Люди с солнечными поводьями

Стоя сбоку очага, с треском разгрызающего остатки смолистых поленьев, Нарьяна в первую очередь расправилась со своими непослушными волосами. Нетерпеливо драла, чесала деревянным гребнем свалявшиеся кудри, пока не упали они по спине гладкими черными волнами. Туго-натуго, насколько хватило силы, заплела их в косу с добрый кулак толщиной. Натянула заячьи чулки, повязала на пояснице кожаные тесемки широкого, в четыре ладони, пояса из пестрого меха сиводушки.

На спальную лавку легла медвежья шкура с полосой благородной седины. Нарьяна набросила шкуру с осторожностью. Брала пальцами, стараясь касаться как можно меньше, чтобы к ребенку не перешла злость зверя, живущая в шерсти. Прикрыла сверху волосяными циновками. К сложенному в углу одеялу добавила две набитые утиным пухом подушки. Сверху еще две – подшейные, меньше и мягче, из нежного лебяжьего пуха… Уф-ф, все. Едва не задохнулась от усилий.

Ночь выдалась маетная. Снова и снова видела Нарьяна чьи-то пронзительные ледяные глаза с кровавыми зрачками, наблюдавшие за ее сном. Ужасные очи преследовали много ночей подряд, почти с тех пор, как ушла дружина. Просыпаясь, женщина дрожала под теплым одеялом и, глядя сквозь оплывы оконной слюды, просила деву Луну помочь ей избавиться от дурного сна. Несколько раз порывалась сказать о сне хлопочущей рядом Модун и не смогла. Да что зря языком трепать? Сколько бы ни стерегли жену багалыка, обычная людская охрана не спасет от лихих глаз неизвестного.

Нарьяна вышла на улицу и вскрикнула: с ближней ели шумно слетела ворона. Ох не к добру! Обычно осторожная, птица села по-свойски рядом, повернула набок гладкую головку и оглядела Нарьяну искоса снизу вверх. Нечто человеческое чудилось в этом внимательном насмешливом взоре. Откуда взялась – одна? Черные сородичи давно собрались в стаи, снарядились к кочевке в теплую страну Кыта?т.

Наглая ворона сделала скачок, подобралась почти вплотную к носкам ровдужных торбазов. Непроизвольно скрестив ладони на животе, женщина отшатнулась и упала спиной на покатую дверь юрты.

– Ш-шух! – опомнившись, шуганула незваную гостью.

Вещунья отпрыгнула чуть в сторону, но не улетела и пренебрежительно каркнула на весь двор: «Каг-р, кар-ра, кар-р!» Мол, гони меня, не гони, а я про тебя что-то знаю, да не скажу!

До зубовного стука напугала, пособница бесов…

Расстроенная, Нарьяна зашла обратно в юрту. Постояла в замешательстве на пороге, и словно холодные пальцы сдавили затрепетавшее сердце. Она ведать не ведала, что за жуткий человек ей снился, но вдруг поняла – почему… Это не человек, это – демон! Демон или дьявол, сам Черный бог, поднявшийся на Орто из глубин Нижнего мира Джайан! И не она, Нарьяна, нужна ему, а тот, кто родится сегодня! Должно быть, чудовище приближается к Элен… Может, оно уже здесь!

Ребенок заволновался внутри, дрыгнул сильной ножкой. Наверное, тоже боялся отмороженных бесовских глаз.

– Я спрячу тебя, малыш, – пообещала Нарьяна, поглаживая расходившийся живот.

Ждать Хорсуна нет сил, а враг подстерегает время, когда начнутся роды и тело Нарьяны откроется в пределы миров. Прорвавшись в явь, страшилище ринется к роженице, лишь только дитя подаст голос. Схватит-сожмет ребенка когтистыми пальцами… И ничто, никто этому не помешает! В заставе полно оружия и есть два обученных воина: Кугас и Дуолан, но они бессильны против демона… Нахлынула паника, и явилась мысль – бежать! Бежать, иначе сбудутся воронья примета, плохое предчувствие и дурные сны!

Где укрыться? Ближе всего к заставе маленькое селенье Сытыган. Там живут презренные люди рода щук, что питаются сусликами и лягушками. Аймак будто дал почин поговорке: «К волчьей стае приблудилась паршивая собака». Народ Элен мало общается с отщепенцами. О творящихся в роду делах рассказывают такое, что смотреть в ту сторону стыдно… Подумать невозможно о спасении в Сытыгане с его порочными обитателями, преступившими законы жизни, потерявшими души!

Дальше, левее к берегу Большой Реки, – аймак кузнецов Крылатая Лощина, расположенный между двумя холмами. Если отправиться по горной тропе, можно добраться быстро. Живущая там швея-мастерица Ура?на, жена главного кузнеца Тимира, подскажет, что делать.

Размышляя, Нарьяна собирала вещи для родов. В привязанный к поясу кошель сунула кусок вареной жеребятины в бересте, завернула в пучок пырейного сенца срезку жильных ниток и маленький нож. Поколебавшись, взяла ножницы с загнутыми остриями. Вдруг родится девочка, чем тогда пуповину отрезать? Ножом только мальчиков отсекают от материнской привязи, девочек – ножницами…

Скатала в кобылью шкуру заячье одеяльце и пеленку – квадрат тонко вымятой жеребячьей кожи. Отыскала на полке среди мис и чоронов маленький туес с крышкой, налила в него свежих сливок. Спрятала приготовленное от заметливых глаз Модун.

Должно быть, Хорсун поручил хорошенько присматривать за Нарьяной. Женщина глаз с госпожи не спускает, придумала стеречь денно и нощно. Так и мелькает ее мощный силуэт в сверкающем окне. Слоистая слюда почти прозрачна и хорошо пропускает свет, не то что толстый кусок льда, который Хорсун вставит в окно зимою. Не почистишь лед ножом вовремя, не обметешь снаружи веником – в юрте станет темно… Лед, лед, ледяные глаза! В низу чрева резко заныло. Словно острая палка с шипами захватила нутро и повернула по оси… О-о, Белый Творец, неужели бывает так больно?! Шепча молитву, Нарьяна забегала с левой женской половины на правую мужскую. Остановилась, поддерживая живот обеими руками. Боль отдалилась тянущими толчками, затихая. Надолго ли?

Нарьяна уткнулась головой в поддерживающий западную часть юрты столб с торчащими сверху колышками. На них муж кладет оружие, вешает луки и седла. Выше, почти под самой балкой, темнеет вражья косица длиной в три кулака. В нее вплетен крохотный золотой меч-оберег. Косу когда-то отсек с головы иноземца гилэта отец Хорсуна, знаменитый воин…

Под косой блестит боевой шлем мужа с восемью отлитыми по бокам крылами, по четыре с обеих сторон. На каждом крыле равные счетом перья, одно к одному. Родовой зверь-господин багалыка – орел. Покровительствует ему сам четырехглавый, восьмикрылый Эксэкю, священная птица – вестник весны… Хорсун мечтает о сыне. Воин ждет воина, орел – орленка. А знак материнского рода Нарьяны – белая кобылица.

Захотелось привстать на цыпочки и погладить рукой округлость крылатого шлема, ощутить живой гудящий холод железа, отлитого кузнецом Тимиром. Испуганно отдернула ладонь: совсем уже растеряла в путанице мыслей здравый разум и память… Забыла о запрете! Брюхатой бабе до боевых доспехов и дотрагиваться нельзя, не то что гладить.

Нарьяна в отчаянии топнула ногой: ну почему, почему воины до сих пор не явились?! Тревожным мыслям путь не закроешь, устремились во все стороны, тянут в голову худые думы. Вдруг разбойники барлоры или хориту, люди с узорными лицами, перебили дружину, безмятежно спящую в наспех сооруженных шалашах? Что, если охотники утонули в реке или ссыпался кряж над ними безымянным могильным курганом? Страшно, страшно! Крикнуть бы громко, через леса и земли, пролегшие между нею и мужем, упасть на грудь ему малою птахой: «Хорсу-ун!» Где ты, любимый, в каких дебрях скитаешься-бродишь, бросив жену, может быть, на погибель?..

Вспомнив ворону, отругала себя: полно каркать, кликать напасти, позаботься о ребенке! Бежать в горы, к Каменному Пальцу, у подножия которого стоят юрты жрецов? Но и это один из многих женских запретов! Женщинам не разрешается подходить близко к селенью мужчин в светлых одеждах. К тому же Хорсун презирает жрецов… А бежать все-таки надо к ним! Люди, озаренные Белым Творцом, помогут. Должны помочь, должны спасти ее и ребенка! Ведь воины охраняют и их священный утес, невыгодно заметный отовсюду, навлекающий на долину опасность!

Нарьяна приникла к окну, выглядывая мощный стан Модун. Тут охранница и сама зашла, густо звеня медными подвесками на платье. Занесла воды в берестяном ведре. Поинтересовалась, не глянув на скользнувшую к лежанке хозяйку:

– Ты что, не ела еще?

Та нарочито зевнула, унимая занявшееся дыхание:

– Ела. Выпила целую чашку сливок.

Модун подкинула дров в очаг, протянула к огню замерзшие руки. Поежилась зябко:

– Ох как холодно! Северный ветер подул.

Будто упрекнула.

– Ну и шла бы домой, – буркнула Нарьяна.

Модун молча подвесила на железный крюк в очаге глиняный горшок с молоком. Нарьяна почувствовала себя виноватой. У женщины ребенок маленький, работы дома невпроворот, а тут будь добра исполнять приказ, оберегать капризную жену багалыка.

– Скажи, почему тебя мужским именем зовут? – спросила миролюбиво.

Женщина улыбнулась:

– Не ты первая этот вопрос задаешь. У моего отца Бэргэ?на, багалыка дружины в том краю, где я раньше жила, было две жены, а рожали только девчонок. Я девятая по счету, последыш от баджи?[37 - Баджа? – младшая жена.]. Вот отец от отчаяния и нарек меня не по-женски – именем, какое мечтал дать сыну. Еще, правда, потому так назвал, что родилась я крупной, тяжелой, будто желудок сытой коровы. Не успели, говорят, занести в юрту из родильного шалаша, как я ухватила вертевшуюся у порога сестрицу за безымянный палец. И он у бедняжки посинел!

Модун засмеялась и, не удержавшись, похвасталась:

– Среди дочерей ботура Бэргэна я самая сильная и сноровистая! Он меня и на охоту всегда брал, и боевым искусствам учил. Жаль, недолго. Сказал: не женское это дело – вспарывать брюхо врагу. Но я все равно добьюсь, чтобы Хорсун посвятил меня в молниеносные!

– Разве женщине можно?

– А почему нельзя? – усмехнулась Модун. – Все запреты придумали жрецы и шаманы, чтобы запугивать людей. Трусливых-то легче себе подчинить.

Подметая шесток заячьей лапкой, Модун увлеклась воспоминаниями. Начала рассказывать Нарьяне об отце и сестрах, о своем аймаке, обитающем далеко отсюда по Большой Реке. О том, как приезжал к ней свататься Кугас.

– Хорошо, когда на дочери воина женится воин! Прибыли сговаривать меня Кугас с Хорсуном. Мы с сестрой, тоже не просватанной еще, выглянули в дверь и по молниям на щеках узнали ботуров Элен. Сестра навострила уши, подслушала разговор и губы надула: «Пы-ы, пы! Жених, оказывается, не тот высокий красавец, что первым с коня сошел, а второй, широкий в кости, рыжий, как летняя белка!» А мне Кугас сразу понравился. Ну и что – рыжий, значит, человек с огоньком, и глаза веселые!

Модун кинула мелкие щепки в жерло и тоже вспыхнула глазами – в них отразился огонь проснувшегося камелька.

– Сначала пригласили за стол Хорсуна. Поговорил он с отцом, потом жениха позвали. Вошел Кугас в юрту, поклон родителям отвесил. Мать по обычаю подала ему чорон, полный кумыса. Наклонился парень отпить, а отец вдруг ка-ак прыгнет, да ка-ак кольнет его мечом в живот, целясь в печень! Я аж по?том вся облилась. Ну, думаю, убил жениха! Смотрю: стоит мой рыжик невозмутимый, а из чорона не пролилось ни капли! Даже не заметила, как увернулся. Лишь после этого испытания отец согласился отдать одну из дочек на выбор. Кликнул нас с сестрой, и я поняла, что тоже приглянулась Кугасу. Но на том сговор не кончился, жениху еще надо было меня догнать и силою взять, коли сумеет… Помчалась я не хуже волчицы, бегущей от своры собак. Ох и долго же гнался за мной Кугас! Семь раз родовой алас кругом обежали! Потом я пожалела парня, сама встречь вышла из-за кустов. С того дня и понесла. А свадьба была через полгода, когда Кугас выплатил весь калым…

Нарьяна слушала вполуха. В животе снова все завертелось.

– Э-э, да тебе плохо? – прервала себя Модун. – Не время ли рожать?

– Не время, – солгала Нарьяна, улыбаясь через силу. – Просто устала и на душе неприятно. За Хорсуна, за дружину волнуюсь.

И все же не вытерпела, взмолилась:

– Прости, мне бы подольше одной побыть. Отдохнуть хочется. Так бы и продремала до следующего утра. А там, может, воины вернутся.

– Ну, гляди.

Модун положила в очаг три толстенных лиственничных полена. Одно будет пылать лучиной, второе возгорится не скоро, третье станет тлеть потихоньку на красных углях.

– Что ж, беспокоить сегодня не стану. Только вечером потревожу, на ночь огня завести. – Махнула ладонью: – К тебе и близко не подойду. Спи! Про еду не забудь, не то совсем ослабеешь. На полке мясо, сливки в горшке. Вот и молоко вскипятилось. Ведро с ледовой водой на лавке стоит. Если в чем вдруг возникнет нужда, позовешь. Не я, так кто-нибудь все равно посторожит во дворе.