Выхода нет

– Гармония – это не мое. Меня из стороны в сторону по привычке. Эти сектанты блаженные весь карантин зарплату получали в полном размере, а как повеяло свободой, так сразу по норам. Это же наглость! У нас нагрузка была в два раза меньше обычного, я их всех берегла, онлайн-совещания проводила. Я очень зла на этих новых людей, они не хотят проходить через трудности! Они не знают, что такое трудности! Эти чертовы зумеры сдохнут, если их не провакцинировать от ковида.

– Может быть, они как раз и проходят свои испытания через твои указания. Не думала?

– Указания? Есть правила, и их надо соблюдать. Или я чего-то не понимаю? Или всегда было по-другому? Что со мной не так-то?

– Всё нормально, профдеформация просто.

Вадим вытащил из коробки, пылившейся в углу, старый приемник, который по большой удаче достал на барахолке между Рыбинской и Лиговским. В Питере он был в прошлом году перед Рождеством.

– Где-то пластинки были! – Стал шарить по коробкам, продолжая мыслями быть со мной. – Рано или поздно ты должна была начать злиться. Когда мы познакомились, я вообще не понимал, как люди по собственному желанию идут работать в новости? Это как заключить сделку с совестью. На прочность неведомую себя проверять постоянно. Забыть о том, что есть какие-то принципы, взгляды, собственное мнение, в конце концов! Вот! Нашел!

Вытащил из коробки черный футляр с пластинкой.

– У меня есть свое мнение!

– Общественное, да. Своего нет.

– Это еще почему?

Наколол на тонкую иглу черный, еще не затертый винил – и в голове зажила музыка.

– Львёночек, это ничуть не делает тебя хуже, если ты об этом. Это, повторюсь, профдеформация. Я тоже замечаю, что становлюсь назидательным, такой дидактический препод, разжевываю все. А людей это ужасно нервирует. И меня это нервирует, но ничего поделать не могу. Смирился.

– Ты всегда был занудой.

– Я долго носил очки, между прочим.

– Ты – носил – очки? Это, наверное, смешно было.

– Не смешно совсем. Маш, я был не таким, как сейчас!

– Да ты всегда был красавчиком!

– Я? – рассмеялся в голос. – Если бы! Я понял, что даже на свиданиях не могу прекратить себя так вести, я как будто всё время препод, а не молодой мужчина.

– Ты ходишь на свидания? У тебя новый друг?

– Да, – махнул головой. – В универе кто-то из студентов выложил в инсту, как я сижу с ним за обедом. Троллят.

– Гомофобы чертовы.

– А сама! Если бы не я, ты бы…

В прихожке зазвенело за входной, это спасло от обсуждений новой морали и этики. Выдохнула. Я, честно признаюсь, старовер в понимании общей картины мира, что, соглашусь, странно для человека общественной профессии. Но, несмотря на отвращение к однополым бракам, отрицать существование других сексуальных предпочтений не могу. Единственное, что заставляет меня мириться с этим, – Вадим. Ну спит он там с кем-то – и пусть. Хуже-то его это не делает. Он ведь мой друг. Я вообще никогда не понимала, почему он перешел с белой стороны на цветную. Никогда не спрашивала, глупых вопросов не задавала, а просто принимала его таким, какой он есть. Наверное, просто потому, что ближе Вадима у меня, как мне кажется, никого и не было больше.

– А почему красное? – громко так спросила она.

Таня вошла в комнату шумно, резко, как и всегда, в общем-то. Схватила штопор с кофейного столика и одним таким же резким движением, как и она сама, откупорила бутылку. По бокалам полилось красное терпкое.

– Ненавижу идиотов! – добавила и сделала несколько глотков. – Чтобы идти в политику, надо иметь яйца! Чтобы идти против системы, надо иметь яйца! Чтобы…

– Надо иметь яйца… – протянули мы с Вадимом в голос.

– Да вы только послушайте их предвыборные текстики! Это не тексты, Маша, которые нас учили писать, это текстики! Что такое «текстики»? Это диминутив – уменьшительная форма слова! Так нельзя разговаривать. Так нельзя делать! Педики кругом! – сделала еще пару глотков. – Тебя это не касается! – посмотрела убедительно на Вадика. – Сейчас в сентябре выборы пройдут, и поеду в Танзанию – душевные раны залечивать.

– А ты сегодня очень бодрая, – Вадик сделал приемник потише и лег рядом со мной. – Вы сегодня агрессивны как никогда. Невыносимые.

– А у тебя что? – махнула она в мою сторону взъерошенной копной волос, откинула их назад. Прыгнула на подушки, раскиданные по полу.

– Когда людям дают свободу, они почему-то думают, что им вообще всё можно! У меня корреспонденты один за другим увольняются, потому что, видите ли, мы не освещаем иные политические взгляды!

– Если людей не держать в руках, они все херабору творить начнут. Вообще, забей на них – ты работаешь на самом крутом канале страны и переживаешь о том, что там думают какие-то корреспонденты? Не нравится – до свидания!

– Вот и я об этом же! Только, по сути-то, журналистика сдохла, – выдохнула из себя всё, что скребло под ребрами.

– Журналистика сдохла в одиннадцатом году, когда ты пришла на телек работать. Слушай, я не удивлюсь, если и ваши новости закроют. Всё, куда ты приходишь, закрывают. «Своё-ТВ» закрыли, газеты все позакрывали. Что дальше? Подведем итоги многолетнего бессонного труда, и обратно в Брянск поедешь? – давила Танюха как будто теми самыми подушками с пола, ломала грудную клетку, лишая кислорода.

– Может, и вернусь! – возмутилась, но постаралась не вылить всё, что скопилось внутри, на нее. – Со «Своего-ТВ» меня выгнали за профнепригодность, газеты закрывали на этапе пилота, а одну папа закрыл – пришел и объяснил, кто там в доме хозяин! Это была газета ЖЭКа. Здесь я была бессильна. Всё как-то через неправильно в моей жизни этой корявой.

Вадик повторил густое в бокал Тани и себе. Оно осторожно, мягко спустилось по краям. На губах как будто почувствовала привкус грузинского винограда с солнечных полей Кахетии. Из распахнутой форточки подул свежий, влажный от дождя ветер. Даже запах Садового с привкусом пыли и выхлопов не долетел до нас. Было еще тепло и вкусно.

– Этого твоего корявого видела, – как будто между прочим вспомнила Таня.

– Какого из них? – засмеялась, понимая, что всех моих мужчин она считала не очень-то завидными.

– Ну да, вкус у тебя так себе. Виталика.

– Виталика? – переспросил Вадик.

– Виталика? – переспросила я.

– Узелков в Москве. Они с друзьями открыли информационное агентство, чертовы либералы. Косят под молодую «Ленту.ру», но до той «Ленты» им как Навальному до депутатского мандата.

Таня сделала глоток, облизала губы, я повторила за ней, как будто ощущая вкус вина. Продолжила.

– Неожиданно.

Внутри, как будто то самое вино хмельное разлилось по венам.

– Вот и я не ожидала, когда на вокзале встретила. Предложил писать для них, а я, знаешь, где платят, там и хорошо. Но пока выборы не пройдут, никуда не пойду. Может, тебе позвонить ему?

– И что я скажу? – тут я даже растерялась.

– На кофе позовешь. Он развелся вроде. Квартиру с женой делит. Идиоты – сначала женятся, а потом что-то там делят. Существует же брачный договор!

– Это тот самый Виталик? – переспросил Вадик и повернулся ко мне.

– Угу, тот самый, – подтвердила, махнув головой.