Выхода нет

Отпустила такси, прошла вдоль пустой набережной и через один стеклянный мост оказалась у Киевского вокзала. В Брянске я не была уже два года. Когда не стало папы, как-то и не хотелось возвращаться в этот город совсем. С мамой виделись редко, иногда она приезжала, иногда я. Но в какой-то момент я просто перестала хотеть ей звонить, спрашивать, как она. Это мертвое состояние главного внутреннего органа уже не пугало. Его как будто проверяли на прочность, а потом отключили от аппарата жизнедеятельности. Дальше я следить за ним перестала – ну бьется там что-то, потуги какие-то издает, ну ок, дальше как-нибудь разберемся.

Наш дом в Брянске был стар, но эта старость и ветхость придавала какого-то шарма ему. Вряд ли этот шарм замечал кто-то еще, кроме меня, но по дому я скучала гораздо больше, чем по людям. Важно было просто знать, что где-то есть деревянная коробка в шестьдесят четыре метра, в которой ничего не меняется. В голове кружило фонарями билбордов совсем не от вина, а от разговора, который нервозом давил на легкие. Панические атаки случались всё реже, это не могло не радовать. Вообще, подумать не могла, что ответственность превращает людей в невротиков. Если бы я знала об этом в детстве, то еще тогда перестала бы слушать родителей и превратилась в ту, кем я, по сути-то, стала – в разгильдяйку. Мамиными словами уже говорить начала.

Вошла в здание Киевского. Между кассами стояли сумки без хозяев, по углам на подоконниках и в неудобных сиденьях спали люди. Их, свернувшихся от холода, как запятые, расставили по всему вокзалу.

– С тринадцатого пути отправляется поезд…

На Киевском не была уже миллион тысяч лет, не видела нового ремонта, новых бомжей и цветочниц, этих бесконтактных аппаратов по продаже билетов тоже не видела. Между ребер, в центре грудной клетки сомнение разговаривало со мной азбукой Морзе, которой отбивал тот самый погибший как будто на войне, но на самом деле в мирное время орган. Поехать или не поехать? Гамлетовский вопрос все переводят на свой язык, мой демидовский звучал так.

Я так долго пыталась забыть свое прошлое, оно же частями, как строительными плитами, было вынесено из памяти. В места пустоты так ничего и не постелили, дырки не залатали. В тот май, наверное, я стала старше на жизнь, так ведь в моем саундтреке озвучено? Тогда столько прогнивших досок из меня выносили, что приходилось выбрасывать их подальше, еще дальше, что теперь частями только: тут помню – тут не помню, случается.

Тот самый май стал целым сезоном моего сериала. Запахи из тех серий помню: травой пахло вкусно, весна ведь, асфальтом без машинных примесей, как пахнет подъезд, помню, запах людей и даже книг и газет. В голове запахи задержались, а вот события – как в лужах бензин разводы оставил.

– Наличными, картой? – спросила сонная кассирша.

– Наличными.

«Change» – замигало на экране у женщины за стеклом.

– Поезд Москва – Брянск, отправление в эту субботу, пятнадцатого августа, в 6:53. Прибытие в 10:56. Сдача! – протянула женщина под стеклянным окном билет и деньги.

– Угу.

Это как билет в прошлое. Ну вот знаете, когда кажется, что по возвращении найдешь всё на своих местах – все старые записи, университетские лекции Узелкова, хранившиеся на память о первой большой любви, на дисках первые видео неловких стендапов в кадре оператора Громова, постельное белье на мягкой кровати, прыгая в которую, кажется, что боженька обнимает, этот вид из окна, менявшийся только со сменой времён года, этот запах маминых утренних блинов из кухни и голоса, которые стираются уже из памяти.

– Простите, сигареты не будет? – со спины уже на улице подошел невысокий человек в форме проводника.

– Есть. Да. Сейчас. – Всегда ношу обычные сигареты на случай рабочих коллапсов, которые лучше решаются только после выкуренной и не одной. – Вот, возьмите! – протянула. – У вас зажигалка есть?

– Спички! – Достал из внутреннего кармана. – Промокли, – обнаружил вдруг.

– Покурили, значит, – выдохнула и вернула неподкуренную в пачку.

Проводник с сигаретой вернулся в здание вокзала. Дождь сильнее стал прыгать по лужам, делая их шире. У перехода в торговый центр выстроились в кружок по интересам таксисты, ожидавшие прибытия поездов.

– Девушка, куда-то надо? – обернулся один из толпы – меня заприметил.

– Домой бы.

– Так садись, – поправил кепочку на лысине и открыл переднее пассажирское.

Села на заднее, пристегнулась на всякий случай, как сказал голос из приемника навигатора.

– А у вас курят? – спросила у бодренького водителя.

– Не-е-е, у нас не курят. Привычка плохая, будете меньше жить.

– Все мы будем… Ну ладно, не очень-то и хотелось, – спрятала в пачку обратно сигарету, кинула на дно сумки.

– Все эти кризисы, вирусы – всё ломается в минуты. Какая это жизнь? Так, выживание. – Автомобиль набирал скорость, выезжая на Садовое кольцо, чтобы съехать на Трёшку.

– Ускоряемся.

– Здесь 80 можно, – посмотрел на спидометр таксист.

– Не про это… Да ладно.

Увернулась от разговора. Из щелки окна залетал порывами ветер и брызгал в лицо на съездах. Потянулась за телефоном. Крутила, вертела в руке, не решалась. Время на мобильном подбиралось к рассвету. Еще чуть-чуть – и поливальные поедут по городу. Под колесами авто, как под подошвой осенью, шуршало, только гладкими лужами, которые по выбоинам после Девятого Мая от репетирующих танков остались. Репетировать в пандемию танки поехали почему-то по Трёшке и смели всё застеленное мэром напрочь. «Переделывать» – положили бумажку в мэрии. Пока недопеределали, только как тейпом залатали и оставили до составления нового бюджета на год.

Решилась. Открыла инстаграм. «Виталий Узелков» – ввела. Одна за другой фотографии абсолютно незнакомого человека из прошлого. От того мальчишки остались только рваные джинсы и острые скулы, как у «Ночных снайперов», остальное было как будто новым. Жиденькая бородка вместо дурацких усишек, крепкие плечи и широкая спина вместо субтильного тельца, которое мне понравилось когда-то, розовые откормленные щечки и никакой блеклости. Он ли это? По нику – он, внешне – абсолютно другой человек. Это всё фильтры Ольги Бузовой, однозначно. Они всех красивыми делают. И как он мог мне понравиться? Не понимаю.

Прошло двенадцать лет, а взгляд тот же, остался прежним. Совсем внизу ленты совместные фотки с посвящения в журналисты. Он был старше на год, а у меня был выбрит висок. Куда мать с отцом смотрели? Сейчас вот от этого смешно очень. Тогда я так хотела казаться крутой – и казалась. Казалась, но не была. Нет, наверное, домой я уже никогда бы не вернулась, в то время, в те ощущения себя – никогда и ни за что. Снова пережить всё то прожитое – это же как снова пробовать водку егермейстером запивать. Повторять не хочется.

Зашла в железнодорожное приложение и нажала отмену. Билет Москва – Брянск тут же пропал с экрана монитора, а потом появился опять. Снова нажала отмену, но билет никак не исчезал.

– Черт с ним, – сказала вслух, таксист оглянулся.

– Всё нормально?

– Да, техника шалит.

Уличные часы дернулись стрелкой на светофоре и остановились на 4:30. Время всегда такое неуверенное. День тянется, а год как будто с разбегу в стену кидает. Даже разбиться не успеваешь, как пролетает следующий. Так после нас остается только время, которое контролирует всё, что происходит вокруг. А мы разбиваемся, как в автомобильной аварии недалеко от дома. Хорошо, что от дома недалеко.

– Ну что ж, аривидерчи! – махнул головой сонный, но всё еще бодренький таксист.

– Угу.

Усталость сбивала с ног, и хотелось прилечь поскорее. На автопилоте набрала код от двери и, пошатываясь не от хмеля уже вовсе, а от бесконечных суток, откинулась на стену лифта, так до пятого и проехала.

В эту крошечную квартирку я въехала шесть лет назад. Взрослая и самостоятельная, я решила, что умирать не планирую, и взяла ипотеку на тридцать лет. Если вы тоже планируете жить долго, то знайте, ипотека очень мотивирует. Тогда еще Даня перевозил, таскал коробки и бурчал что-то про тяжесть всех моих кастрюль и жизненных историй. По Дане я скучаю больше, чем по уходящей юности. Его не хватает очень.

Закурила на лестничном пролете, там всегда сосед дядь Паша оставлял спички за жестяными пепельницами. Пепельницы он делал сам из банок от индийского кофе. От дыма глаза стало резать тут же, как будто кто-то из-за угла горсть песка бросил. Затушила и через два глотка воздуха на ощупь оказалась в квартире.

– Бросать надо.

Точно помню, что дала себе установку. Но это никогда не работало. Пока меня не прибьет тяжелым диагнозом, который будет грозить только тем, что я не смогу оплачивать ипотеку, – знаю, что не остановлюсь. Отговорки сплошные – это всё утренняя лень. Наверное, это был просто очередной август, в котором я снова становилась на жизнь старше.

Не раздеваясь, упала на кровать спиной и еще пару минут не решалась закрыть глаза, но уже где-то в подсознании проваливалась в нидру. До съемки оставалось пять часов. Три на поспать, час собраться, час доехать. Распланировала четко – и провалилась.

Последние три недели уснуть я могла только под утро, так уж хроническая бессонница работала с моим организмом в крепкой связке. Я могла долго ворочаться, думать, думать, ходить за водой, пить, возвращаться, проверять, закрыта ли входная дверь, снова идти за водой, думать, ворочаться, листать длинные ленты соцсетей, снова проверять, закрыта ли входная, ложиться максимально удобно и мягко проваливаться в сон. По утрам после бессонницы просыпаться всегда невыносимо, день обычно начинается в обед – и всё снова по кругу до самого утра. Восстановить сон удавалось, потом снова срывалась и уже как полгода пришла в себя, и вот август – и снова сбой в системе. Вечные бессонные качели.

Тогда в голове роем пролетали мысли от правого уха к левому то в моно, то в стерео. Тишина пришла внимательно осматривать черепную коробку. Мол, вот сейчас я тут местечко себе обустрою и прогоню твои мысли. А потом началось самое интересное…

– Машка, послушай! – отозвалось эхом через монозвуки в голове.

– Угу, – протянула сонная, даже почувствовала, как завибрировало на губах от протяжных звуков.

Такое у меня уже бывало. Засыпаешь, а люди в голове начинают разговаривать своими и не своими голосами. В детстве перед тем, как проснуться, я слышала, что со мной разговаривало радио «Маяк». Оно просыпалось за двадцать минут до моего пробуждения, и, пока стрелки часов толкались к ненавистному времени «пора вставать!», голос «Маяка» становился всё отчетливее и отчетливее в голове.