Темное наследство

Возразить было нечего. Прощай, кольцо-трофей. Смогу ли я выкупить тебя? Неизвестно.

Я больше не способна была сопротивляться глухому отчаянию, которое душило меня все последние недели. Я почти перестала спать по ночам и не находила себе места днём. Такое чувство, словно сутками напролёт сидишь, уткнувшись лицом в стену, и куда бы ни поворачивалась – всюду стена.

Я сделала ещё один глоток вина, подняла взгляд на картину, висевшую над каминной полкой, ты, конечно, её помнишь. Она висела здесь с тех самых пор, как мы въехали в наш прекрасный дом. Пикассо. Красивая литография в раме, изображавшая немного неуклюжего, но трогательного Арлекина, который печально взирал на чёрную шапочку у себя в руке. Фон бирюзово-серый, слева – драпировка из тёмно-красного театрального занавеса. Очень красиво. Но эта картина всегда вызывала у меня противоречивые чувства. Это память о моём отце Фредрике, которого не стало, когда я была младше, чем ты, дочка, сейчас.

Мне было тринадцать, и эта литография – всё, что от него осталось. В каком-то смысле он даже не был мне настоящим отцом. Я родилась в результате короткого юношеского увлечения, и родители даже никогда не жили вместе. Фредрик закончил художественное училище в Копенгагене, но художником так и не стал. Вместо этого он открыл собственную галерею и начал находить и продавать предметы искусства. Однако жизнь диктовала свои правила. Нередко Фредрик оставался на мели. В такие времена он сдавал свою квартиру, а сам спал на диване в галерее. В его жизни было много всевозможных авантюр. И никто из жителей Виикена, те, кого мы знаем и с кем дружим, никогда не опускался так низко, но и не взлетал так высоко, как он.

Предложение купить литографию Пикассо Фредрик получил от хозяина одной антикварной лавки и по совместительству своего старинного приятеля, который решил уйти на покой и переехать жить в деревню. Этот старик был просто без ума от картины, но, несмотря на то что она была ему очень дорога, он решил не упускать своей выгоды и подзаработать на ней. Фредрик уплатил деньги, вскоре нашёлся покупатель, но, когда картину осматривал оценщик, оказалось, что она была подделкой, невероятно искусной, но всё же подделкой, и даже рама стоила больше, чем сама картина. Ещё один приглашённый оценщик пришёл к такому же выводу. Фредрик был раздавлен и уничтожен. Предательство друга потрясло его гораздо больше, чем выброшенные на ветер деньги. Нищета – не страшно, предательство – куда страшнее.

Должно быть, обида на друга сделала своё чёрное дело. Вскоре у Фредрика обнаружили рак, и незадолго до смерти он послал литографию Пикассо нам с мамой. К посылке он приложил длинное письмо, главная мысль которого сводилась к следующему: не повторяй моих ошибок, дочка, нищета и предательство унизительны. Выбери свою дорогу в жизни. И пусть эта картина послужит тебе уроком.

Литография всю жизнь была рядом со мной. Сначала висела в моей комнате, когда я была подростком, потом в студенческом общежитии, потом в первой собственной квартире в Кунгсхольмене, потом в первой с Эриком совместной квартире в Васастане и, наконец, здесь, на вилле в Виикене. Несмотря на то что с картиной были связаны тяжёлые события, я всегда видела в ней напоминание об отце и его всепоглощающей любви к искусству. Даже поддельная, эта картина всё равно дорога мне.

Когда у нас бывали гости и после ужина мы приглашали их на веранду выпить грога, Эрик любил поговорить об этой диковине. Забранные узорной решёткой окна, роскошный диван, пламя свечей и огонь в камине создавали таинственную и уютную атмосферу, в которой так и тянуло провести остаток вечера. Эрику нравилось рассказывать гостям историю картины. Однако по некоему молчаливому соглашению, заключённому между нами, он мог открывать только часть правды. Сидевшие на диване гости почти сразу же замечали картину, потому что она висела в самом центре веранды, прямо над камином.

– Это Пикассо, – важно пояснял Эрик. – Литография. Отец Каролины торговал предметами искусства и завещал картину ей.

И так с каждым гостем. Звучало действительно неплохо. К тому же Эрик тем самым мог привлечь к себе общее внимание, показать, что он тоже причастен к высокому миру искусства, что не имеет ничего общего со скучными сделками купли-продажи, которыми он занимался в повседневной жизни.

– Ой, ну надо же, как интересно! – неизменно следовала реплика со стороны женской аудитории. – Ты никогда об этом не рассказывала, Каролина. Какая прелесть! Вот от кого ты, должно быть, унаследовала свой превосходный эстетический вкус.

– У него была своя галерея? – спрашивала другая.

– Да, но он умер, когда моя Каро была ещё подростком, но, не правда ли, картина прекрасна? Эти тона, этот поникший взгляд…

Эрик обожал разыгрывать из себя этакого знатока, несмотря на то что был абсолютно несведущ в вопросах искусства. Что же касается подлинности картины, то никому даже в голову не приходило в ней усомниться. Во время подобных разговоров я обычно сохраняла молчание. И вмешалась только раз. Мы пригласили тогда в гости Юхана, одного из старинных приятелей Эрика, который только что развёлся с женой. И, как это бывает со старыми друзьями, мужчины порядком выпили. После ужина Юхан высоко поднял свой стакан с виски и, глядя на картину, произнёс тост:

– Выпьем же за этот шедевр Пикассо! Чёрт побери, просто в голове не укладывается. У вас есть настоящий Пикассо, чтоб его!

Эрик громко захохотал и хлопнул приятеля по спине:

– Это не настоящий Пикассо, чтоб ты знал. Настоящий в музее висит!

– Да что ты говоришь, дружище! Хочешь сказать, что эта картинка всего лишь липа? А я всегда думал, это подлинник, – расстроился Юхан. – Докажи, что это подделка! – внезапно предложил он и ухмыльнулся.

Я в это время была на кухне и слышала разговор краем уха, но тут сразу к ним вернулась. Было, правда, уже слишком поздно.

Эрик пьяным заплетающимся языком рассказывал ту часть истории, о которой мы договорились умалчивать:

– Отца моей Каро крепко надули. Он был экспертом по части искусства или что-то в этом роде и купил картину за сумасшедшие бабки, но она оказалась фальшивкой. Вообще её отец был мрачным пьянчугой, придурком, который спустил все свои деньги непонятно на что. Моя жёнушка осталась смолить дешёвые сигаретки в компании тупой мамаши, когда сам он подыхал от рака лёгких.

Эрик положил руку на плечо Юхана и, наклонившись, чуть ли не вплотную приблизил к нему свое лицо:

– Но знаешь, что хуже всего?

Юхан замотал головой и усмехнулся в предвкушении.

– Он был датчанином, – сказал Эрик и хлопнул Юхана по плечу. – Но, честное слово, по Каролине этого не скажешь. Правда, Каро? Ведь ты же не говоришь по-датски? – крикнул Эрик на ломаном датском в сторону кухни, хотя я стояла совсем рядом.

Юхан погрозил кулаком в пространство и выкрикнул:

– Датские твари! – И громко заржал.

– Знаешь, Юхан, – вмешалась я, – тебе пора домой, к детишкам. – И вызвала ему такси.

Весь следующий день, это было воскресенье, мы с Эриком не разговаривали друг с другом, но в понедельник утром курьер доставил мне в офис букет роз. На открытке было написано: «Обожаю. Навсегда». Все коллеги увидели, какой романтичный у меня муж. И я решила, что оба приятеля были слишком пьяны в тот вечер и вряд ли запомнили тот неловкий разговор.

Как потом оказалось, я сильно ошибалась на этот счёт.

Ну вот. Угли в камине почти совсем потухли. Арлекин на картине стал ещё грустнее. Неужели мне не удастся избежать отцовской судьбы? – размышляла я. Я достала свой айпод и принялась просматривать сайты аукционов.

Интересно, сколько могла стоить настоящая литография Пикассо? Поискав полчаса, я так и не получила определённого ответа. Цены колебались от двух тысяч крон до миллиона. Зато я быстро поняла, что торговля предметами искусства имеет свою теневую сторону. Я прочла заметки об одном хозяине аукциона, который приглашал специально нанятых им людей, чтобы взвинчивать цены. Об огромном, тёмном ангаре в Швейцарии, где миллиардеры хранили картины, стоившие сумасшедших денег, об одном еврее, владельце галереи, которого во время войны обчистили нацисты, об искусстве как о средстве отмывания денег и многом другом, но большая часть статей была посвящена тому, что в настоящее время рынок буквально наводнен подделками. В конце концов я пришла к выводу, что искусство – это нечто вроде красивой стильной мебели, под обивкой которой кишат клопы и прочие паразиты. А вовсе не храм духовности.

Он и правда очень красив, этот фальшивый Пикассо. Если даже папа, большой знаток, поверил в его подлинность, то почему и остальные не могут ошибиться?

– Эй, Арлекин! Поможешь мне избавиться от бессонных ночей? – спросила я.

Я жутко волновалась, когда везла литографию на оценку. Мне пришлось снять куртку в машине, чтобы не явиться к владельцу аукциона Леман с мокрыми кругами под мышками. Дома я несколько раз прорепетировала, как буду реагировать в зависимости оттого, что скажет оценщик. Если он прямо заявит, что это подделка, я фыркну: «Вот как? Ну что ж, ничего страшного, мне она всё равно дорога как память». Или: «Вообще-то я не собиралась её продавать.

Я очень к ней привязана» – это на тот случай, если оценщик признает картину подлинной, но оценит её всего в несколько тысяч крон.

В глубине души я понимала, что затеваю чистой воды авантюру, и не особо верила в свою затею. Ну и что с того, что на рынке искусства действительно развелось много фальшивок? Мне, невезучей, непременно попадётся настоящий знаток, и моя затея провалится с треском. Интересно, могут ли меня обвинить в преступлении? Но потом сообразила, что нет ничего преступного в том, чтобы обнаружить, что собственная картина – подделка. Я ведь пока не пыталась её продать. Однако никакие уговоры не помогали. Пот лил с меня ручьём, пришлось съехать на обочину, опустить боковое стекло и несколько раз глубоко вдохнуть утренний воздух.

– Слышал, у вас Пикассо. Сюжет с Арлекином, – произнёс оценщик.

– Да, всё верно, – подтвердила я, решив по возможности как можно короче отвечать на вопросы.

– Как картина у вас оказалась? – спросил мужчина, распахивая дверь в комнату, где из всей мебели стоял только один большой стол.

– Я унаследовала её от моего отца, он торговал предметами искусства, но это было много лет назад.

– Можете положить её сюда. – Мужчина указал на стол.

Я осторожно положила литографию и развернула бумагу.

Оценщик привычным жестом поднял картину, осмотрел её сзади и сбоку. Затем снова положил на стол. Прошёлся по литографии с лупой.

Моё зрение вело себя странно, картинка перед глазами сузилась до размеров точки в конце туннеля. В груди бешено стучало сердце. Я чувствовала себя преступницей.

– Минуточку, я сейчас вернусь, – внезапно сказал оценщик и покинул комнату.

В этот момент я, если честно, чуть не сбежала. Я была абсолютно уверена в том, что оценщик отправился звонить в полицию, которая упечёт меня в тюрьму за… А собственно, за что, спрашивается? Я не делаю ничего противозаконного. Просто попросила оценить картину. Оценщик вскоре вернулся. В руке у него был каталог, и он быстро пролистал его до страницы с репродукцией литографии, точь-в-точь такой же, какая лежала на столе.

– Думаю, ваша картина действительно прекрасна. Как раз сейчас подобные вещи пользуются большим спросом.

– Но?.. – робко заикнулась я.

– Никаких «но». В последнее время рынок искусства сильно перенасыщен. На продажу выставляется просто колоссальное количество литографий, но у вашей столь своеобразный мотив, что, думаю, не составит особого труда найти на неё покупателей.