Дом, в котором жила бы Эля

Снегу тоже не повезло, его хоть и выслушали и сказали, что он подходит, но он не собирался выполнять их требования, не собирался ради того, чтобы сидеть в офисе, снимать с себя пирсинг, сводить свою татушку и, тем более, стричь волосы. Он такой, какой есть, он готов был работать и получать удовольствие от работы, но, увы, смотрели на него обычные люди так же, как и на мои картины, – слишком ярко, неактуально, выедает глаза, не по стандартам.

И вот, выйдя из машины, попрощавшись с парнем, который нас любезно согласился подбросить, мы зашли в кафешку, чтобы перекусить. Вспомнив об Эльке, я сказала Снегу, чтобы он купил ей бутербродов. Она часто говорила нам, что, когда ездила в город, любила посидеть в таких придорожных кафешках, выпить кофе и что-нибудь съесть. Вот я и подумала, почему бы нам не купить здесь чего-нибудь, ведь наверняка она уже и вкус этих бутербродов забыла в своём затворничестве.

Когда мы зашли, снова привлекли всеобщее внимание. Люди привыкли одеваться во всё серое, чёрное, они боятся ярких цветов: они привлекают к себе взгляды, одобрительные, неодобрительные, осуждающие и радостные. Меня уже не удивляют такие пристальные разглядывания, хотя в городе меня, например, не разглядывали: всем было безразлично, как я выгляжу, некоторые были одеты даже ярче, чем я и Снег. Долго на меня смотрели только в издательстве, но я не понимала – почему. Многие художники выглядят ещё причудливее меня, даже красят волосы в экстремальные цвета, а со мной всё в порядке: на мне нет пирсинга, нет татушек, я не пользуюсь косметикой и принимаю себя такой, какая я есть, а ещё я люблю яркую и необычную одежду, люблю экспериментировать с цветами. Наверное, именно моя одежда и не понравилась тем, кто меня долго разглядывал в издательстве: яркая юбка из фатина апельсинового цвета, кофточка с ярко-розовыми и белыми полосочками; наверное, по мнению моей несостоявшейся начальницы, не сочетались между собой такие цвета, не подходили к красным босоножкам на высокой сплошной платформе, а ещё к ним не подходила моя сумочка, расшитая и разрисованная Элей.

Мне уже не грустно от того, что мои картины назвали выкидышем дальтонизма, главное не вспоминать о том, каким тоном были произнесены эти слова человеком, который меня не знает, главное не вспоминать самого человека – и всё в порядке. Конечно, я ревела, потому что эти слова разрывали мне голову, звучали в ней и не давали покоя, поэтому я и решила избавиться от своих картинок, ведь стоило мне на них взглянуть, и я снова слышала эти слова.

Когда Снег вернулся с бутербродами для Эли и с кофе для нас, мы долго говорили о том, что возвращаться несмотря на то, что Эля нас примет в любом случае, не хочется. Всё из-за остальных, они не такие всепонимающие, как Эля, они обязательно найдут время и случай, чтобы напомнить о том, что в городе у тебя ничего не получилось, что ты вернулся и никогда не выберешься отсюда.

Да, возвращаться не хотелось только из-за них, но не возвращаться – было невозможным: у нас заканчивались деньги, у нас закончилась вера в себя и в свои силы.

– Смотри-ка, какая странная, она напоминает мне Элю, – Снег внезапно прервал наши рассуждения, указав взглядом на столик за моей спиной.

Обернувшись, я увидела девушку, и мне показалось, что она такая же несчастная, как мы со Снегом, мне даже показалось, что она от кого-то убежала рано утром, а сейчас остановилась перекусить и чувствует себя наконец-то в полной безопасности. Мне хватает мгновения, чтобы увидеть таких людей, потому что мы с ними очень похожи.

– Давай познакомимся с ней, – предложила я, но Снег ошарашенно посмотрел на меня, спросил, с какой стати мне вдруг захотелось познакомиться со случайным человеком.

Ответа у меня на это не нашлось, я сама не знала, почему мне нужно было познакомиться с ней, я просто чувствовала, что мы обязательно поладим.

Снег не поддавался на мои уговоры подойти и заговорить, а я уже готова была оставить его и пересесть за столик к девушке, но над нами прозвучало: «Привет», – а когда я подняла голову и увидела её, почувствовала себя счастливой и предложила ей присоединиться к нам.

Глава вторая. Серый день

Шатун

Серый день был слишком серым для середины сентября. Проснувшись в кладовке на втором этаже, ударившись головой о полку, с которой на меня посыпались коробочки, а из них – бусинки разных цветов и размеров, я понял, что утро не будет добрым. С трудом понимая и вспоминая, как меня занесло в кладовку, я принялся собирать бусинки, пока не поздно, но тут же столкнулся с трудностями: все они были разложены в разные коробочки, по цветам и, чтобы вернуть всё как было, потребовалось много времени. Всё равно, что перемешать две крупы, а потом отсеивать по зернышку друг от друга.

Нет, я никуда не торопился, но заниматься подобным, едва проснувшись, было не в кайф: болела голова, хотелось в туалет, хотелось пить, а оставить сотворённый мной беспорядок было нельзя. Эля, конечно, ничего не сказала бы, но мне всегда хватает её взгляда, чтобы понять, что я тот ещё рукожоп и приношу всем только неудобства и неприятности. Нет, она не закатила бы устало глаза и даже не вздохнула бы – она посмотрела бы на меня с сожалением. Да-да, ей жаль меня: я доставляю только проблемы, я сам – большая ходячая проблема. Мне ничего нельзя доверить, я всё испорчу. Но не специально! Так выходит само собой, остальным же этого не объяснить – они начинают на меня кричать, а в детстве меня за это и вовсе готовы были убить: родители, родители родителей, одноклассники и те, кто имел несчастье быть со мной знакомым.

В моих руках всё горело, абсолютно всё. Ну, не в том смысле, чтобы прям бах! – и нет ничего, и уж совсем не в том, когда из ничего получается кое-что; а в том, что стоило родителям подарить мне новую игрушку – она ломалась, стоило однокласснику дать мне плейер – он замолкал раз и навсегда. И так до бесконечности, это всё – самые безобидные примеры. Самым же ужасным моим поступком было стать медбратом и взять в руки жизни людей…

Красные бусинки были собраны все до единой. С ними проблем не возникло, они достаточно яркие, а вот с остальными пришлось ещё попотеть: они, мало того, что тёмные, так ещё и выскальзывали. Не для моих лап такие мелкие предметы – вот что.

Когда я заканчивал собирать в коробку синие бусинки, внизу заревела музыка: Эля проснулась, а значит, пора просыпаться и всем, кто так же, как и я, уснул в этом доме. Мне стоило поторопиться хотя бы потому, что как только музыка заглохнет – Эля позовёт завтракать всех, кто остался в доме. Но бусинки стали выскальзывать из рук, которые мгновенно вспотели из-за волнения: я боялся, что меня обнаружат и снова уличат в косорукости.

Дом в это время оживал, просыпались все, кто в нём находился, они присоединялись к Эле: перекрикивали музыку, проносились мимо моего убежища, дабы разбудить тех, кто ночевал на втором этаже, и поторопить их, потому что завтрак им мог не достаться. Пол от их топота трясся, бусинки укатывались, но ловить я их не собирался, мне нужно было всё скорее привести в порядок и выйти к остальным. Собрав всё, что смог, разложив по коробочкам, я прикрепил полку обратно, быстро расставил коробочки. Музыка в этот момент стихла, а значит, все собрались на кухне. Все, кроме меня.

Дом Эли почти как лабиринт, я ещё не побывал во всех комнатах, которые в нём есть, не спускался в подвал, как и многие из тех, кто приходит в это место: в этом нет никакой необходимости, мне достаточно того, что я могу здесь переночевать или остаться на некоторое время. Еда, питьё – всегда в изобилии, беспокоиться не о чем. Всё, что мне известно о доме, как и многим из нас: он достался Эле после смерти её бабушки, а сама Эля приехала сюда из города, как только закончила своё обучение. Эля проработала год в школе преподавателем истории, а после уволилась по собственному желанию. Хотя поговаривают, что заявление об уходе её попросили написать, так как ученики Элю очень любили и часто приходили к ней в этот дом, оставались у неё на несколько дней, а то и месяцев, сбегая от родителей, считая Элю человеком, который их понимает. Как держать в школе учителя, которого ученики любят больше остальных? Разумеется, её нужно было убрать и отстранить от детей. В это я верю, а причин для этой веры немало. Например, Китя – ученица Эли, которой таки-удалось уйти от родителей, вынудить их отказаться от родной дочери. Сабля – также ученица Эли, которая вернулась к ней, как только ничего не получилось в городе, родители до сих пор не знают, что их дочь нигде не учится и живёт у бывшей учительницы истории, и, наконец, Шаман. Он ученик Эли, который, кажется, был здесь всегда, ещё до того, как Эля уволилась из школы и заперлась в этом доме. Говорят, что он хотел на ней жениться, но родители не разрешили, как и сама Эля не позволила ему быть своим мужем. Как ему удалось здесь остаться – мне неизвестно, я знаю только то, что знаю, а большего мне и не нужно. Никаких объяснений. Шаман – здесь живёт, Шаман – наш друг, Шаман – ученик Эли. Этого достаточно.

Спустившись вниз, пройдя по коридору, мимо нескольких комнат и комнаты Эли, я оказался на кухне, где все уже сидели за столом: Шаман, Сабля, Вий и сама Эля. Судя по виду нашей атаманши, она к тому моменту ещё не решила, кем будет: тёмные волосы были собраны в пучок, надеты на ней были неизменные джинсовые шорты и свободная чёрная майка, на которой было изображено чьё-то лицо, но это лицо выцвело от ежедневных стирок.

– Шатун, а ты где ночевал? – обратился ко мне Шаман, как только я переступил порог кухни. – Я обошёл весь дом, весь второй этаж, кричал и будил. Неужели меня не было слышно? Чувак, ты едва не проспал завтрак! – Шаман никогда не затыкается, если его не прерывать или не сунуть в рот еды. К счастью, в то утро у него был отменный аппетит, и он заткнулся быстро, а я присоединился спокойно к остальным.

Эля молча курила, пила кофе из своей большой красной кружки, Шаман уминал яичницу с беконом, Вий читал книгу, забыв о том, что его еда и кофе остывают, Сабля уже выскабливала из баночки остатки своего йогурта.

– Хлеб в хлебнице, в холодильнике всё остальное, – затянувшись сигаретой, сказала мне Эля.

Всё остальное это: молоко, яйца, колбаса, сыр, масло и неприкосновенные запасы йогурта Сабли. Я решил, что мне будет достаточно бутерброда с колбасой и сыром, есть особо не хотелось: голова всё ещё болела.

– Всё же, где он ночевал, а? – снова очнулся Шаман.

– В кладовке, я слышала, как там что-то брякнуло, и это что-то меня разбудило, – я так и замер с колбасой в руках, когда услышал слова Эли. О, этот спокойный голос! О, эти слова, которые она всегда тянет и медленно выговаривает! Всё-таки я доставляю окружающим одни неприятности – вот, пожалуйста, разбудил хозяйку дома, не дал ей выспаться. Впрочем, спит ли она вообще? Кажется, несколько дней назад её и вовсе не было дома; а вернулась она только вчера? Да, скорее всего, вчера. Вчера мы все устроили какой-то праздник в этом доме, потому я и проснулся в кладовке.

– Какого лешего ты там делал? – не унимался Шаман. Мне пришлось сделать вид, что ничего не произошло. Да, Эля права: я ночевал в кладовке, но ничего не произошло. Что такого? Разве нельзя ночевать в кладовке? С кем такого не случалось?

– Спал, – пытаясь нарезать колбасу, ответил я, продолжая себя успокаивать тем, что ничего в этом такого нет, что мне не о чем беспокоиться.

– А что там брякнуло? – продолжал Шаман.

– Он, как всегда, что-то сломал, – в разговор вступил Вий. В этот момент я превратился в комок нервов, мне было страшно обернуться, я даже перестал нарезать колбасу и уставился впереди себя, ожидая слов Сабли или Эли.

– Ну, бывает, – выдыхая дым, заключила Эля. Снова она меня выгораживала, снова не собиралась заострять внимание на моей рассеянности при всех. А ведь, стоит ей только сказать что-то осуждающее – все накинутся на меня. Почему она этого никогда не делает? Почему? Почему заставляет всех замолчать? – Друзья! – между тем, пока я задавался этими вопросами, Эля поднялась со своего стула. Мне пришлось обернуться. – Этот день сегодня должен стать ярким! – провозгласила она. – Холод и солнце вернутся в наш дом сегодня! – договорила Эля и опустилась на место.

Вот и всё. Слова Эли можно было понимать или не понимать, но они обязательно оказывались действительностью рано или поздно. Разумеется, все, в том числе и я, хотели бы её спросить, о чём именно она говорит, но всем было известно, что она не ответит.

– Чудно! – отреагировал Вий, захлопнув свою книгу и, наконец-то, принявшись за завтрак.

Сабля как всегда пожала плечами и посмотрела на меня, мол, она тоже ничего не поняла, но это не имеет значения, Шаман лишь погрозил своей вилкой, якобы ему всё ясно и нас ждёт очередное великое событие, которое войдёт в историю этого дома. Опустившись на стул, ничего не говоря, я стал размышлять над словами нашей атаманши, жуя бутерброд.

Солнце в доме погасло, как только Китя и Снег решили уехать в город. Китя грезила о карьере дизайнера обложек для книг, а Снегу было всё равно кем работать. Вообще, он был программистом по образованию, но планировал устроиться хотя бы менеджером в магазин сотовой связи. Отпускать их никому не хотелось. Всякий раз, когда кто-то начинал рваться в город, это, казалось, приближало конец нашей общине: сегодня захотят уехать одни, завтра, глядя на них, – другие. Мне всегда становилось не по себе в такие моменты, я боялся остаться один, но Эля… Она всегда говорит, что мы не должны удерживать друг друга, и если кто-то хочет уехать, он должен уехать и никого не слушать.

«Делай так, как считаешь нужным», – спокойно говорит она в такие моменты, не осуждая и не давя на жалость, а вполне серьёзно.

Человек уезжал. Несколько дней его не было с нами, а потом он возвращался: город его не принял. Впрочем, это всё – слухи; при мне из дома уехали только Китя и Снег.

«Неужели они вернутся?! – подумал я тогда. – Нет, это вряд ли».

До этих двоих вот так же уехали Пёс и Прищепка и больше не вернулись. Перед отъездом они едва ли не клялись Эле, что никогда её не забудут и обязательно приедут в первый же отпуск, но… Вместо того, чтобы приехать, они через полгода прислали Эле открытку, которую она зачитала нам, а после пропала на несколько дней. С Элькой такое случается – она уходит в лес или бродит по городу: где и как она спит и питается в такие дни, нам неизвестно. Это случалось только три раза за всё время, сколько я её знаю, но мне в такие моменты было жутко, я боялся, что она не вернётся, отправлялся её искать и не находил, всё потому, что я не знал, где искать. Шаман же, например, в это время был спокоен, как удав, Сабля запиралась в своей комнате и не выходила до самого возвращения Эли, а Китя, которая здесь ещё жила в то время, ни с кем не разговаривала и постоянно смотрела в окна, отказываясь от еды и сна. Дом пустел, всё вымирало.

«Мне бы не хотелось, чтобы это повторилось и сейчас: Китя и Снег пришлют открытку о том, что у них всё хорошо, а Эля опять уйдёт из дома… Нет, этого я не хочу и на этот раз не допущу. Мне обязательно нужно связаться с Китей и Снегом, настоять на том, чтобы они приехали в выходные и навестили нас, навестили Элю», – думал я.

Когда я вышел из своих размышлений, за столом оставался только Вий – он снова читал свою книгу. Приглядевшись к обложке, я понял, что он опять ударился в философию: на обложке был чей-то бюст, какого-то давно мёртвого умника, который уже не сможет отказаться от своих слов и не сможет их защитить, а люди будут из-за этого спорить. Ненавижу мёртвых умников.

– Как думаешь, Эля говорила о Ките и Снеге? – спросил я, больше пытаясь отвлечь его от чтения ненужных ему чужих мыслей.

Вий посмотрел на меня своими чёрными глазами поверх книги и снова упёрся в неё, скорее всего, жалея о том, что остался со мной наедине.

– Может быть, она говорила о погоде, это же Эля, – он всегда говорит о ней так, будто она давно сошла с ума, а он понятия не имеет, что делает в её доме, почему не уйдёт или не уедет; но уезжать и уходить ему не хотелось, а потому он готов был оставаться в общине сумасшедшей Эли. Мы все об этом знаем, но не говорим вслух.

Говорить с ним бессмысленно, он уже давно не придаёт значения Элькиным словам, его мозги забиты словами мёртвых умников, поэтому, допив остывший растворимый кофе залпом, я вышел из кухни, оставив Вия наедине с его мертвецами.

Сабля уже убиралась в доме, Шаман собирал пустые бутылки после вечера, Эля ходила по дому в наушниках, с лейкой в руках и поливала цветы. В этом доме я ночевал уже, наверное, в сотый раз, и каждый раз обязанности между этой троицей распределялись по-разному, а иногда они все делали одно и то же: либо убирались, либо поливали цветы, либо собирали хлам, который остался после предыдущего дня.

Мне подумалось, что я не должен мешать этому процессу, тем более что ещё на кухне решил связаться с Китей и Снегом. Мне нужно было отправиться к себе домой, найти свой мобильник и позвонить.

Да, таково единственное условие пребывания в этом доме у Эли: мобильная связь, Интернет – должны остаться за пределами этого дома. К Эле ты приходишь общаться с живыми людьми и должен забыть о том, что где-то у тебя есть друг по переписке, которому нужно ответить, что кто-то должен был тебе позвонить. Нарушение этого условия ничем не каралось, кроме того, что ты лишался права посещать этот дом до тех пор, пока не забудут о твоем проступке. Обычно на этом попадались только новички, которых приводил кто-нибудь. Эля просила либо отдать телефон ей, либо выключить, и когда кто-то отказывался – его уже дружно просили покинуть дом. Новички редко возвращались, они не понимали этой фишки и предпочитали оставаться на связи с внешним миром, но никто не расстраивался по этому поводу, мы вообще не очень-то любим новичков, в отличие от Эли. Она почему-то рада каждому новому лицу, иногда она даже может забыть о том, что в доме есть остальные, кроме новенького. Именно поэтому мы их не любим: они забирают у нас Элю.

Хотя, опять же, новеньких не так много и было; всё это я знаю со слов Вия, а при мне, вроде бы, до сих пор не появлялось никаких новеньких.