Чёрная лента

Чёрная лента
Арабель Моро

Что есть судьба? Способен ли смертный человек противостоять ей?Жизнь миссис Вильерс казалась безоблачной: любящий муж, прекрасный дом, замечательные дети. Но один договор, заключённый по глупости ещё в детстве, способен разрушить не только её жизнь, но и её душу. Каждую секунду, каждую минуту своего существования она готова бороться за спасение своих близких и себя самой. Но что может сделать хрупкая женщина против всепоглощающей громады рока?В этой чувственной повести в художественном изложении рассказана мистическая история, действительно произошедшая в начале XVIII столетия в одном английском аристократическом семействе.

Арабель Моро

Чёрная лента

***

Решиться на переезд не очень-то уж и легко, скажу я вам. Думаю, с этим согласятся все, кто когда-либо перебирался с места на место. Мне же такое решение далось особенно тяжело. Всё дело в том, что для меня это был не просто переезд. Я впервые покидала родительский дом и перебиралась не куда-то поблизости: в соседний дом или на другой конец города. Нет, я отправилась совсем в иное место.

Не обременённая пока что ни работой, ни семьёй, я решила попробовать покорить приморские просторы. Почему? Наверное, я захотела вырваться из сковавших меня привычных оков быта. Я возжелала свежего глотка абсолютной свободы.

Так уж вышло, что в свои двадцать три года я мало где побывала. Учёба – дом, дом – учёба, встречи с друзьями на выходных – так протекала моя жизнь, и, в общем-то, она мне нравилась. Единственное, чего мне действительно не доставало, так это творчества. Я – художник, и душа моя отчаянно стремится пребывать во вдохновлённом состоянии. Вот только муза редко приходит к тому, кто сидит в четырёх стенах. Ко всему прочему, я жила в доме родителей и обязана была следовать заведённым у них правилам. В нужное время укладываться в постель, в раннее время вставать, вовремя приходить к столу и не гулять допоздна – это всё, конечно, правильно, но в таких условиях невозможно творить. Я – художник! Я – человек вдохновения! Если я ощутила присутствие музы, я хочу работать, а не бежать к столу и уж тем более отправляться спать.

Впрочем, родителям это сложно объяснить. В моём увлечении искусством они всегда видели лишь баловство, в то время как я надеялась стать если уж не великим, то по крайней мере профессиональным и хорошо продаваемым художником. Собственно, именно этот конфликт интересов и побудил меня сменить место обитания. Я люблю своих родителей, но их постоянные упрёки, их беспрерывное давление и критика моего так называемого «безделья» наводили на меня упадочные настроения и совершенно лишали способности творить. Я жалела, что не родилась в другое время. Быть может, когда-то, в веке восемнадцатом или девятнадцатом, труд художника и вызывал уважение повсеместно, но сейчас, в двадцать первом веке, творцу приходится прикладывать немало усилий, физических и духовных, чтобы доказать всем, и прежде всего родным, что его труд не просто приятное развлечение, а нечто большее. Нечто созидающее настоящее и будущее человечества.

Итак, пресытившись своей бестолковой жизнью, я собрала все имевшиеся у меня сбережения и покинула родной Дарем. Вещей было немного. Большую часть из них к тому же составляли инструменты, без которых не может представить свой труд настоящий художник. Кисти, краски и растворители, карандаши и мастихины – всё это было необходимо мне в новой жизни. Также я прихватила с собой этюдник и несколько натянутых на подрамник холстов. Конечно, они добавляли веса багажу, но, понимая, что в первые дни по приезде у меня, скорее всего, не будет времени и возможности отыскать магазины художественных товаров, я не решилась оставить их в родительском доме. Это был так называемый «стратегический запас художника». Все мои пожитки уместились в небольшой чемодан и рюкзак. С этим грузом я покинула родной дом, пообещав себе, что вернусь сюда только тогда, когда создам настоящий шедевр.

Я отправилась в графство Корнуолл, намереваясь поселиться там в одном из маленьких городков, будто бы игривой рукой рассыпанных по всему побережью. Я не знала, в какой именно городок мне следует поехать. Все они казались одинаково привлекательными и одинаково пугающе незнакомыми, и, чтобы не терзать себя попусту, я решила совершить короткое путешествие по всему побережью Ла-Манша, а затем остановиться там, где моей душе покажется наиболее уютно.

Почему я поехала именно туда? Вряд ли я смогу описать причину этого поступка логически. Женщина, художник и логика – эти три слова вряд ли способны сосуществовать вместе. Могу лишь сказать, что прежде я много слышала о графстве Корнуолл. Мне рассказывали, что города его имеют особенную атмосферу и глубокий, пропитанный историей дух. Мне захотелось в этом убедиться лично.

По прошествии месяца скитаний я облюбовала для себя городок, который для кого-то, наверное, показался бы весьма захолустным. Он находился на самом юге полуострова, и за исключением портовой зоны жизнь в нём текла крайне размеренно. Если слово «текла» вообще можно было бы применить к тому спокойному распорядку, что испокон веков был заведён в этих местах. Даже молодёжь здесь, казалось, никуда не спешила, что уж говорить о стариках, которых, надо отметить, было здесь куда больше, чем людей прочих возрастов. Но мне это понравилось.

Здесь, в этом тихом, почти забытом вселенной захолустье, я надеялась спокойно поработать над новыми полотнами. Быт художника, знаете ли, обязывает окружать себя приятной, немного пыльной, а главное, загадочной атмосферой. Городок, в котором я решила остановиться, как нельзя лучше соответствовал этому описанию.

Я решила окунуться с головой в атмосферу этих мест. По утрам я планировала совершать прогулки на побережье, затем, наслаждаясь видами или прислушиваясь к разговорам местных обывателей, завтракать в какой-нибудь маленькой кофейне, а после работать над полотнами до самого вечера. А ещё совсем недалеко от города, как я слышала, находилась старинная усадьба. Сейчас она была превращена в музей, но прежде принадлежала какому-то богатому роду.

Несмотря на то, что я художник, музеи я всё же не люблю. Мне не нравится суета, повсеместно царящая там. Я заметила, что большая часть людей посещает музеи не для того, чтобы насладиться произведениями искусства, выставленными там, но для того, чтобы иметь возможность позже говорить знакомым: «Между прочим, я был в этом музее». Быть в музее и не наслаждаться искусством, это всё равно что взять книгу, пролистнуть, не читая, страницы, а затем утверждать, что прочитал её всю.

Вы скажете: «Что значит “наслаждаться искусством”? Я зашёл в зал, увидел картину. Она красивая. Что не так?»

Я скажу вам: «Всё». В среднем при походе в музей на изучение одного произведения искусства человек затрачивает от пятнадцати до тридцати секунд. Тридцать секунд! Тридцать секунд на то, что художник мог создавать годами! Эта мысль действительно ранит. За тридцать секунд невозможно понять все чувства, что вложил автор в свой труд, невозможно оценить особенности его мастерства, его настроение в момент написания картины. Каждый мазок кисти, каждый штрих, сделанный художником, несёт глубокий смысл. Любая картина открывается совсем иначе, если потратить на её изучение не тридцать секунд, а, например, час.

Впрочем, несмотря на это общее недовольство музеями, я решила как-нибудь при случае всё же посетить усадьбу.

На моё удивление очень многие квартиры, дома или даже комнаты в этом городке сдавались в аренду приезжим. Найти жильё за сравнительно небольшую плату здесь оказалось совсем не сложно. Посетив несколько мест, я решила остановить выбор на небольшом одноэтажном домике, находившемся почти на самой окраине городка, недалеко от скалистого побережья. Мне сказали, что это домик «с историей». Под «историей», конечно, имелось в виду то, что построен он был ещё в конце XIX столетия и что с тех пор в нём особенно ничего не изменилось. Меня это вполне устраивало. А ещё больше устраивала плата, ведь из-за неухоженности жилья, а также из-за отсутствия в нём современных удобств стоимость аренды его была очень низкой.

Хозяйка домика, пожилая дама, именующая себя миссис Томас, отдала мне ключи и, секунду помедлив, сказала:

– Только вы уж не сердитесь на меня. Дом давно пустует, и я не часто прихожу сюда с уборкой. Сами понимаете, возраст.

Её искреннее смущение вызвало у меня улыбку. Я посмотрела на её ладони. Кожа их была грубой и потрескавшейся от долгих лет честного, но явно нелёгкого труда. Я подумала, что было бы неплохо как-нибудь позже попросить её мне позировать. Мне очень хотелось нарисовать эти руки.

Вообще миссис Томас напомнила мне моих стариков, но было меж ними и одно важное отличие. На вид этой даме было уже далеко за восемьдесят лет, но то ли благодаря целительному морскому воздуху, то ли вследствие какой-то своей природной кипучей энергии, она обладала невероятной живостью, абсолютно не присущей подобным преклонным годам.

Тем временем миссис Томас, словно и не замечая того, с каким интересом я разглядываю её, продолжала говорить:

– Этот дом когда-то принадлежал моей прабабке, а как её не стало, здесь никто и не живёт. Иногда туристы вроде вас приезжают, просят сдать. Но таких немного. Сами понимаете, все хотят жильё поближе к центру, да и с удобствами. А этот дом, – миссис Томас пожала плечами, – он больше для тех, кто любит старину или хочет попробовать что-то непривычное. Таких мало теперь…

Последнюю фразу она сказала с какой-то непонятной мне грустью.

– А почему вы не продадите дом? – спросила я.

Мой вопрос застал врасплох пожилую даму. Её карие глаза озадаченно уставились на меня, а затем она снова пожала плечами и просто ответила: «Память».

Вскоре хозяйка моего нового жилища ушла, оставив меня в одиночестве. Она даже не стала заходить внутрь, словно бы «память», о которой она так заботилась, на самом деле навевала на неё тоску и грусть. Впрочем, тоску испытала и я, оставшись одна на пороге своей новой жизни.

Внутри было очень тихо, словно бы стены этого старинного дома не пропускали через себя ни единого звука. Дом моих родителей всегда был наполнен самыми разнообразными шумами. То были и звуки телевизора или радио, голоса членов семьи, шумы города и многое-многое другое. Здесь же звуков не было совсем. Словно бы на дом снаружи был надет какой-то волшебный колпак, не пропускающий ничего: ни звуков, ни свежего воздуха, ни даже самого времени.

Казалось, со смертью хозяйки и жизнь этого дома замерла. Даже старинные механические часы на стене давно остановились. Оставив чемоданы у порога, я подошла к часам и попробовала их завести. Попытка оказалась тщетной. Часы были сломаны, и это так сильно огорчило меня, что на мгновение я разочаровалась в своём решении поселиться именно здесь. Никогда прежде мне не было так страшно, как в этот момент. Мне казалось, что, решившись съехать от родителей, я совершила ужасную ошибку, что мне не следовало отправляться так далеко и что я, наверное, совершенно не подготовлена для такой жизни. У меня вырвался тяжёлый вздох, и я, стараясь избавиться от подступившего к горлу кома, обхватила себя за плечи. Мне вдруг захотелось плакать.

Борьба с собой заняла у меня немало времени, но затем, в очередной раз вздохнув и сказав про себя, подобно героине Маргарет Митчелл: «Я подумаю об этом завтра», – я вновь взялась за чемодан и потащила его в спальню. Сейчас мне некогда было тосковать. Предстояло занять себя работой. Прежде всего надо было разместить вещи, определить то, чего мне не хватает для жизни, и отправиться на поиски магазина, в котором всё это можно было бы прикупить.

Надо сказать, что комнат в этом доме было немного: спальня, кухня, объединённая с гостиной, да небольшая застеклённая веранда. При этом сами комнаты оказались до странности узкими и длинными, отчего размещение мебели в них было крайне неудобным. Стены и потолки здесь были довольно низкими, но ещё более низкими и узкими оказались межкомнатные двери. Пройти сквозь них с чемоданом в руках и рюкзаком за спиной, оказалось непростой задачей.

Всю обстановку спальни составляли узкая кровать, застеленная поеденным молью, выцветшим покрывалом, и массивный дубовый шкаф. Последний занимал большую часть комнаты. Все мои пожитки, да и я сама вместе с ними, спокойно могли поместиться в этом шкафу, и ещё осталось бы местечко. Из шкафа шёл едкий запах древности и пыли.

– Что ж, видимо, начать новую жизнь мне придётся с уборки, – недовольно поморщившись, проворчала я.

Оставив свой многострадальный багаж прямо посреди спальни, я отправилась в гостиную с целью поискать что-нибудь похожее на ведро и тряпку. Надежда была слабой, но я подумала, что миссис Томас, изредка наведываясь сюда с уборкой, вряд ли приносила все необходимые инструменты с собой. Скорее, как настоящая хозяйка, она припрятала их где-нибудь на кухне или в прихожей части дома. Обыскав кухню, я не нашла ничего полезного. Разве что пару старых, изувеченных сколами тарелок. Но, обернувшись к выходу, я обнаружила ещё одну дверь. Она оставалась не замеченной мною прежде, из-за того, что была ещё более узкой, чем прочие, и находилась прямо за входной дверью, которая, открываясь, полностью скрывала за собой свою младшую сестру.

Загадочная дверца вела в небольшой чулан. Я бы даже сказала «чуланчик». Это была комната размером метр на метр, усиленно заставленная полками, содержащими многочисленные коробки, старую посуду, стопки газет и прочий совершенно ненужный хлам. Среди этого барахла я обнаружила ведро, но не нашла ничего похожего на тряпку. Размышляя над тем, какая из моих любимых футболок обретёт сегодня свой конец в славной битве за чистоту дома, я уже собиралась уходить, когда случайно задела локтем одну из коробок, что стояла на стеллаже среди прочих своих бесчисленных собратьев. Коробка эта размещалась у самого края полки и, будучи совсем небольшой, от моего касания упала на пол. Содержимое её, вывалившееся наружу, заставило меня задержаться. Это были скрученная в рулон выцветшая шёлковая лента и сильно потрепанный старый блокнот. Больше в коробке не было ничего.

Снедаемая любопытством, я отложила в сторону ведро и взяла в руки блокнот. Многие листки в нём оказались вырваны, словно бы кто-то нарочно убрал из него лишние страницы, сохранив лишь то, что считал действительно важным для себя. На развороте обложки аристократически элегантным почерком было выведено имя «Бетти». Все сохранившиеся страницы оказались исписаны. Основной текст пересекался многочисленными правками и комментариями, очевидно, добавленными позже. Я заметила, что рука, заполнявшая эти страницы (за исключением разве что имени на обложке), была явно одна, но почерк на начальных страницах был крупным, угловатым и по-детски неаккуратным, а к последним же листам загадочного блокнота он стал заметно мельче и мягче. Строки, подобные на первых страницах морским волнам, к концу стали ощутимо ровнее. Слова перестали прыгать и даже приобрели некую аристократическую правильность черт. Этот заметный рост владельца блокнота меня очень заинтриговал.

Быстро пролистав страницы, я поняла, что передо мной не просто какая-то записная книжка. Это был личный дневник, оставшийся, вероятно, от кого-то из прежних хозяев дома. В задумчивости я нахмурила брови. Мне стало любопытно, что человек, живший здесь когда-то, так старательно хотел сохранить и как этот дневник связан с лентой, хранившейся с ним в одной коробке.

Забыв про уборку, я отставила ведро в сторону, подняла коробку, сложила в неё ленту и дневник и вышла в гостиную. Я чувствовала, как у меня ускоряется сердцебиение. Не знаю, что я хотела отыскать в этом дневнике, но меня не покидало ощущение, что это не просто какая-то бесполезная вещь из прошлого. Мне казалось, будто бы я отыскала клад, и я спешила как можно скорее открыть его.

На кухне у маленького запылённого окна стоял потрескавшийся деревянный стол. Я поставила на него коробку. Не пытаясь смахивать пыль, толстым слоем лежавшую на стульях, я села и открыла дневник на первой странице. Я понимала, что не смогу ничем заниматься до тех пор, пока не прочитаю его полностью. Полной грудью я вдохнула запах старой бумаги. Я чувствовала близость тайны. Я хотела её разгадать…

17 июля 1848 года. Одиннадцать часов после полудня.

Мне страшно. Нет, это не ужас бесконечного преследования, не страх гибели. Просто сегодняшний день навсегда разделил мою жизнь на то, что было до, и то, что произойдёт после. Ещё вчера всё было так легко, так понятно. Меня окружали родители, братья, сёстры, тётки и старики. Вчера я считала себя ребёнком и с затаённым ужасом ожидала того дня, когда всё изменится.

День этот наступил сегодня. Случилось то, что должно было случиться, – меня по настоянию тётушки Рут отправили служить в господский дом. Семья считает это успехом, я же… Я же не вижу разницы между тем, чтобы работать в поле или в господском особняке. И там, и там я – всего лишь раб, бесправный и безмолвный слуга. Вот только быть слугой в окружении родных людей или быть им, находясь рядом с незнакомцами, – это совершенно разные вещи. По крайней мере, так кажется мне. Впрочем, видимо, только мне.

В нашей семье тётушка Рут всегда считалась самой образованной и мудрой. Она была единственной, кто умел неплохо читать и даже вполне сносно писать. За неимением собственных детей и понимая, что годы её уже близятся к преклонным, тётушка решила передать ценный навык образования кому-то из детей своей младшей сестры, моей мамы. Нас было восемь: три девочки и пять мальчиков. Поначалу тётушка Рут пыталась учить всех, но позже поняла, что дети, с пелёнок приученные к тяжёлому ручному труду, к работе головой практически неспособны. Из всех восьмерых интерес к учёбе проявила лишь я. Впрочем, тётушке Рут этого было достаточно.

Сначала учиться грамоте мне очень нравилось, и, хотя я всегда понимала, что навык этот вряд ли когда-нибудь пригодится мне в жизни, уроки тётушки я слушала внимательно. Мне нравилось читать. Тот момент, когда из отдельно существующих букв вдруг складывается целое, хорошо знакомое в устной речи слово, казался мне волшебством. Чуть позже тётушка научила меня и писать слова. На обломке деревянной доски я палочка за палочкой и крючочек за крючочком выводила угольком буквы. Я чувствовала себя величайшим умом если не на свете то, по крайней мере, своей семьи. Через какое-то время мой энтузиазм в обучении утих. Нет, мне не надоело учиться, просто мне стало скучно. В нашем доме была всего одна книга – Евангелие от Матфея. Она была интересной и, по всеобщему мнению, очень ценной. Но она была одна! По ней я научилась читать, по ней же я училась и писать. Снова и снова прочитывать и переписывать одну и ту же книгу в конечном итоге мне надоело. Я стала выискивать поводы, чтобы уклониться от занятий и сбежать от тётушки Рут туда, где собирались мои менее образованные сверстники.

Впрочем, я глубоко ошибалась, полагая свои занятия бесполезными для будущей жизни. Я считала их забавой, не более. Но тётушка Рут мыслила иначе. Обучая меня, она преследовала некоторые весьма перспективные цели. В частности, тётушка надеялась на то, что в конечном итоге меня возьмут служить в господский дом. Эта мысль не раз озвучивалась в нашей семье, но я всегда воспринимала её как шутку. Я никогда не представляла себя служащей в господском доме, да и не понимала, что я, оказавшись там, могу делать. Я привыкла к труду в поле, к деревенской работе, к походам в лес за ягодами и хворостом. Слуги господского дома в лес не ходят, это я знала точно. Если им что-то требовалось, они призывали рабочих из деревни, и уже те шли в лес и приносили в господский дом всё, что было необходимо. Мне такая жизнь не нравилась. Моя душа просила свободы. Конечно, земли, на которых находилась наша деревня, принадлежали не нам, а богатым владельцам. Да и мы сами, жившие на этих землях, были во всём подчинены этим собственникам. Но всё же мне казалось, что слуга, живущий в деревне, чуть более свободен, чем слуга, работавший в богатом доме. Старшее поколение мыслило иначе. Они считали, что свобода может обусловливаться только наличием денег и влиятельных знакомых. И то и другое могло быть обретено только в господском доме.

Несколько дней назад по деревне прошёл слух о том, что в господской усадьбе скончалась одна из служанок и что теперь там ищут молодую девушку на её место. Тётушка Рут, использовав все свои связи, подсуетилась и самым скорейшим образом пристроила меня на эту работу. Надо отметить, что это оказалось довольно легко. Недавно мне исполнилось пятнадцать лет. Я считалась молодой, но вполне самостоятельной, исполнительной, но в то же время не раболепствующей девушкой, да и к тому же знание грамоты давало мне дополнительное преимущество в глазах старшей прислуги господского дома. В общем и целом, не удосужившись узнать моих пожеланий, родители и тётушка пристроили меня горничной в господский дом. Сообщили мне об этом вчера вечером, а сегодня я должна была со всеми вещами явиться на своё новое место работы. Вещей, впрочем, у меня было немного. Посоветовавшись с тётушкой, родители пришли к выводу, что на такой прекрасной работе я очень скоро сама себя обеспечу, и поэтому выдали мне лишь два платья – одно было на мне, а другое свёрнуто в узелке, который я беспрестанно теребила по дороге в господский дом.

Прежде чем приступить к работе, мне необходимо было представиться хозяйке усадьбы. Её звали миссис Маргарет Вильерс. Момент знакомства с госпожой пугал меня больше всего, так как она должна была окончательно утвердить меня на должность. Не знаю, чего я больше хотела в этот момент: чтобы она похвалила меня и приняла на работу или чтобы выгнала со двора.