясно, что я говорю о Карле XII, короле Швеции, и Петре I, царе России. Карл, без сомнения, принадлежит к числу самых выдающихся из героев, какие родились на земле во многие века: в пору ранней юности он уже громил армии, покорял страны, отнимал и раздавал по своему произволу королевские венцы[39 - Имеется в виду Станислав Лещинский, избранный новым королем Речи Посполитой в 1704 г. по указанию Карла XII (оставался на престоле до 1709 г., когда Карл XII потерпел сокрушительное поражение под Полтавой).], усмирил Данию, подчинил себе Польшу, обложил данью Саксонию, навел ужас на кесаря[40 - То есть императора Священной Римской империи германской нации.] и князей Германии. Несмотря на всё сказанное, Петра Великого следует поставить выше Карла – это признают даже те историки, которые описывали деяния Карла[41 - Вольтер. Предисловие к «Истории Карла XII». – Прим. автора.][42 - В русском переводе см.: [Вольтер, 1999, с. 7].]. Карлу неоднократно удавалось с небольшим числом шведских солдат побеждать во много раз превосходящие его числом силы московитов, однако случалось это до тех пор, пока во главе их не стал Петр Великий, вдохнувший мужество в сердца своих воинов. Когда же этим двум полководцам случилось помериться силами[43 - Петр I и Карл XII лично командовали армиями в одном и том же сражении лишь один раз – 27 июня ст. ст. 1709 г. при Полтаве.], Петр не только вышел победителем, но и разгромил того, кто прежде в тысяче сражений ни разу не познал поражение.

Жизнеописание этого славного героя на итальянском наречии, с подобающей тщательностью извлеченное из сочинений английских, немецких и голландских авторов, описывающих его царствование, я и намереваюсь, читатель, представить твоему вниманию. Первое из таких сочинений, которое мне удалось обнаружить, вышло в Лондоне на английском языке под именем Джона Перри[44 - Джон Перри (John Perry; у Катифоро: Giovanni Perri; 1670–1732) был приглашен в Россию в 1698 г. как строитель доков и шлюзов; покинул русскую службу в 1715 г. В 1716 г. опубликовал в Лондоне книгу «The State of Russia Under the Present Czar» [Perry, 1716]; см. рус. пер.: [Перри, 1871].]. Этот автор утверждает, что, будучи инженером, провел в Московии на царской службе двенадцать лет. Однако так как этот писатель жестоко поссорился с некоторыми министрами российского двора, то и повествование его не свободно от гнева и пристрастия. Нередко он не гнушается выдавать за истинные факты совершенно ложные измышления, особенно в том, что касается религии и обычаев московитов. Кроме того, написанная им история доходит лишь до 1715 года и не охватывает последних десяти лет жизни Петра. В Германии пять лет спустя появилось сочинение, посвященное этому же предмету. Автором его был немецкий дворянин: не объявляя своего имени, он сообщает лишь о том, что некоторое время прожил в Петербурге[45 - Речь идет о первом томе трехтомного сочинения ганноверского резидента в Петербурге в 1714–1719 гг. Фридриха-Христиана Вебера (Friedrich Christian Weber), написанного после его возвращения на родину: [Weber, 1721]. Рус. переводы: [Вебер, 1872; Он же, 2011].]. Будучи протестантами[46 - Дж. Перри принадлежал к англиканской церкви, Ф.?Х. Вебер – к лютеранской.], оба этих писателя не упускают случая оскорбить религию московитов, особенно в тех вопросах, в которых Русская Церковь[47 - В оригинале – Chiesa Rutena (Церковь Рутении), так как у католиков в церковном обиходе долго использовалось латинское обозначение Руси как Ruthenia.] согласна с Римской[48 - В самом деле, парадоксальным образом, Православная Церковь значительно ближе к Римско-католической Церкви, чем к протестантским конфессиям, как в сферах обрядности, церковного искусства, этики труда и быта, так и в сфере подчинения Церкви государству.]. К примеру, г-н Перри не стесняется утверждать, будто «единственное препятствие, не позволяющее подданным тартарам[49 - До середины XVIII в. земли восточнее и, отчасти, южнее европейской части России (фактически вся Сибирь, Северное Причерноморье и Крым) в Европе именовались Тартарией (в том числе Малой и Европейской Тартарией для Крыма, Приазовья и Северного Причерноморья, Буджакской Тартарией у западного берега Черного моря), а ее жители, соответсвенно, «тартарами». Это – термины той эпохи, однако последний этноним несводим к понятию «татары». Поэтому везде в переводе оставлено «Тартария» и «тартары» соответственно, а в комментариях использованы современные этнонимы.] Российской империи принять христианство, – это злонамеренность и невежество московитов, сказывающиеся в почитании ими образов. И потому тартары не могли (пишет он на странице 172 парижского издания своего труда[50 - Катифоро, скорее всего, пользовался французским переводом сочинения Ф.?Х. Вебера: [Weber, 1725].]) без ужаса думать о том, чтобы принять подобную религию, ибо Бог в подлинном Его образе не может быть нарисован или представлен рукою человека»[51 - Речь идет о запрещении в мусульманстве изображать человеческие образы и, вообще, живых существ. (Здесь и далее в кавычках мы ставим тексты, которые у Катифоро выделены курсивом, употребляемым им в случае заимствований; при этом по большей части, в духе времени, он не указывает источники этих своих «извлечений».)]. В этом же месте английский автор добавляет, что оные тартары, «по вере своей связанные с магометанами, обосновывают свои убеждения весьма разумными доводами, утверждая, что Бог – это предвечный Творец всего сущего, дающий людям жизнь и принимающий к Себе после смерти тех, кто прожил эту жизнь добродетельно». Неудивительно, что человек, который одобряет и хвалит подобные взгляды, диаметрально противоположные Евангелию, договаривается и до того, что «тартар он находит более искренними и честными, нежели московитов». И уж вовсе непереносимой становится его самоуверенность, когда он берется утверждать, будто «если бы тартарам проповедали веру столь же чистую, как та, каковую исповедуют в Англии, и если бы им принесли ее служители столь же честной жизни, каковы англикане, то в нее удалось бы обратить не только тартар, но и самоедов и других варваров-язычников, населяющих крайние пределы Московии близ Северного полюса». Как если бы не было общеизвестно, что и образ жизни, и проповеди англиканского духовенства, по признаниям самих же писателей-англикан, не свободны от тех же пороков, которые они приписывают католическому и греческому клиру[52 - См. книгу под названием «Вольные мысли о вере» («Pensieri liberi sopra la Religione») и в разных статьях «Английской библиотеки» («Biblioteca Inglese»). – Прим. автора.][53 - Имеется в виду книга Бернарда де Мандевиля – англо-голландского литератора, потомка гугенотов, бежавших в Голландию (Bernard de Mandeville; 1670–1733) «Free Thoughts on Religion the Church and National Happiness» (1720), переизданная в 1723 и 1729 гг., а в 1722 г. опубликованная в итальянском переводе с названием «Liberi pensieri sulla religione, la chiesa e il felice stato della nazione» («Вольные мысли о вере, церкви и счастливом состоянии нации»); переиздана в 1985 г. [Mandeville, 1720; Idem, 1723–1729; Idem, 1985]. Катифоро дает неточное название и без указания имени ее автора.]. Кроме того, г-н Перри забывает о том, что в его собственную эпоху русские миссионеры[54 - В оригинале – рутенские миссионеры, церковно-латинский термин.], без всякой помощи англиканских служителей, обратили в веру Христову многие тысячи идолопоклонников, как нам позволит увидеть в дальнейшем наша история.

В 1725 году в Амстердаме были изданы в четырех томах записки под именем барона Ивана Нестесурано, московского дворянина[55 - Книга «Mеmoires du r?gne de Pierre le Grand…» [Nestesuranoi, 1725–1726], опубликованная в Голландии в 1726 г. автором под псевдонимом Iwan Nestesuranoi (у Катифоро: Giovanni Nestesurano), в действительности была написана Жаном Руссе-де-Мисси (Jean Rousset de Missy; 1686–1762), французским литератором, основателем первой масонской ложи Амстердама, ставшим позднее, в 1737 г., иностранным членом Петербургской Академии наук.]. Кем бы ни был этот писатель, он явным образом предпочитает протестантское вероучение католическому[56 - В оригинале «dottrine cattoliche»: Катифоро было свойственно обыгрывать греческий термин «кафолический», т. е. соборный – применительно как к собственно Католической Церкви, так и к Церкви Православной («кафолической»), тем самым сближая две конфессии.], и нередко сам он демонстрирует малодушие и маловерие по отношению к самым основаниям христианства, даже в простых его истинах. Вот что он пишет, рассказывая о древнейших страницах истории московитов в самом начале своей книги: «Если правда, что разделение мира между теми, кому предстояло населять его и в нем жить, совершилось на равнине Сенаар[57 - Сенаар, также Шинар – упоминаемая в Ветхом Завете местность в Месопотамии, часто отождествляемая с Вавилонией.], то представляется весьма вероятным, что северные страны оказались заселены довольно поздно. Более того: заселены они оказались лишь из?за того, что других земель не хватало, ведь сама жизнь там несет в себе множество неудобств». Немного ниже он добавляет: «Нельзя ли предположить, что раса их была спасена от вод потопа, который, по-видимому, не затронул северные страны, особенно если принять в расчет, сколь отличаются от прочих людей живущие там самоеды[58 - Самоеды – общее название северных народов России (ненцев, энцев, селькупов и др.), говорящих на языках самодийской группы, близкой к финно-угорской, и вместе с ней составляющих уральскую языковую семью.], зыряне [Zembliani][59 - Коми-зыряне, финно-угорский народ, проживающий на северо-востоке европейской части Российской Федерации.] и лопари [Laponi][60 - Саамы, лапландцы – финно-угорский народ, проживающий на севере России и Финляндии.]?» Кому не очевидно, что подобное может говорить только человек, который ни во что не ставит авторитет Священного Писания, которое не оставляет сомнения в том, что разделение народов произошло именно на равнине Сенаара и что в водах потопа погибли все народы земли, ибо воды сии достигли вершин самых высоких гор?[61 - Быт. 11:9. – Прим. автора.][62 - Автор имеет в виду библейский пассаж «Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле» (Синодальный пер. Библии).] Opertique sunt omnes Montes excelsi sub universo Coelo[63 - Быт. 7:19. – Прим. автора.][64 - Ср. Синодальный пер. Библии: «Покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом».].

После того как писатель этот показывает, как низко он ценит Писание, он не упускает ни единого повода, чтобы пренебрежительно отозваться и о Святой Церкви, глумясь и насмехаясь над таинствами, обрядами, священниками и иноками, епископами и патриархами, кардиналами и понтификами. Особенно же изостряется его ядовитый язык против почтенного Общества Иисуса, утверждая, что «отцы-иезуиты не желают называться монахами, потому что лишены их добродетелей, хотя и наделены всеми их пороками», что те «удивительным образом умеют проникать всюду, где надеются найти какую-нибудь корысть» и что они «способны разжечь великие усобицы в любом государстве, вследствие чего всякий благочестивый и благоразумный человек должен их чураться».

Так как вышеописанные книги наполнены подобного рода дерзкими и возмутительными положениями, нам кажется непозволительным и недопустимым предложить вниманию католического читателя[65 - Здесь также под термином «католический» Катифоро подразумевает и «кафолический», применимый к православию.] просто их перевод, как это делалось до сих пор с другими, в высшей степени полезными трудами. Кроме того, оные записки занимают семь томов, и изложение там ведется слишком пространно – в форме, чаще употребимой в газетах и меркуриях[66 - Меркурий, здесь – периодический вестник, то же, что и газета.], чем в исторических сочинениях, что могло бы вызвать у читателя лишь скуку. Поэтому я и удовольствовался тем, что аккуратно извлек из этих трудов сам рассказ о деяниях Петра, добавив к нему лишь краткие примечания, не лишенные интереса, извлеченные мною из других источников, а также время от времени приводя, ради удовольствия ученого читателя, краткие размышления, опирающиеся в большинстве своем на те или иные глубокомысленные изречения наиболее авторитетных авторов.

КНИГА ПЕРВАЯ

Московия в собственном смысле слова – это одна из многих провинций, образующих Российскую империю[67 - Катифоро близок к истине. Топоним «Московия» без каких-либо натяжек применим к территории единого государства великокняжеского периода. Его территория изменялась с 18 200 кв. миль (135 908 кв. км) в 1462 г. до 37 200 кв. миль (277 790 кв. км) в 1535–1547 гг., когда страна стала Руским (так!) царством (другое официальное название – Государство Московское, способствовавшее тому, что в западных источниках топоним «Московия» продержался до начала XVIII в.). Территория Российской империи на 1725 г. – 280 тыс. кв. миль (2 090 890 кв. км), что в 15,4 раза больше территории единой Московской Руси на момент ее становления [Арсеньев, 1818, с. 6].], а именно та из них, которую омывает Москва-река, давшая имя городу – столице этой губернии и всей монархии. Впрочем, обыкновенно под именем Московии разумеют всю ту часть страны, которая находится под властью царя: область эта именуется также Белой Россией – из?за того, что большую часть года ее покрывает снег, и Великой Россией[68 - Рассуждения автора о Белой и Великой России (Руси) – любопытный пример т. н. «народной этимологии». Первые грамоты с царским титулом, в который вошли слова «Б?лыя Росiи», датируются октябрем 1656 г. (после присоединения части земель Великого княжества Литовского) [Собрание государственных грамот…, 1826, № 3, с. 12].] – по причине величины ее территории, ибо она – самая большая в Европе. Достаточно сказать, что она, как утверждают географы[69 - Чтобы понять, о каких географах может идти речь, посмотрим, чем мог пользоваться Катифоро. Комментарий сделан по нашей просьбе А. М. Булатовым. Гравированные географические карты, в современном понимании этого слова, начали издавать в городах Италии. Впервые – для новонайденного трактата II в. н. э. «Руководство по географии» Клавдия Птолемея (26 карт в Болонье в 1477 г.). Первое географическое изображение нашей страны – чертеж Московии составил по рассказам Димитрия Герасимова и выпустил в свет Паоло Джовио (Павел Йовий) в Риме в 1525 г. Сейчас известны два экземпляра этой ксилографии (ок. 45,5 ? 32,5 см), хранящиеся в Москве (в РГАДА) [Старков, 1994] и в Венеции (в Библиотеке св. Марка) [Хотимский, 2020]. Первую географическую карту нашей страны «Moschovia nova tabvla» (13 ? 17 см) выгравировал и выпустил Джакомо Гастальди в Венеции в 1548 г. [Кордт, 2013, № IV, с. 9/1]. К концу XVI в. число карт в «Руководстве по географии» Птолемея достигло 69 (издание Джироламо Рушелли, Венеция, 1598–1599). Географические атласы мира, подобные «Зрелищу круга земного» Абрахама Ортелиуса (Антверпен, 1570), в Италии стали издавать с 1690 г. (Джованни-Джакомо де Росси, Рим), перегравировывая карты, составленные географами французского короля.], простирается с севера[70 - Явная ошибка Катифоро. Счет параллелям, начиная с первых карт Клавдия Птолемея (II в. н. э.), ведется от экватора (нулевой градус) к полюсу (девяностый градус). Если «от пятидесятой параллели до семидесятой», то простирание должно быть с юга на север. – Прим. А. М. Булатова.] на юг от пятидесятого[71 - Незадолго до создания этого произведения была издана первая карта, составленная в России. Западные и южные земли России были измерены и изображены на бумаге Георгом фон Менгденом и Яковом Вилимовичем Брюсом во время Второго Азовского похода 1696 г. Рукописный оригинал карты был вывезен царем Петром Алексеевичем в Амстердам, там выгравирован и отпечатан Яном Тессингом в 1699 г. В ее картуше вместо титульного текста помещено посвящение царю Петру Алексеевичу: «Invicitissimo atque Augustissimo Imperatori. Serenissimo ac Potentissimo Principi Petro Alexiewicio… dedicate et consecrate humilissimus Johannes Thesing, Amstelodamensis. Cum privilegio S. Tz. M.» (55,5 ? 48,5 см). Вверху слева – «Ao. Christi. Nati. 1699» [Кордт, 2013, № XLI, с. 26/3–29/3]. На этой карте положение устья р. Дон (р. Танаис у Птолемея) впервые было показано не по мнениям древних – от 54°20' (по Птолемею) до 49°30' (Фредерик де Вит, ок. 1670), а по измерениям, произведенным во время нескольких военных походов [Лаврентьев, 1988]. Когда и кем именно производилось измерение географической широты устья р. Дон, автору данного примечания узнать не удалось. В результате измерения устье Дона оказалось на 54°20' с. ш., что отличается от современного на 10'. В России факт изменения широты не был отмечен историками ни в XVIII, ни в XX в. [Лебедев, 1950, с. 182–191], но в результате этого изменения все европейские карты России вскоре расширили изображение полосы земель между р. Окой и устьем р. Дон, где на карте де Вита располагались OGRAINA, DIKOIA POLE и TARTARIA PRZECOPENSIS, на примерно 250 км [Булатов, 2005]. Катифоро пишет, что географическая широта юга Московии находится на 50°, но не указывает источник, которым он пользовался. Поэтому нельзя понять, о каком положении южной границы Московии пишет автор, поскольку почти непрерывные войны с Османской империей в конце XVII – начале XVIII в. меняли эту границу несколько раз [Кудряшов, 1948, с. 147–156]. – Прим. А. М. Булатова.] градуса до семидесятого[72 - На «Генеральной карте Российской империи» Ивана Кирилова 1734 г. самой северной точкой является северная оконечность Новой Земли (мыс Желания на современных картах), находящаяся на 77° с. ш. Этот мыс обогнул корабль шкипера Я. Хеймскера и штурмана В. Баренца во время третьего плавания голландцев в поисках Северо-Восточного прохода в августе 1596 г., а годом позже две лодки, построенные перезимовавшими голландцами, на пути их возвращения в Голландию [Вейр, 2011, с. 66–68]. Голландские моряки назвали мыс De hoeck van Begheerte. Он изображен и назван на карте «Tabula terrae Nouae Zemblae, in qua fretum sinusq Waigats… Authore Gerhardo de Weer» (17,5 ? 24,3 см), которая была выпущена в свет в книге де Вейра на латинском языке в 1599 г. [Вейр, 2011, с. 164–165]. В наше время на 70° с. ш. находится поселок Амдерма Югорского полуострова – последнее жилье перед Новой Землей. Длина части меридиана в 7° составляет 777 км. – Прим. А. М. Булатова.], а с запада на восток до девяносто второго, т. е. до крайних пределов Европы[73 - Восточная граница Европы по картам Птолемея (их издавали в Европе вместе с «новыми» картами до начала XVIII в.) начиналась в устье р. Танаис (р. Дон), доходила до истока реки в Рифейских горах и поворачивала прямо на север, заканчиваясь где-то в неведомой земле. Со временем ее смещали на восток. Ф. И. Страленберг (1676–1747), после возвращения из тринадцатилетнего плена в Швецию [Новлянская, 1966, с. 77, 86], и В. Н. Татищев (1686–1750) [Татищев, 1950, с. 114–115] предложили провести ее по хребту Уральских гор. В начале XIX в. ее проводили по р. Дон до Переволоки, после Царицына – по Волге до Камы, по Каме до Елабуги, откуда до Уральского хребта, далее по линии водораздела на север до берега Байдарацкой губы (Карский залив). – Прим. А. М. Булатова.], не считая тех областей, которыми московиты владеют в Азиатской Тартарии и которые простираются до сто десятого градуса[74 - В переводе C. Писарева здесь стоит следующее примечание: «В наказе Его Императорского Величества о составлении проекта нового уложения главы 2, в 8 статье показано, что Российского государства владения простираются на 32 степени широты и на 165 степеней долготы по земному кругу» [Катифор, 1788, с. 2]. Прим. А. М. Булатова: Собирать материалы об открываемой Сибири первым начал Николаас Витсен (1641–1717) в Амстердаме после возвращения из путешествия в Московию в 1664–1665 гг. К 1690 г. он составил и выпустил в свет свою первую карту «Nieuwe Lantkaarte van het Noorder en Ooster deel van Asia en Europa Strekkende van Nova Zemla tot China… door Nicolaas Witsen. Anno 1687» (115 ? 125 см на шести листах) [Булатов, 2013, с. 73], экземпляры которой разослал избранным, в том числе русским царям Иоанну Алексеевичу и Петру Алексеевичу [Андреев, 1960, с. 87–95]. В 1692 г. Витсен выпустил в свет книгу «Noorden Oost Tartaryen…»; русский перевод в трех томах был выпущен в Амстердаме в 2010 г. [Витсен, 2010]. Следующие карты, показывающие всю Россию от Петербурга до Камчатки, были выпущены в свет в 1726 г. в Амстердаме (анонимная, так называемая «карта пленных шведских офицеров») и в 1730 г. в Стокгольме Ф. И. Страленбергом. Все эти карты показывали восток Сибири по словесным описаниям, они были вычерчены без использования астрономических определений, и ими заканчивался фольклорный период в истории карт России. Поэтому принимать всерьез слова Катифоро о 110?м меридиане не стоит. Первая карта, вычерченная на основании астрономических определений в Сибири и на Камчатке, была доставлена в Петербург в 1730 г. участниками Первой Камчатской экспедиции капитана Беринга. Впервые она была выгравирована и выпущена в свет в Париже в 1735 г.]. Таким образом, одна Российская империя по величине своей территории больше, чем Франция, Испания, Италия и Германия вкупе собранные.

Климат в Московии такой холодный, что на крайнем севере лед никогда не тает, вследствие чего земля там бесплодна. Иначе обстоит дело в тех областях, что расположены к югу: хотя снег и лежит там две трети года, во время трех или четырех летних месяцев поля полностью покрываются зеленой травой, которой хватает, чтобы прокормить скот на протяжении всего года. Земля там дает такой урожай зерна, что его хватает не только для удовлетворения нужд жителей, но остается еще и на продажу за границу, прежде всего голландцам, которые каждый год нагружают этим зерном до восьмисот кораблей: они признают, что для Голландии Московия является тем же, чем в иные времена была для великого града Рима Сицилия. Это необыкновенное плодородие исследователи природы приписывают тому же самому снегу, благодаря которому почва делается более плодоносной: или потому, что снег задерживает в земле тепло, или потому, что содержащаяся в нем селитра обильно удобряет почву, или же потому, что сильные морозы уничтожают червей, которые, уцелей бы они, попортили бы посев.

Неудобство, происходящее от сильных морозов, природа восполняет московитам другими преимуществами. Обильный снег, выпадающий по зиме, замерзая, так утрамбовывает дороги, что по ним можно беспрепятственно путешествовать и перевозить товары из одного места в другое. Для этой цели московиты используют сани, или телеги без колес[75 - Начиная с гравюр первого издания «Записок о Московии» С. Герберштейна (Вена, 1549), на одной из которых изображено катание в санях, этот мотив часто использовался в оформлении старинных карт Московии. Вплоть до «Carte de Moscovie. Dressee par Guillaume De-l’ Isle de l’ Academie Royale des Sciences. A Son Excellence Monseigneur Andre Artemonides de Matueof, Ministre d’ Etat de sa Majeste Csarienne L’ Empereur des Russes… A Amsterdam, chez Iean Covens et Corneille Mortier. [1720?е]» (96,5 ? 62,4 см на двух листах), самой популярной карты России в Европе первой половины XVIII в. – Прим. А. М. Булатова.], которые с необыкновенной легкостью и быстротой тащат за собою лошади: они в этом краю малорослые[76 - Русское коневодство в XVII в. находилось в большом упадке. Возрождать его для нужд армии, создавая конные заводы («кобыльи конюшни»), начал Петр I. Однако крупных лошадей почти не было. Их производство было налажено лишь при Анне Иоанновне с появлением в составе русской армии тяжелой кавалерии – с формированием на рубеже 1730 и 1731 гг. Конно-гвардейского (кирасирского) полка. Большую роль в развитии коннозаводского дела в России сыграл Э. И. Бирон.], но крепкие и выносливые. Люди, привычные тут к постоянному холоду, легко переносят трудности и лишения. Их темперамент становится столь крепким, что они частенько выбегают из горячей бани на лютый холод и не боятся такими разгоряченными нырять в ледяную воду какой-нибудь речки или лить себе на голову холодную воду, не заболевая после ни плевритом, ни катаром и не испытывая никакого из тех неудобств, которые в нашем климате непременно повлекло бы за собой такое поведение. Более того: многие, страдая от головной боли, особенно вызванной похмельем, ложатся на голую землю и, покрыв всё тело снегом, по прошествии нескольких часов встают совершенно здоровыми.

Московия особенно богата пенькой и льном. Кроме того, там в таком изобилии встречается мед, что им не только хватает его для собственных нужд, чтобы делать медовуху, но и для того, чтобы продавать в огромном количестве чужеземцам. Воск, который они собирают, представляет собой одну из самых доходных статей в их торговле. А торгуют они, помимо прочего, разного рода кожами, в том числе дублеными, шкурами морских коров[77 - Тюленей.], ворванью и льняным маслом, скипидаром, смолой, дегтем, парафином, тальком, вервием, корабельным лесом и деревом, пригодным для плотницкого дела. В лесах там водится множество медведей, волков, оленей, тигров[78 - Вероятно, рыси (так перевел Tigri и С. Писарев [Катифор, 1788, с. 5]).], лис, куниц, соболей, горностаев и других редчайших зверей, шкуры которых приносят самый большой доход московитам: каждый год в царскую казну от продажи их поступает больше миллиона золотых.

Многие толкователи Писания придерживаются мнения, что имя мосхов, или московитов, происходит от Мосоха, сына Иафета и внука Ноя[79 - Быт. 10:2. – Прим. автора.][80 - В Синодальном переводе Ветхого Завета Mosoch дается как Мешех.], а имя россов, или руссов, – от Росса, которого пророк Иезекииль упоминает рядом с Мосохом и Тубалом[81 - Иез. 38. – Прим. автора.][82 - В Синодальном переводе Ветхого Завета Ros дается как Рош.], как мы можем прочесть у ученейшего Александра Маврокордата[83 - Maurocord. histor. sacra. lib. I. – Прим. автора. «Маврокордат, Церковная история. Кн. 1» (лат.).][84 - Александр Маврокордато, иначе Маврокордат и Маврокордатос (1641–1709) – греческий литератор-эрудит, философ, врач, автор исторических, грамматических, медицинских трактатов; обучался в Падуанском и Болонском университетах (кон. 1650?х – 1664); великий драгоман, жил в Константинополе.]. Московиты у географа Птолемея называются роксолянами, у Страбона – сакками, у Геродота, Диодора и других обыкновенно скифами. Поэтому всё то, что древние писатели сообщают о войнах, ведшихся народами Скифии, а равно и амазонками[85 - На некоторых гравированных картах начала XVIII в. земля амазонок показана: на карте Исбранта Идеса 1704 г. («Nova Tabula Imperii Russici ex omnium accuratissimis… multum emendavit Everardus Ysbrants Ides» (68 ? 50,5 см)) на Северном Кавказе в верховьях Терека [Кордт, 2013, н° XXVI, с. 27/3–28/3], на карте Сарматии Филиппа Клювера («Sarmatia et Scythia. Russia et Tartaria Europaea» (23 ? 24,8 см)) севернее Танаиса. Несколько севернее того места, где Абрахам Ортелиус (1527–1598) поместил топоним Amazonum на своей исторической карте походов Александра Македонского 1595 г. «Alexandri Magni Macedonis expedition» (36,3 ? 46 см) [Van den Broecke, 2011, № 222, p. 276]. – Прим. А. М. Булатова.], может относиться к московитам. Оставив в стороне всё то, что касается происхождения их государства, сведения о котором, как и у всех прочих народов, перемешаны с баснями, скажу только: все русские летописи согласны друг с другом в том, что в год от сотворения мира 6370, т. е., по константинопольскому летоисчислению, которому последуют и московиты, от Рождества Христова 862, князь Рюрик [Rurich], унаследовав владения братьев своих, сделался единоличным правителем всего народа. Ему наследовал сын по имени Игорь, который, женившись на Ольге [Olla], знатной женщине из Пскова [Dama di Plescovv], не раз воевал с соседними народами. Победив их и подчинив своей власти, он прошел войной до Фракии, но на обратном пути был убит в засаде древлян [Dreuliani], народа, известного ныне под именем казаков [Cosacchi][86 - Смешаны биографии вел. князей Игоря Рюриковича (ок. 878–945), совершившего два похода на Царьград в 841–844 гг. и убитого древлянами в 845 г. при попытке взять слишком большую дань, и его сына Святослава Игоревича (между 920 и 942 – весна 972), убитого печенегами (не древлянами) на днепровских порогах при возвращении из похода в Болгарию (Фракию). Заметим, что древляне не являлись предками казаков (С. Писарев в своем переводе оставляет это утверждение Катифоро про древлян, добавив от себя уточнение про их потомков казаков: «запорожские» [Катифор, 1788, с. 6]).].

Единственным сыном Игоря был Святослав [Svatoslao]. После смерти отца он был еще слишком юн, чтобы взойти на престол, поэтому вместо него стала править мать, Ольга, и правила она как великая государыня. Она сумела отомстить за смерть мужа, сделав древлян своими данниками. Посетив в 941 году от Рождества Христова Константинополь, она приняла христианскую веру, взяв в крещении имя Елена. Святослав же умер язычником и оставил власть двум своим законным сыновьям[87 - Имеются в виду вел. кн. Ярополк (9??–978) и кн. древлян Олег (9??–977) Святославичи.], незаконному же, Владимиру [Vlodimiro], оставил одну лишь Новгородскую землю [provincia di Novogorod]: этот Владимир по смерти братьев сделался единоличным правителем всей страны. В начале своего правления Владимир вел беспутную жизнь: помимо шести жен, он держал гарем из шестисот наложниц. Затем, однако, под влиянием матери, которая была в услужении у Ольги, он обратился в христианство, принял имя Василия и, женившись на сестре Василия, императора Востока, прожил с ней беспорочно двадцать три года. Именно он ввел на Руси христианство, пригласив из Константинополя монахов и священников. Те, искоренив язычество, распространили в этой стране Евангельскую весть и принесли в нее обряды Восточной Церкви. Владимир умер в 1005 году[88 - Князь Владимир скончался в 1015 г.], и рутены[89 - Здесь, как и в других местах с церковным дискурсом, автор называет рутенами паству Древнерусской (позднее Российской) Православной Церкви. С. Писарев везде переводит рутенов как «россияне».] почитают его апостолом своего народа и празднуют его память 15 июля, а 11?го числа того же месяца они празднуют память княгини Ольги, иначе Елены.

В летописях московитов мы читаем, будто христианскую веру насадил в России св. апостол Андрей, но затем однако из?за постоянных набегов тартар народ постепенно оставил ее, и Владимир вновь восстановил ее в конце X века от Рождества Христова. Господин Нестесураной, пусть он и составил записки о царе Петре, напечатанные в Голландии, пренебрежительно отзывается об обращении Владимира, которое описывает так: «Владимир был могуществен: этого было достаточно, чтобы к нему стеклась толпа священников, которые, доказывая ему необходимость ввести в стране свою религию, превозносили каждый догматы собственной секты и т. д.». Как будто бы обращение государя, которое должно повлечь за собой переход в христианство всего весьма многочисленного народа, следует приписывать не озарению с небес, а политическим интригам своекорыстных и честолюбивых священников. Клуверий[90 - Филиппа Клювера, иначе Клуверия (Philipp Cl?ver; 1580–1622), в Европе XVIII в. считали основателем исторической географии. Современник Клювера Гуго Гроций писал, что Клювер хоть и одержим зудом критики, но читатель должен переносить это терпеливо, так как Клювер обвиняет в грубом невежестве и Цезаря, и Страбона, и других великих [Яцунский, 1955, с. 182–185]. – Прим. А. М. Булатова.], хотя он и протестант, преподносит это обращение как чудо. Он заимствует из «Истории» Кедрина[91 - Георгий Кедрин (???????? ????????) – византийский монах, историк конца XI в. или начала XII в., автор «??????? ????????» («Обозрение историй»).] следующий рассказ. Когда миссионеры прибыли в Россию проповедовать Евангелие, они среди прочего упомянули о том, что Христос неоднократно спасал Своих служителей из пламени. Русские, желая проверить их слова, решили подвергнуть такому испытанию Евангелие: епископ, бывший во главе оных ревностных миссионеров, с пылом испросил Небо о милости, и молитва его была услышана. Евангелие положили в пышущий жаром костер и держали его там, пока не сгорели все дрова, собранные для этой цели: книга же осталась невредимой, и русские, отбросив колебания, покорились благой вести Христовой. Память об этом чуде московиты хранили так бережно, что, когда патер Поссевино[92 - Антонио Поссевино (1534–1611) – папский легат в Восточной Европе, первый иезуит, побывавший в Москве весной 1582 г. и оставивший сочинения о России [Поссевино, 1983]. Об иезуитах в Китае см.: [Избрант Идес, Бранд, 1967, с. 311–313]. О работе в Китае иезуитов Маттео Риччи, Фердинанда Вербиста, Мартино Мартини см.: [Tooley, 1987, p. 105–107; Redaelli, 2007]. – Прим. А. М. Булатова.], прославленный теолог из Общества Иисуса (он был отправлен Папой Григорием XIII[93 - Папа Григорий XIII (в миру Уго Бонкомпаньи; 1502–1585), на престоле с 1572 г. до своей смерти; внедрил календарь, названный его именем.] послом к царю Ивану Васильевичу [Giovanni Basiloviz][94 - Царь Иван IV Васильевич (1530–1584), прозванный Грозным.]), предложил этому Двору присоединиться к Католической Церкви, московиты не пожелали дать ему никакого другого ответа, кроме следующего: «Предки наши были идолопоклонниками: они не поверили Евангелию, пока не увидели, как оно осталось невредимым в пламени пышущего жаром костра. Испытайте и вы так же ваш катехизис, и если это вам удастся, мы все покоримся вашей проповеди». Разумный Поссевино почел за лучшее отказаться, сославшись на заповедь Писания: «Non tentabis Dominum Deum tuum»[95 - Матф. 4:7. – Прим. автора. «Не искушай Господа Бога твоего» (лат.).].

Ярослав [Jeroslao], сын Владимира, оставил пятерых сыновей[96 - Сыновей у Ярослава Владимировича Мудрого (ок. 978–1054) было не пять, а шесть: Владимир (1020–1052), Изяслав (1024–1078), Святослав (1027–1076), Всеволод (1030–1093), Игорь (сер. 1030?х – 1060), Вячеслав (1036–1057).], которые разделили между собой страну, однако Владимир II[97 - Князь Владимир Ярославич (1020–1052) был не внуком, а сыном Ярослава Мудрого.], рожденный от третьего из этих пяти, вновь объединил ее под своей властью. Он покрыл себя славой, сражаясь с венграми и булгарами, и ходил войной даже на Константинополь[98 - В 1045 г. – Прим. автора.][99 - В действительности поход Владимира произошел в 1043 г., мир с византийцами был подписан в 1046 г.; в переводе С. Писарева примечание с неточной датой опущено.], но Константин Мономах, правивший в то время, сумел убедить его отступить от города богатыми дарами, которые преподнесли ему трое епископов: те, желая повысить ценность этих даров и польстить Владимиру, наделили его титулом царя, т. е. императора[100 - Легендарное сведение. Восходит к мифологеме Мономаховых регалий, впервые сформулированной в Летописной редакции Чина поставления (посажения) на великокняжеский престол (на великое княжение) Дмитрия-внука (ок. 1518) и в цикле «Сказание о князьях владимирских» (ок. 1520). В самом деле, С. Писарев, следуя этим легендам, поставил тут следующее примечание: «Дары сии состояли в кресте Животворящего древа, цепи золотой, ожерелье и короне, которую нашивал Греческий император Константин Мономах; почему Владимир Всеволодович оное именование Мономаха на себя принял» [Катифор, 1788, с. 10]. Однако Катифоро, похоже, путает Владимира Ярославича и его племянника Владимира Всеволодовича Мономаха (1053–1125), который действительно был внуком Ярослава Мудрого и, предположительно, сыном дочери византийского императора Константина IX Мономаха.].

Сын Ярослава Всеволод [Vesevolode][101 - Великий князь Всеволод Ярославич (1030–1093).] оставил восьмерых наследников[102 - Катифоро путает Всеволода Ярославича, имевшего двух сыновей – Владимира Мономаха и Ростислава (1078–1093), и его внучатого племянника Всеволода Юрьевича Большое Гнездо (1154–1212), великого князя Владимирского, у которого действительно было восемь сыновей: Константин, Борис, Юрий, Ярослав, Владимир, Святослав, Глеб, Иван.], которые вновь разделили между собой власть и, погрязнув в гражданских усобицах, дали удобный случай тартарам завоевать Россию и обложить ее данью. Это продолжалось до тех пор, пока Василию Димитриевичу [Basilio Demetrovitz][103 - Великий князь Василий Димитриевич (1371–1425), сын Димитрия Донского.] не удалось сокрушить их иго, изгнав их из Москвы, которую они прежде того захватили. Этот правитель жил в конце XIV века и, умирая, пожелал оставить власть над государством своему брату Григорию[104 - Ошибка: автор спутал имя Григория с Георгием – Юрием (это имя – Юрья – и ставит в своем переводе С. Писарев [Катифор, 1788, с. 10]): после кончины Василия Димитриевича именно его брат Юрий Димитриевич (1374–1434) стал претендовать на великокняжеский престол в пику племяннику, Василию Васильевичу (1415–1462), получившему позднее прозвище Темный (у автора ниже назван Слепым).], лишив прав наследства своего сына, Василия Васильевича [Basilio Basilovitz], потому что подозревал его в том, что тот покусился на честь его супруги. Это решение вызвало разногласия. Бояре, знатнейшие люди царства, встали на сторону Василия против Григория, который защищал свою власть силой оружия. Однако, умирая, он объявил своим преемником племянника, несмотря на то что имел двух родных сыновей. Они не одобрили решения отца и выступили против своего двоюродного брата Василия: желая сделать его неспособным к правлению, они выкололи ему глаза. Бояре пришли в ужас от такой жестокости и вернули Василия в Москву, которой он правил до самой своей смерти под именем Слепого.

Иоанн [Giovanni][105 - Иван III Васильевич (1440–1505), великий князь Московский с 1462 г.], сын его, стяжал себе прозвание Победоносца благодаря победам, одержанным им над тартарами, великим князем Литовским и шведским королем[106 - Речь идет не о шведском короле, а о регенте Швеции, Стене Стуре-старшем (1440–1503), который подготовил освобождение Швеции от унии с Данией и восстановление шведской государственности.]. Он женился вторым браком на Софье, дочери Фомы Палеолога, князя Мореи[107 - Софья, она же Зоя, Палеолог (ок. 1455–1503) – великая княгиня Московская, вторая жена Ивана III Васильевича. Ее отец, Фома Палеолог, был братом последнего императора Византии Константина XI и деспотом Мореи (полуостров Пелопоннес).]. Она родила ему сына, который и унаследовал власть в 1505 году от Рождества Христова под именем Василия Ивановича [Basilio Juanovitz][108 - Василий III Иванович (1479–1533), государь и великий князь Московский.]. Этот монарх добился больших успехов в борьбе с литовцами и поляками и стяжал такую славу, что в 1514 году Максимилиан I, император римлян, отправил к нему торжественное посольство, желая заключить с ним союз[109 - Союз предполагался против Польши.]. В московском архиве по сей день хранится оригинал привезенного послом письма, в котором Максимилиан неоднократно[110 - Только один раз в титуле, открывающем грамоту.] именует государя России императором[111 - Грамота Максимилиана I, титулующая Василия III императором (точнее, кайзером, ибо грамота – на немецком языке), была опубликована Петром I в 1718 г. в качестве обоснования его личных прав на императорский титул.].

Иван Васильевич[112 - Уже упомянутый выше Иван IV Васильевич (Грозный).] в возрасте двенадцати лет[113 - В возрасте трех лет.] унаследовал от отца власть и некоторое время правил под опекой матери. После ее смерти[114 - Мать, великая княгиня Елена Глинская (ок. 1508–1538), умерла (видимо, была отравлена), когда сыну было семь лет.] он, стремясь обратить к цивилизации подвластные ему народы и приобщить их к полезным для общества искусствам, отправил в 1548 году посольство к императору Карлу V, прося его прислать ему как можно больше знатоков различных искусств, однако приехали лишь немногие. Он начал войну с тартарами и за два военных похода полностью отвоевал у них Казанское царство [Regno di Casan]. Сразу же вслед за тем он пошел войной на город Астрахань [Astracan] (важнейший коммерческий пункт для множества народов – тартар, монголов, китайцев, персов, армян, грузин, торговавших на Каспийском море), застал защитников врасплох[115 - При приближении казаков астраханцы бежали, и казаки вошли в пустой город без боя.] и позволил солдатам[116 - Это были не солдаты, а казаки и стрельцы.] разграбить город и взять богатую добычу[117 - Казанское ханство было покорено в 1552 г., а Астраханское (со столицей в Хаджи-Тархане, или Аждархан, в 12 км от современной Астрахани), – в 1556 г.]. Что же до магометан, бежавших от ярости победоносных врагов, то царь повелел тех из них, кто отказался принять крещение, утопить в реке[118 - Явная контаминация с экзекуцией полоцких евреев, описанная дальше (и опущенная в переводе С. Писарева). Ни о каких массовых казнях при взятии Астрахани источники не говорят.]. Это было поистине жестокое деяние, совершенно не согласное с мягкосердечием, которое предписывает Евангелие Христово, однако оно было оправдано политической целесообразностью со ссылкой на следующий изощренный аргумент. Оставить магометан в качестве подданных на завоеванной территории означает превратить их в своих тайных недругов внутри страны; позволить им перебраться в другие магометанские земли означает увеличить число явных врагов за границей[119 - Ошибочное рассуждение: Иван IV охотно заключал союзы с мусульманскими князьями и принимал их в подданство, сохраняя за ними их веру, хотя переход в православие всячески поощрялся.]. Эти доводы не имеют силы применительно к иудеям, так как у них нет собственного царства, однако, несмотря на это, подобные меры против них применил царь Иоанн, когда несколько лет спустя, захватив Полоцк [Polocz], приказал утопить в реке всех евреев, отказавшихся креститься[120 - Описаны события февраля 1563 г.]. Чернь обыкновенно восхищается такими чрезмерными проявлениями ревности и одобряет их, хотя св. Павел и говорит, что они совершаются по неразумию, не secundum scientiam[121 - Рим. 10:2. – Прим. автора.][122 - В действительности Рим. 20:2. В Синодальном переводе Библии: «основана на знании».]. Селим, Великий султан, отправил войско числом в триста тысяч турок, которое перекопские тартары усилили сорока тысячами лучников, дабы отобрать Астрахань у московитов. Однако неверные потерпели унизительное поражение. Сигизмунд, король Польский[123 - Сигизмунд II Август (1520–1572), король Польский с 1530 г.], разгневавшись на царя Иоанна из?за взятия Полоцка, причинил ему множество бедствий, побудив тартар вновь обрушиться на Россию с таким неистовством, что они дошли до самой Москвы и сожгли ее на две трети. Стефан Баторий[124 - Стефан Баторий (1533–1586), король Польский с 1576 г., трансильванский князь, венгерское имя Иштван Батори (Bаthory Istvаn).], преемник Сигизмунда, продолжил эту вражду: он отобрал у московитов Полоцк и другие территории. Иоанн не смог противостоять столь яростному натиску и попросил покровительства у Римского Первосвященника – мера, к которой прибегали, хоть и без всякой пользы, многие греческие императоры накануне падения их империи. Григорий XIII, занимавший в то время Святой Престол, лелеял, подобно всем Папам, надежду подчинить Ватикану Восточную Церковь. Он отправил к Иоанну вышеупомянутого Поссевино, дабы принудить польского короля, подчиненного Святому Престолу, примириться с московитами. Баторий некоторое время помедлил, но в конце концов заключил мир на условии, что царь уступит Польше то, чем он владел в Ливонии, а поляки возвратят России те земли, которые завоевали незадолго до того. Помимо войн с внешними врагами, царь Иоанн боролся с внутренними возмущениями, которые он усмирил все, кроме одного, в ходе которого он против воли убил собственного первородного сына. Разгневавшись на молодого князя, которого подозревал в соучастии в заговоре, царь ударил его по голове посохом с такой силой, что несчастный через четыре дня умер[125 - Царевич Иван умер 19 ноября 1581 г.]. Это происшествие повергло отца в безутешную скорбь на всю оставшуюся жизнь: эту скорбь он пытался смягчить, посылая частую и щедрую милостыню Патриархам Константинополя и Александрии, а также монахам Святой Горы и Гроба Господня, чтобы они непрестанно молились об отпущении его греха и спасении души его сына. Наконец в 1584 г. он умер в возрасте пятидесяти шести лет[126 - Иван Грозный скончался в возрасте 53 лет.], оставив двух сыновей: Федора[127 - Федор Иоаннович Блаженный (1557–1598), на царском престоле с 1584 г., т. е. в возрасте 26 лет, а не 22, как ниже у Катифоро.], которого назначил своим преемником, и Димитрия[128 - Царевич Димитрий (1582–1591) – младший сын Ивана IV и его седьмой жены Марии Нагой. В 1584 г. отправлен с матерью в Угличский удел, где погиб при неясных обстоятельствах.], которого ввиду его малолетства отдал под опеку князя Богдана Бельского [Bogdan Bielchi][129 - Богдан Яковлевич Бельский (не позднее 1550?х – 1611) – боярин (1605), опричник, приближенный Ивана IV.].

Федор в возрасте двадцати двух лет принял в свои руки бразды правления и, взяв в супруги сестру князя Бориса Годунова [Boris Gudnow][130 - Ирина Федоровна Годунова (в иночестве Александра; 1557–1603), сестра Бориса Федоровича Годунова (1552–1605), который в 1587–1598 гг. был фактическим правителем государства, а в 1598 г. был венчан на царство. Ниже у Катифоро ошибочная дата кончины Годунова – 1604 г.], сделал шурина своим местоблюстителем. Бельский, опекун Димитрия, желая сам править государством, попытался силой возвести на престол своего подопечного под тем предлогом, что Федор был якобы не способен к правлению[131 - Федор Иоаннович был действительно не способен к правлению.]. Однако этому воспротивились знатнейшие бояре («Гранды» – Grandi) и принудили его вместе с подопечным удалиться в Углич [Uglitz], маленькую крепость на землях Казанского царства[132 - Ошибочное утверждение; С. Писарев в своем переводе написал так: «город Углич, который находится в Московской губернии» [Катифор, 1788, с. 17].]. Борис, видя, что у царицы, его сестры, нет детей, замыслил захватить верховную власть над Россией. Дабы устранить единственное препятствие, мешавшее его замыслу, с большим трудом и щедрыми посулами заставил приближенного к нему служилого человека принести в жертву невинного Димитрия. Убийца немедля исполнил этот преступный приказ, однако князь Борис, желая как можно надежнее скрыть свое преступное деяние, отплатил изменнику той же монетой, повелев убить его на обратном пути с места преступления. Некоторые говорят, что мать Димитрия, заблаговременно извещенная о намерении Бориса, спрятала своего настоящего сына и заменила его другим ребенком сходного телосложения. Отсюда и берет начало та – уж не знаю: комедия или трагедия – Лже-Димитриев, сыгранная на подмостках великого театра Российской империи, зрителями которой мы вскоре станем. При дворе действительно ходили слухи, что именно Борис был виновником оного убийства, однако этот хитрец сумел так искусно заставить всех молчать, что продержался у власти до смерти царя, своего шурина, последовавшей в 1597 году[133 - Неточность: Федор Иоаннович умер в январе 1598 г.]. Не обошлось без подозрений, что преждевременной этой смерти поспособствовала отрава.

С кончиной Федора прервалась древняя царская династия, восходящая к Рюрику, и знатнейшие люди царства собрались, чтобы выбрать нового монарха. Борис удалился в монастырь, сделав вид, будто желает оставить мир, хотя на самом деле более всего желал славы сего мира. Эта уловка ему удалась. К воротам монастыря стекались бояре и народ и усердными мольбами стали убеждать Бориса принять царский венец, которого он так желал тем более, чем решительнее от него отказывался. Ему не пришлось, однако, долго наслаждаться им в мире. В Литве нашелся юноша приятной наружности около двадцати четырех лет от роду, который утверждал, что он и есть тот самый Димитрий, сын царя Иоанна, которого Борис пытался убить и которому удалось избежать этой опасности благодаря предусмотрительности его матери и милосердия одного священника. В подтверждение своих слов он показывал золотой крестик, инкрустированный алмазами, который, по его словам, ему повесили на шею при крещении по обычаю, принятому у московитов. Польская республика сочла целесообразным встать на защиту интересов этого Димитрия и предоставить в его распоряжение достаточное по численности войско, чтобы возвратить ему престол его предков. Во главе этого войска, которое сопровождал казачий отряд, Димитрий вступил в пределы России, где многие города открыли ему врата, и на его сторону перешло множество служилого люда и бояр. Царь Борис, придя в замешательство от этих известий, послал против Димитрия армию, достаточную, чтобы остановить его продвижение. Зная, какой властью над душой его народа обладает религия, Борис заставил Патриарха Московского[134 - Первый патриарх Московский, Иов (в миру Иван, ок. 1525–1607).] отлучить от Церкви всех, кто встал на сторону Димитрия, и назвать его «вором, обманщиком и колдуном». Войска, направленные против польского войска, обратили его в бегство, так что Димитрий остался с одними казаками. Однако, так как стремящемуся к высшей власти не место посредине между горними высями престола и бездной смерти (Imperium cupientibus nihil medium inter summa aut praecipitia[135 - Tacit. histor. lib. 2. – Прим. автора. «Перед тем, кто идет на борьбу за императорскую власть, один лишь выбор – подняться на вершину или сорваться в бездну» (лат.) (Тацит. История. Кн. 2, параграф 74).][136 - В современном издании см.: [Тацит, 1993, т. 2, с. 82].]), Димитрий, воодушевленный самим отчаянием, с одними казаками атаковал русских с такой яростью, что смял пехоту и заставил конницу с позором обратиться в бегство. Счастливый для Димитрия исход этой битвы привлек на его сторону многие города, согласившиеся признать его своим государем. Когда Борис получил это печальное известие, с ним случилось сильнейшее кровотечение, от которого он спустя несколько дней и умер в апреле 1604 года после семи лет правления. Бояре незамедлительно избрали на царский престол его сына Федора, пятнадцати лет от роду, назначив регентшей при нем его мать. Однако Димитрий продолжал свой поход, и, когда он подошел к Москве, народ, всегда охочий до новизны, заполонил Кремль и заключил царя Федора и его мать в темницу. Вскоре после этого их нашли мертвыми: неизвестно, убили ли их изменники, надеявшиеся тем заслужить благоволение Димитрия, или они сами выпили яд, чтобы избежать унижений, которым мог подвергнуть их победитель[137 - Федор Борисович Годунов (1589–1605) и его мать, Мария Григорьевна Скуратова-Бельская (ок. 1552–1605), дочь Малюты Скуратова, 10 июня 1605 г. были задушены.]. Димитрий прибыл в Москву шестнадцатого июня: россияне сразу же провозгласили его своим императором[138 - Он не был провозглашен императором сразу, но 31 июля 1605 г. короновался цесарем в Успенском соборе и венчался царем в Архангельском с миропомазанием и причастием.], и он с большой пышностью совершил торжественный вход в город и отправил в Польшу помпезное посольство, желая выразить этой стране свою признательность и попросить себе в жены дочь сандомирского воеводы[139 - Марина (после коронации – цесарева [императрица] Мария Юрьевна) Мнишек (1588–1614/1615).], главного вдохновителя всего этого грандиозного предприятия.

Между тем, московиты почувствовали себя оскорбленными из?за того, что Димитрий предпочел раздавать должности иностранцам, в особенности полякам. Главой недовольных стал некий Федор Шуйский [Teodoro Zuschi][140 - В действительности князь Василий Шуйский (ок. 1552–1612), на царском престоле в 1606–1610 гг.]: он надеялся возвыситься благодаря падению Димитрия. Тот узнал о заговоре, Шуйский был арестован и специально созданным для этой цели судом приговорен к смерти на эшафоте как виновный в оскорблении Его Величества. Четвертого июля, в момент приведения приговора в исполнение, Димитрий, желая произвести впечатление зрелищем царского милосердия, помиловал его и, думая, что этим даром совершенно его обезоружил, сделал его ближайшим своим доверенным лицом. Однако уже в самом скором времени стало ясно, сколь опасно для государя сохранять жизнь тому, кто однажды осмелился плести против него заговор. Думая, что ему больше нечего опасаться, Димитрий продолжил, как и прежде, оказывать благоволение полякам и привечать при дворе отцов-иезуитов. Он отдал им большой монастырь рядом с государевым дворцом и не скрывал того, что полагается во всех своих делах на их советы. Это поведение возбудило новый прилив ненависти к нему в сердцах всех московитов, заклятых врагов любой религии, кроме греческой. Бояре, и прежде всего Шуйский, воспользовались женитьбой Димитрия на сандомирской княжне, чтобы претворить в жизнь свои замыслы. Обряд венчания по греческому обряду провел тот же самый Патриарх, который за несколько лет до того подверг отлучению всех вставших на сторону того, кого он теперь торжественно благословлял[141 - Ошибка. Совершенно ослепший патриарх Иов был отставлен, а на его место избран патриарх Игнатий (не позже 1560–1640), который короновал Димитрия и Марину Мнишек и совершал обряд их бракосочетания.]. Во время свадебных торжеств, продолжавшихся много дней, группа заговорщиков в полночь заняла дворец: исполненные ярости, они перебили всех попавшихся им на пути поляков или тех, кого они принимали за поляков. Царь Димитрий от шума проснулся и, осознав опасность, выпрыгнул из окна, ища спасения, однако люди Шуйского схватили его и привели в приемную залу. Шуйский, желая сохранить видимость закона посреди беспорядков и возмущений, повелел привести вдову царя Иоанна[142 - Мария Федоровна Нагая (в иночестве Марфа) (1553–1611).], которая подтвердила, что ее сын был действительно убит по приказу Бориса, а человек, который находится в зале, вовсе не ее Димитрий. После этого он был изрублен на мелкие куски[143 - Привод Димитрия в «приемную залу» – легенда, не имеющая под собой оснований.].

Не подлежит сомнению, что ни одному тирану не удалось убить своего преемника. Бояре тотчас избрали своим государем того же Шуйского, который на своем примере явил истинность оного речения Тацита: Summa scelera incipi cum periculo, peragi cum praemio[144 - Tacit. Annal. 12. – Прим. автора. «Затевать злодейства невозможно, не подвергаясь опасности, но преуспевший в них щедро вознаграждается» (лат.) (Тацит. Анналы. Кн. 12, параграф 67).][145 - В современном издании см.: [Тацит, 1993, т. 1, с. 223].]. Он прежде всего повелел опубликовать манифест, чернивший память предшественника, в котором объявлялось, будто «в законном порядке установлено, что оный самозванец был монах по имени Гришка Отрепьев [Grisca Utropoia], исполнявший обязанности певчего в монастыре рядом с Императорским дворцом в Москве, а потом, пристрастившись к занятиям магией, воровством похитил российский престол. Желая обогатить поляков отнятым у московитов добром и доставить удовольствие иезуитам, своим советчикам, он попрал все обычаи Восточной Церкви и пообещал Папе искоренить в Российской империи древнюю греческую религию, как это следует из писем, направленных ему Папой. Однако Небо, разгневавшись на него, поразило его той карой, которой он заслужил». Когда этот манифест был опубликован, Шуйский приказал сжечь труп Димитрия, а пепел выбросить в реку: он полагал, что тем самым оправдал свой поступок и придал законный вид своему избранию на царство.

Однако другой самозванец[146 - Известен как Лжедмитрий II и Тушинский вор (15??–1610); второй (венчанный) муж Марины Мнишек.], опираясь на поддержку поляков, испортил победителю его торжество. Он выдавал себя за царя Димитрия, который будто бы сбежал от московских смут, а Шуйский по ошибке приказал убить другого человека. На сторону самозванца встали многие города, и удача сопровождала его в трех битвах с Шуйским, во время которых было перебито множество московитов. Те, с одной стороны, не были уверены в исходе битвы, полагая, что Шуйский неугоден Небесам; а с другой – убеждены, что победитель действительно самозванец, поэтому решили предложить царский венец Владиславу [Ladislao], сыну Сигизмунда, короля Польши[147 - Владислав IV Ваза (1595–1648), старший сын польского короля Сигизмунда III (1566–1632), в 1610–1612 гг. номинальный русский царь; после смерти отца и по свою кончину – польский король.], который с готовностью его принял, но не слишком торопился отправлять сына в Москву. Тем временем Шуйский был низложен с престола и укрылся в монастыре, откуда его вместе с домашними насильно извлекли и выдали полякам. Произошло это одновременно с тем, как Димитрий был убит тартарами в Калуге [Coluga].

Но и третий Димитрий[148 - Лжедмитрий III (Исидор, по другой версии Матвей; 15??–1612).] не замедлил явиться. Этот человек, служивший в Москве дьячком в некоей канцелярии, имел наглость утверждать, будто он – тот самый Димитрий, который спасся в Угличе от убийц, посланных Борисом, в Москве – от нападения Шуйского, в Калуге – от засады тартар. К нему присоединилось некоторое количество солдат и людей низкого звания, и в скором времени ему стало казаться, что ему улыбнулась удача. Тогда он разослал по всей России манифест, в котором «повелевал своим верным подданным вспомнить о долге и покориться их законному государю». Великий город Псков [Plescovia] открыл ему ворота, однако, погрязнув в разного рода бесчинствах, он сделался столь ненавистен народу, что люди не просто его покинули, но выдали настоящему царю, желая стяжать его милость: тот вскоре велел повесить его за пределами Москвы[149 - Анахронизм: в тот момент номинальным царем оставался Владислав.].

Этим царем стал Михаил Федорович Романов [Michele Federovitz Romanof][150 - В 1612 г. – Прим. автора [в действительности в 1613 г.].], которого незадолго до того московиты избрали на место Владислава: на протяжении двух лет тот не объявлялся, чтобы принять предложенную ему корону, к тому же возникло подозрение, что поляки собираются превратить Московию в польскую провинцию. Тогда князья и бояре торжественно провозгласили московский престол вакантным и выбрали себе монархом вышеназванного Михаила, сына Федора Романова [Teodoro Romanof], в то время Патриарха Московского[151 - Официально Федор Никитич Романов (1553(54?)–1633) стал патриархом под именем Филарета лишь 24 июня 1619 г., после возвращения из польского плена, хотя впервые оказался «нареченным патриархом» в Тушинском лагере Лжедмитрия II, где оказался в 1608 г. И, в самом деле, С. Писарев в своем переводе про отца Михаила вместо «патриарха» ставит «митрополит Ростовский» [Катифор, 1788, с. 29].]. Этот иерарх был двоюродным братом со стороны матери царя Федора Ивановича: он сначала покрыл себя славой на посту верховного командующего, а затем вступил на стезю духовной жизни и достиг патриаршего сана. В действительности все единогласно желали избрать царем самого патриарха, однако почтенный старец решительно отказался, заявив, что «церковный сан, который он на себя принял, не позволяет ему заниматься мирскими делами», и предложил вместо себя сына, Михаила, который вскоре с общего согласия бояр [Senatori] и был провозглашен царем. В то время этому государю было семнадцать лет от роду, однако он был одарен всеми способностями, делающими юношу достойным владычествовать. Он сохранил почтительную любовь к своему отцу, иерарху, который заслуживает того, чтобы навсегда остаться в памяти русских, ибо от него в третьем поколении происходит наш герой: ведь до своего удаления от мира он произвел на свет царя Михаила, от Михаила родился царь Алексей [Alessio], а от Алексея родились три царя – Федор [Teodoro], умерший бездетным[152 - У Федора Алексеевича (1661–1682) от первого брака с Агафьей Семеновной Грушецкой (1663–1681) был сын Илья (11–21 июля 1681), умерший во младенчестве.], Иван [Giovanni], оставивший после себя двух дочерей[153 - У Ивана V Алексеевича (1666–1696) было не две, а пять дочерей, из которых две умерли в раннем детстве: Мария (1689–1693) и Феодосия (1690–1691), а три дожили до взрослого возраста: Екатерина (1691–1733), в замужестве мекленбург-шверинская герцогиня; Анна (1693–1740), российская императрица, и Прасковья (1694–1731). Про последнюю дочь, не упомянутую у Катифоро, С. Писарев добавил: «…меньшая Параскева Иоанновна в девицах скончалася» [Катифор, 1788, с. 31], хотя она после смерти матери тайно вышла замуж за генерала и сенатора И. И. Дмитриева-Мамонова.], и Петр Великий, славную жизнь которого мы намереваемся описать. Из двух дочерей царя Ивана старшая, Екатерина [Catterina], к настоящему времени уже умершая, была герцогиней Мекленбургской, а младшая, Анна, вдова герцога Курляндского, счастливо правит обширной Российской империей.

Михаил, взойдя на престол, прежде всего направил свои усилия на то, чтобы подавить смуты, вызванные самозванцами. Чтобы навсегда искоренить самую их возможность, он силой золота склонил казаков отдать ему Калугу, в которой держал свой двор мнимый сын Димитрия II, и сделал так, дабы и сын этот, и его мать, несчастная княгиня Сандомирская, были утоплены в проруби[154 - Ошибочные сведения. Лжедмитрий II был убит под Калугой во время охоты 21 декабря 1610 г., за два с лишним года до воцарения Михаила. Его жена, Марина Мнишек, вскоре после его смерти (в конце декабря 1610 или в начале января 1611 г.) родила сына Ивана. Бежала с И. М. Заруцким, который, возможно, стал ее третьим мужем, и до июня 1612 г. находилась под Москвой в Коломне, где ее сын был объявлен наследником престола. Опять бежала с Заруцким на юг, в 1614 г. была схвачена и в июле привезена в Москву, где в декабре 1614 (в январе 1615?) г. «от болезни и с тоски по своей воле умерла», как записал ее бывший подданный, Федор Григорьевич Желябужский (цит. по: [Козляков, 2005, с. 315]), а ее четырехлетний сын повешен.]. Он вел войну с Швецией, завершившуюся мирным договором. С поляками он также заключил перемирие на четырнадцать лет. Он взял в жены Евдокию Лукьяновну [Eudossia Lucanowna][155 - Евдокия Лукьяновна, урожденная Стрешнева (1608–1645) – вторая жена Михаила Федоровича (1626).], которая родила ему сына, будущего царя Алексея. Он столь мудро отправлял правосудие, что добился любви не только своих подданных, но и чужеземных: при дворе его можно было встретить послов большинства соседних держав, стремившихся поддерживать с ними добрые отношения. Даже Генеральные штаты Соединенных провинций[156 - Нидерланды.] отправили к нему торжественное посольство, желая восстановить торговлю с Архангельском. Спокойствие его правления попытался возмутить четвертый самозванец, выдававший себя за сына царя Шуйского: он также надеялся сыграть роль царя на подмостках великого театра России, однако, узнав, что его же домашние собираются выдать его царю Михаилу, решил отправиться странствовать по свету, в каждой стране меняя платье под стать местным обычаям, а вместе с ним и религию. Он отправился сперва в Константинополь и там сделался турком; оттуда он переехал в Рим и объявил себя католиком; затем он появился в Германии и там представлялся то лютеранином, то кальвинистом. Наконец он угодил в руки герцога Голштинского, который и выдал его московитам. Те отправили его в Москву, где он был повешен и четвертован[157 - Речь идет о Тимофее Дементьевиче Анкудинове (не ранее 1617–1654), выдававшем себя за Ивана, сына Василия Шуйского. Один из первых русских поэтов. Бежал за границу в 1643 г., захватив значительную сумму казенных денег. Ездил по Европе в 1644–1653 гг. Именно его выдал московским властям шлезвиг-голштинский герцог (были еще два лжесына Шуйского – Лже-Симеоны, но они действовали в Польше и Молдавии в 1639–1640 гг.).]. Так завершилась в России печально известная трагикомедия самозванцев. Нельзя отказать этим людям в незаурядном мужестве и отваге. Они пытались ловить рыбку в мутной воде, стремясь хоть на краткое время вкусить сладость власти. Тот, кто обратится к историческим сочинениям древних, найдет в них сходные примеры. Так, в «Истории» Тацита мы читаем о Лже-Нероне, который, будучи обыкновенным музыкантом, имел дерзость выдать себя за настоящего Нерона, утверждая, будто тот, вопреки молве, вовсе не умер. Многие ему поверили или сделали вид, что поверили, и к нему присоединились почти все дезертиры и целые отряды солдат, из?за чего его стали в самом деле опасаться. Множество народу примкнуло к восстанию под знаменами самозванца в силу общераспространенной склонности людей к новизне: Rerum novarum cupidine, & odio praesentium[158 - Tacit. Histor. Lib. 2. – Прим. автора. «Из-за жажды новизны и ненависти к существующему» (лат.) (Тацит. История. Кн. 2, параграф 8).][159 - В современном издании см.: [Тацит, 1993, т. 2, с. 53].]. Однако негодяю этому недолго суждено было смущать народ. Кальпурний Аспренат[160 - Луций Ноний Кальпурний Торкват Аспренат – римский политический деятель, консул 94 и 128 гг.], военачальник императора Гальбы[161 - Сервий Сульпиций Гальба (?–69) – римский император с 68 г. по свою кончину.], позаботился о том, чтобы несчастный, кем бы он ни был, был убит[162 - Ср. «…триерархи <…> пообещали соответствующим образом настроить солдат, перетянуть их на его сторону и тогда вернуться; сами же пошли и всё честно рассказали Аспренату. По его призыву солдаты штурмом взяли корабль самозванца, где этого человека – кто бы он на самом деле ни был – и убили. Голову его, поражавшую дикостью взгляда, косматой гривой и свирепым выражением лица, отправили в Азию [корабль Лже-Нерона стоял у одного из Эгейских островов], а оттуда в Рим» (Тацит. История. Кн. 69; см.: Корнелий Тацит. Соч.: В 2 т. Т. II. М.: Ладомир, 1993).]: interfectus, quisquis ille erat: corpusque in Asiam, atque inde Romam pervectum est[163 - «Убит – кто бы он на самом деле ни был, – и тело его отправлено было в Азию, а оттуда в Рим» (лат.).]. Но вернемся к царю Михаилу. После благополучного и долгого правления он скончался 12 июля[164 - Неточность: 13 июля.] 1645 года.

На другой день князья и бояре возложили царский венец[165 - Венчание Алексея Михайловича датируется 28 сентября 1645 г.] на главу Алексея, которому было тогда шестнадцать лет. Господин Морозов[166 - Борис Иванович Морозов (1590–1661), боярин, воспитатель («дядька») царя Алексея Михайловича; в 1645–1648 гг. возглавлял русское правительство.], которому Михаил вверил воспитание будущего государя, сделавшись первым министром, управлял империей с излишним высокомерием. Он добился того, что царь взял себе в жены одну из дочерей Ильи Милославского [Elia Miloslauschi][167 - Мария Ильинична, урожденная Милославская (1624–1669).]. Сам он женился на второй из них и так стал свояком своего подопечного и монарха. Морозов и Милославский объединились с Плещеевым [Plesoff][168 - Леонтий Степанович Плещеев (?–1648), воевода, судья Земского приказа.], главным судьей Московского суда: они образовали своего рода триумвират, который решал все государственные вопросы по своему произволению. Народ, не в силах терпеть злоупотребления и притеснения, которые учинялись ими самими или происходили с их попущения, открыто восстал против них и не желал успокаиваться, требуя смерть двух главных министров, и царь с большим трудом сумел умолить народ сохранить жизнь своему воспитателю Морозову, который в дальнейшем вел себя с большей осмотрительностью. Усмирив мятеж, Алексей начал войну с поляками и в 1654 году после долгой осады взял город Смоленск [Smolensco], а потом и Вильно [Vilna]. В то же самое время он во главе другого сильного войска отвоевал Черниговскую область [Czernicovia] и важный город Киев [Chiovia], который позже, после заключения мира, поляки ему уступили. И те же поляки оказали ему помощь против Швеции в осаде Риги, однако эта цитадель оказала такое ожесточенное сопротивление, что московитам пришлось заключить перемирие, в конце концов превратившееся в прочный мир.

Спокойствие правления царя Алексея было возмущено восстанием Стеньки Разина [Stenco Rasino][169 - Степан Тимофеевич Разин, известный более как Стенька Разин (1630–1671), предводитель восстания 1667–1671 гг., крупнейшего в истории допетровской России.], предводителя казаков, российских подданных, возмущенного тем, что генерал Долгоруков [Dolgoruchi][170 - Боярин и воевода кн. Юрий Алексеевич Долгоруков (1610–1682).] приказал повесить его брата[171 - Атаман донских казаков Иван Тимофеевич Разин (162?–1665), старший брат Степана Тимофеевича Разина.] – решение это и в самом деле было слишком поспешным. Под этим предлогом Стенька стал подначивать казаков открыто выступить против гнета московитов. Они так и сделали и заняли многие города. Теснимые царским войском, они попросили взять их на казенный кошт. Когда это им было позволено, они пообещали впредь вести себя смирно. В скором времени, однако, Стенька снова сбросил с себя личину смирения и попытался провести среди казаков религиозную реформу, проповедуя им особый вид социнианства[172 - Религиозное антитринитарное учение, названное по имени Фаусто Паоло Социни; возникло и распространилось в Речи Посполитой. Однако данных о том, что оно распространялось среди разинцев, нет. Более того, ходили слухи, что среди восставших был патриарх Никон, в это время находившийся в ссылке.]. Ему удалось взять штурмом несколько городов, после чего он обратил свою ярость против Астрахани: там солдаты, стоявшие на часах, открыли ему ворота, пока назначенный из Москвы губернатор молился в церкви[173 - Взятие Астрахани описано ошибочно. Воевода (а не губернатор – таковых в Московии еще не было; С. Писарев, тоже ошибочно, называет его «градоначальником» [Катифор, 1788, с. 37]) – кн. Иван Семенович Прозоровский (1618–1670) во время штурма не молился в церкви, а командовал обороной города. Захвачен в плен и казнен Разиным. Его брат Михаил (ок. 1632–1670) погиб в бою.]. Войдя в город, казаки безжалостно убили губернатора вместе с его детьми[174 - Сыновья 16-летний Борис Большой (1654–1670) и 9-летний Борис Меньшой (1661–1718) были повешены за ноги. Младший выжил, оставшись на всю жизнь хромым.]. Они пронеслись по городу, всё круша на своем пути, подобно неистовому потоку, и повсюду оставляя следы своей жестокости. Однако подоспевший со своими войсками генерал Долгоруков[175 - Всё тот же кн. Ю. А. Долгоруков.] загнал мятежников в ловушку, громя их отряды. Они рассеялись по городу, и предводитель их, не чувствуя себя в Астрахани в безопасности, попытался найти убежище в лесах. Однако, будучи арестован одним из своих же присных, он был отослан в Москву, где его подвергли суду как мятежника и приговорили к смерти в 1671 году[176 - В действительности Разин дошел с восставшими до Симбирска, был ранен в бою, увезен на Дон, там весной 1671 г. после боя захвачен «домовитыми» казаками и в апреле 1671 г. действительно привезен в Москву. Казнен 6 июня 1671 г. Астрахань же была захвачена лишь 27 ноября 1671 г.].

На следующий год турки вознамерились вторгнуться в Польшу, и царь Алексей отправил посла в Константинополь, чтобы сообщить султану о союзе, который он заключил с поляками и по условиям которого был обязан вооруженной силой поддерживать своего союзника, если тому грозило нападение. И в самом деле, он не только оказал полякам требуемую помощь, но и, ревностно соблюдая союзнические обязательства, одновременно с этим отправил послов ко всем дворам христианского мира, и среди прочих к Верховному Понтифику Клименту X[177 - Климент X (в миру Эмилио Бонавентура Альтьери; 1590–1676), папа римский с 1670 г. по свою кончину.], стремясь, в меру возможности, составить лигу против свирепого недруга христианского рода. Все дворы любезно приняли этих послов. В Риме посланники испытали определенные трудности при исполнении церемониала: московский посол отказался целовать туфлю понтифика, указав на то, что подобное унизительное действие недостойно величия его государя. Причина ничтожная, ибо в то время даже и цари не считали для себя зазорным держать стремя Патриарха Российского и помогать ему садиться на коня и слезать с него. Вместе с тем папа не хотел в своем ответе Алексею титуловать его царем, опасаясь, что титул этот на иллирийском наречии[178 - В итальянском обиходе иллирийцами тогда именовали балканских славян, входивших в римскую паству; С. Писарев переводит «иллирийский» как «славянский» [Катифор, 1788, с. 38].] означает то же, что на итальянском языке – император. Посол совещался с разными кардиналами, но все эти переговоры закончились ничем – равно как ничем оказались и красивые слова и громкие обещания других дворов. Однако Алексей, совершенно не смущенный этими неудачами, а скорее, наоборот, преисполнившись рвения, решил лично остановить натиск турок: он уже приступил к исполнению своего замысла, когда Господь призвал его к себе в 1675 году[179 - Правильно: в 1676 г.] в возрасте 46 лет. Алексей был женат дважды. Первая жена его, которая была, как мы уже сказали выше, дочерью Ильи Милославского, родила ему двух сыновей – Федора и Ивана[180 - В действительности сыновей было пятеро. Кроме Федора и Ивана, еще Димитрий (1648–1649), Алексей (1654–1670) и Симеон (1665–1669).], и шесть дочерей[181 - Дочерей было восемь, но две умерли во младенчестве или в раннем детстве: Евдокия (1650–1712), Марфа (1652–1707), Анна (1655–1659), Софья (1657–1704), Екатерина (1658–1718), Мария (1660–1723), Феодосия 1662–1713), Евдокия (26–28 февраля 1669).], среди которых особенно выделялась принцесса Софья[182 - О Софье существует обширная литература. См., например: [Богданов, 2001, с. 210–278; Бушкович, 2008, с. 129–172; Васецкий, 1994, с. 28–44; Васильева, 1999, с. 11–36; Лавров, 1999; Манько, 2007; Соловьёв, 1991, с. 252–453; Сукина, 2007, с. 166–220; Хьюз, 2001; Aust, 2000; Bushkovitch, 2001, p. 125–169; Hughes, 1985; Hughes, 1986; Hughes, 1990; и др.].]. Вторая жена Алексея, бывшая дочерью Кирилла Нарышкина [Cirillo Narischino], родила на свет Петра Великого и принцессу Наталью[183 - Была еще дочь Феодора (1674–1677).].