Медсестра. Кабак

– Я вам докажу! – в порыве пьяной дерзости с пафосом сказал солдат, открыв дверь. – Спорим, я вас сейчас подниму и назад в сестринскую отнесу?

– Ты, что, охуел? Хочешь сказать, я вешу как ванна с водой, паскудышь?

– Нет, вовсе нет. Но так вы на себе почувствуете мою железную хватку.

–Железная да железная. Откуда у тебя, деревянного, железная?

Вместо ответа разгорячённый водкой и ночью солдат схватил медсестру двумя руками там, где у обычных женщин начиналась талия. Но Мария Васильевна была с изюминкой и без талии. Оторвав от пола медсестру, Кузнецов весь сгорбился, а его межпозвоночные диски сплющились, и лишь прямая мужская принципиальность убеждала его не сдаваться. Позвоночник Марии, наоборот, почувствовал благодарное облегчение, а сама Мария рассмеялась от нахлынувшего приступа радости. Ефрейтор упёрся лицом прямиком в её пышную грудь и завалил медсестру ещё больше на себя, чтобы хоть как-то устоять на ногах. После чего с решимостью локомотива побежал в сторону сестринской. Благо ощущение пышной женской груди на лице придавало ему тестостероновой бодрости и сил. Мария смеялась как малое дитя, наглаживая окаменевшие плечи солдатика, испытывая помимо радости и другие, более сладкие чувства. Внезапно Кузнецов всем своим существом почувствовал, как Марию Васильевну бросило в пот, и от неё запахло чем-то вроде кефира. Он не смотрел ей в лицо, но знал, что её губы наполнились кровью, от чего стали маняще-алого цвета. От этих ощущений с Кузнецовым произошло почти то же самое. Мария так же моментально это почувствовала, и, продолжая наглаживать своего носильщика левой рукой, правой стала расстёгивать халат. Продолжая смеяться, в порыве нахлынувшей страсти она вытащила на свет божий свою увесистую и белую левую грудь, и солдатик, чья кровь давно уже иммигрировала из головного мозга в пенисный, впился в розовый сосок и принялся жадно сосать.

– Соси, Кузечка, – стонала в истоме Мария.

Он уже поставил её на землю и прижал к стене, обоими руками распахивая её одежду.

– Пей меня, Кузя! Пей до дна! Сожми их, выдави всё до последней капли.

Её рука уже намертво схватила за член несчастного ефрейтора, и дальнейшее было неизбежно. И отвратительно.

Тем временем, жизнь в сестринской шла своим чередом. Степанов косыми взглядами и плохими шутками пытался охмурить Наташу, а молчаливый Агапкин ждал своего часа. Он умело пропускал рюмки и сохранил трезвость ума. Вся его скромность была лишь маской холодного расчётливого человека.

– … так я с наряда прихожу, – продолжала Степанов. – И тут, вот тебе раз – форма «раз». А у меня в карманах две мобилы и зарядка. Разбивать их не хочется. Одну то не жалко – не моя, но за вторую, думаю, надо бороться. А у нас в нателке, Наталья Борисовна, кармашек такой есть прямо на члене. Не знаю, зачем он там, но мой телефон влез, как под него сшито. На зарядку, думаю, пофиг, на вторую мобилу тоже, так и оставил их в кармане. Так вот, скинул всё шмотьё в кучу, вывернул химзу, берцы вытряс. А дежурный тогда был, его знать надо! – смеялся Степанов. – Стоит и смотрит на меня, на вещи даже не взглянул. Смотрит и ждёт, а я тупого из себя строю. Подходит ближе, говорит: «Ничего не смущает?». Я говорю: «Ничего». «А это что?», спрашивает. «Где?». «В пизде!» – орёт дежурный, –Степанов заливается смехом перед затихшей аудиторией, показывая себе между ног. – Догоняете? Ха-ха!… «Не понимаю, о чём вы» – отвечаю ему. «А о том самом» – говорит дежурный и хватает меня… – Степанов смеётся. – Хватает прямо… – Степанов ржёт. – Прямо за мобилу!… – Степанов сопровождает свой истерический смех брызгами слюны. Немного отдышавшись, он продолжает. – Тут ротный видит эту картину, говорит: «Уткин, ты у него ещё в очке поковыряйся». «Тут у него это». «Представь себе! Без этого в армию не берут…» Но тут до ротного доходит, и он, как кошка к голубю, подходит ко мне. «Доставай» – говорит. «Нечего доставать, товарищ майор». «А это что?!». И он – ротный!… – приступ смеха снова разгорается в Степанове. – Хватает меня… Хватает за мобилу.

По щекам рассказчика текли слёзы, хохот перекашивал его лицо. Насколько весело было Степанову, настолько же скучно было Агапкину. Сразу после этой уморительной истории Агапкин предложил перекур. Нет, он ничего не говорил, слова были лишними, он и Наташа уже давно держали сигареты в руках. Они медленно и почти синхронно встали, и Степанов последовал их примеру, прихватив с собой остатки озёр.

– Давайте в ближнем туалете покурим, – сказала Наташа, когда они вышли из сестринской. Она думал, что Кузнецову и Марии в дальнем туалете требуется время. Но, по правде говоря, Кузнецову хватило и мгновений, чем он разозлил Марию Васильевну.

– Машка то какая бойкая, – улыбалась Наташа Королёва. – Хочу в её возрасте такой же быть. Нет, я вовсе не считаю её старой, я просто не думала, что так можно. Молодчина Машка! – заключила Наташа, ища реакции на лице Агапкина.

– Мария Васильевна – огонь! – тостом произнёс Степанов и отпил из озера. – Но вы, Наташенька… Вы – пламя… – заискивающе произнёс он, прикуривая от зажигалки сигарету, сворованную из тумбочки соседа по палате.

Агапкин прикурил от спички и поднёс колодец из рук с пламенем внутри к лицу Наташи. Она прикурила в стиле восьмиклассницы: держа обеими руками локоны волос и тянувшись головой с сигаретой в зубах к огню. Агапкина это движение тронуло до глубины души, и в нём разгорелось пламя уничтожения. Он был из тех парней, кто моментально клевал на неопытных в чём-либо девушек. Он презирал их за слабости, но вместе с тем и любил. Ему хотелось уничтожить её и создать заново – сильной, идеальной. Агапкин был ревностным творцом по натуре.

– Спасибо, Серёжа, – как бы невзначай сказала Наташа.

– Воу, воу, воу! – посмеиваясь, произнёс Степанов. – Она знает твоё имя, Агапкин. Что бы это могло значить?

Степанов изобразил детектива, но эту загадку не суждено было решить юному сыщику. Так как после второй затяжки никотин вступил в бурную связь с этанолом и отключил центр управления в теле Степанова. Он начал молотить нечленораздельный вздор и в скором времени покорно отдался руками Агапкина, которые любезно дотащили его до кровати, а затем поставили рядом с ней тазик.

– Хочу быть как Машка, – продолжала Наташа начатые размышления. – Вот как у неё так всё так ловко выходит? Она каждый раз кого-то охмуряет. Хотя, будем честными, она далеко не красавица. Просто в ней есть что-то притягательное. Понимаешь? Тайна в ней есть! Тебе так не кажется?

– Конечно есть, – в голове Агапкина созрел монолог, будоражащий пьяный разум Натальи. – Тайна есть в каждой женщине, Наташа. Вопрос лишь в том, увидит ли это мужчина. Если, например, женщина постоянно, так или иначе, намекает на свою загадочность, или тайну, как вы говорите, то все мужчины это заметят. Но умному мужчине обидно, когда женщина явно намекает, ведь ему самому хочется найти эту загадку, а затем разгадать её, чтобы потешить своё самолюбие. К счастью для Марии Васильевны умных мужчин намного меньше, чем остальных, поэтому она всегда будет нарасхват. Так как «иные» мужчины всегда будут считать, что они большие молодцы и умники, раз смогли отыскать тайну в таких женщинах как Мария Васильевна. Но есть и другие женщины, которые даже тайну делают тайной, понимаете? Они ведут двойную игру, которая утомляет «иных» мужчин, но зато умных и смелых побуждает принять вызов. Здесь-то и завязывается настоящая война с разведкой, пропагандой, подкупом, шпионажем. Здесь-то и проверяется мощь пехоты, артиллерии, авиации и флота. Уничтожаются города и стираются грани между правдой и ложью. Здесь-то поэты и пишут свои стихи, художники – полотна, музыканты – симфонии. А бесталанным личностям вроде меня ничего не остаётся, как истомно вздыхать и повторять – это любовь, – Агапкин бросил окурок в унитаз и дёрнул слив. – Это любовь.

Королёва была покорена. Она практически ничего не поняла, но сказанное Агапкиным ей показалось очень глубокомысленным и значительным, а тон его голоса пускал ей по коже мурашки. Они вышли из туалета, и Наташа взяла Агапкина под руку.

– Я так понимаю, – сказала она. – Вы себя не причисляете к этим самым «иным» мужчинам. Интересно, к каким женщинам вы бы причислили меня?

Агапкин сделал ещё пару шагов и, остановившись напротив душевой повернулся к Наташе, обнял её за талию и горячим шёпотом ответил:

– К другим.

Они смотрели друг другу в глаза и двигались, словно в танце. Левой рукой он открыл дверь душевой и завёл её внутрь. Прижав Наташу к душевой кабине, Агапкин стал медленно опускать руку с талии. И когда его ладонь полностью обхватила её левую ягодицу, он рывком притянул пьяное и томное тело Наташи и впился ей в губы. Он долго ласкал её, даже слишком, но для этого были свои причины, ведь он прекрасно понимал, что надолго его не хватит. Поцелую в шею, в уши, совместно с петтингом довели Наташу до состояния, когда она уже ни секунды не смогла бы прожить, если Агапкин бы не вошёл в неё на всю длину. Поэтому она буквально сорвала с него штаны вместе с трусами, схватила за член и, повернувшись к нему тылом, собственноручно погрузила конец Агапкина в своё начало.

На счастье солдата, медсестра была обильно увлажнена своими бартолиновыми железами, и он смог выдержать 20-25 поступательных движений. К счастью для Наташи и самолюбия Агапкина, этого хватило, чтобы она смогла кончить. Её тело судорожно дрожало, она пыталась что-то сказать, но ей не хватало воздуха. Такое с ней было впервые, такой мощный оргазм. Она почему-то почувствовала себя девственницей. Причиной тому не были какие-то особые навыки Агапкина в движении тазом, и, конечно же, не его 16 сантиметров женской радости. Просто слова Агапкина, сказанные вовремя и прямиком в цель, явились лучшей приправой к сексу. Ведь, услышав их, Королёва сразу поверила, будто у Агапкина имеется не дюжий ум. А женщин всегда возбуждает этот мужской орган из двух букв. Наличие ума так же подтверждалось в Агапкине тем, что сохранил рассудок и, вовремя высунув, кончил Королёвой на её стройные, гладкие икры.

Потом было что-то ещё. Были разговоры ни о чём всю ночь, и снова секс, и снова ласки, пока сон не победил, сначала Наташу, а затем и её рыцаря. Ни Кузнецов, ни Мария Васильевна не возвращались в сестринскую. Ефрейтор давно лёг спать со своим стыдом, а Мария, напоследок откушав в буфете остатков от ужина, завалилась спать в зоне рекреации.

Наташа Королёва только утром, вспомнив весёлую ночь, осознала, что произошло и как ей к этому следует отнестись. На часах было 6:38, когда на шее Агапкина появилась худая, жилистая кисть Наташи. За яйца она хватать не стала, то ли пожалела, то ли решила, что до него и так дойдёт. Агапкин проснулся только на втором десятке килограммов усилия на своём горле.

– Не дай бог, – услышал Агапкин нежный, но злой голос Наташи. – Об этом узнает кто-то из твоих вшивых товарищей. Ты меня понял?

Агапкин, чувствуя нехватку воздуха и безумство Королёвой, с усилием оттолкнул её от себя и встал с дивана. Наташа ждала ответа от своего голого обольстителя, но его не последовало. Солдат стал молча одеваться, даже не взглянув в сторону медсестры, что вызывало негодование беззащитной, слабой женщины.

– Ты оглох, что ли? Или я непонятно говорю?

Королёва встала с дивана и, прикрывая свою наготу одеялом и грозно размахивая сжатым кулачком, решила напомнить Агапкину о своём превосходстве.

– Если я хотя бы какой косой взгляд увижу в свою сторону, Агапкин, ты вообще пожалеешь, что с членом родился.

– Наталья Борисовна, – не глядя на неё, ответил Агапкин. – Я слышал о вас всё это, но верил. Думал, вы так только со всякими мудаками себя ведёте… Ну, что я могу вам сказать?

Он уже был одет по пояс и застёгивал на себе госпитальный китель, глядя разочарованным взглядом на медсестру.

– Я провёл потрясающую, незабываемую ночь. Почувствовал истинный вкус жизни, а теперь… Теперь я разочарован послевкусием, – сказал серьёзным тоном Агапкин.

Солдат поправил форму одежды и направился к двери. Королёва растеряно дёргалась то к нему, то к одежде в попытках что-то ответить, но слова соскакивали с языка.

– Не переживайте, – сказал спиной Агапкин, стоя на пороге. – Я никому не буду ничего рассказывать, можете спать спокойно.

На пути к своей палате он увидел храпящую Марию Васильевну в рекреации, липкие пятна и пепел на полу после вчерашнего кутежа и санитарку, которая чётко увидела связь между ним и всем этим бардаком. От чего она злобно проигнорировала его «здрасте».

Агапкин действительно был доволен ночью и разочарован утром, но он, с присущим ему оптимизмом, закрывал глаза на эту низкую утреннею сцену. Тем более наступил вторник, шумы в лёгких исчезли уже в пятницу, а в субботу ему перестали давать таблетки.

Вторник был выписным днём в этом чудном заведении. Отделения пустели часа на 4, а потом, обычно после обеда, поступала новая партия. Кто-то смотрел с завистью на выписных, мечтая как можно скорее свалить из этой паутины ничего-не-делания. Кто-то изо всех сил старался задержаться в этом уютном гнёздышке блядства.

Мария Васильевна и Наталья Борисовна сдали дежурство после завтрака и уехали домой. Больше они не встретятся ни с Кузнецовым, ни со Степановым, ни с Агапкиным. Хотя вероятность снова заболеть не так уж и мала. Но у них было на этот счёт своё женское чутью, и оно не обманывало. Мария ни капельки не жалела об этом, скорее даже наоборот. А вот Королёва неоднократно возвращалась к тёплой мысли о возобновившемся бронхите       Агапкина, или вовсе не долеченном, который перерастёт в пневмонию, что означало бы минимум 21 день госпитализации. Сколько бы тогда она могла послушать его мудрых речей, и сколько бы было бессонных ночей. Она конечно бы извинилась за своё поведение, и он бы всё понял. Думая обо всём этом, Королёва чувствовала себя всё моложе и моложе.

Тем временем в медпункте одной из ближайших войсковых частей набралось шестеро солдат, нуждающихся во флюорографии, по мнению тамошнего, фельдшера. Ещё через час они выехали в поликлинику, затем, отстояв очередь и, прождав в ожидании снимков ещё два часа, двоих из этой компании госпитализировали. Им повторно сделали флюшку в стенах госпиталя и направили в приёмный покой с предварительными диагнозами: острый бронхит и острая левосторонняя пневмония. А ведь у солдатиков просто болели головки и горели щёчки, но, тем не менее, миновав приёмный покой они уже переодетыми отправились в пульмонологию, куда прибыли во время тихого часа, чем очень потревожили своих соседей по палатам. Сами же солдатики тревожились лишь о том, будет ли у них обед, или им светит только ужин. Буфетчица сразу разрушила их надежде, и они голодный отправились в свои палаты.

Один лежал в третьей, где все койки были заняты коллегами по бронхиту. Второй лежал в четвёртой, где был лишь один пневмонический постоялец. Одному было приятно отвлечься от службы, а второй рвался назад в роту. Один сразу заметил шкаф с книгами и пошёл выбирать себе новый мир, а второй, увидев телек, потешил себя мыслью, что будет не так уж скучно. Оба были рядовыми, но один был Сосов, а второй Шишкин. И, даже исходя из их фамилий, можно с уверенностью заявить – судьба у них совсем разная.

Сосову досталась самая плохая койка, расположенная сразу у двери в палату справа у стен. «Все будут сидеть на ней» – первая мысль, возникшая у него. С соседями ему тоже не слишком повезло, но пока он этого не знал. Но по позе спящего напротив он сразу заключил, что это редкостный мудак. И как оказалось, заключение было справедливым. Мудака звали Джамбулат Алиев, но все его звали по имени, так как в палате были ещё Джамбулатов и Ямбулатов. Они олицетворяли святую троицу – Джамбик, Джамбу и Ямбу. Помимо них в палате ещё лежали Максимов и Гусев. Каждый из обитателей третьей палаты заслуживает внимания, но даже если капать не слишком глубоко, можно многое узнать.

Максимов – 25-ти летний рядовой, проводивший почти всю свою службу в разных отделениях этого госпиталя. По одной его походке уже сразу было понятно – либо он до трёх лет головку не держал, либо он употребляет с трёх лет. Нет, вовсе не с трёх. Максимов свой путь наркомана начал в 14 лет, и в 23 года струпья на коже образумили его и направили на путь истинный. И к 24 годам он смог исключить из своего рациона даже марихуану, оставив для досуга лишь сигареты и алкоголь.

Гусев – типичный пацан из пригорода: А.С.А.В.; брат за брата; больше стаффа-меньше табака; твоя вишнёвая девятка; чёрный пистолет; заваренные дифференциалы; пиво и семечки в подъезде. В общем, он нашёл язык с Максимовым.

Джамбулатов и Ямбулатов были порядочными мусульманами в том смысле, что 3 раза в день совершали намаз. Они особо не разговаривали и ничем интересным не занимались. Только весь день без остановки говорили по телефонам на родном языке, делая это зачастую чересчур экспрессивно.

Алиев не выполнял намаз, но всякий раз при случае указывал на ошибки своих религиозных коллег. Само собой со своим уставом в чужой монастырь его не пускали, и между троицей постоянно возникали споры, но без особой агрессии. В остальном Джамбик был таким же приставучим, мягко говоря. Входя в палату, он всякий раз заявлял: «Напердели тут, суки», смотрел на Сосова и прыгал плашмя на свою кровать. Все его движения были омерзительно резкими.