350

Хочу рассказать о дяде. Он – один из самых уважаемых людей Губинского уезда, а мне стал и отцом, и старшим братом, и учителем, и другом. В 1905 году армяне убили на улице моего отца и старшего брата. Они, закрыв под вечер небольшую бакалею, которую отец держал на рыночной площади, возвращались домой. Прямо на пороге дома их и застрелили из-за угла. Никогда не забуду этот душный августовский вечер. На следующее утро мне исполнялось 9, и мы всей семьей собирались поехать к роднику. Отец готовил бы шашлыки, а мы с братом, смакуя, ели бы их. С тех пор я не отмечаю свой день рождения. Той же ночью приехал дядя со своим другом, известным во всем уезде своей храбростью человеком, Хэмдуллой эфенди[10 - Хэмдулла Эфендизаде (1880–1927) – в последующем один из активных участников национального движения за независимость, депутат парламента, в советские годы – руководитель губинского восстания.]. Они же организовали похороны. Барашек, купленный отцом на мой день рождения, был зарезан на поминки. Сразу после похорон на двери дома повесили замок, и дядя забрал меня с матерью в Хачмаз к себе. Построил отдельный дом для нас в своем дворе, вырастил меня, дал образование, женил на дочери друга. Правда, «женил» – в данном случае не самое подходящее слово, выбор-то я сделал сам, а дядя его одобрил. Тем не менее, Наргиз уверена, что именно дядя меня надоумил…

По дороге я настраивал себя на серьезный лад, чтобы, увидев жену, не рассмеяться сразу, а со всей строгостью спросить: почему приехала в Баку, не поставив мужа в известность? И что за выходка была на параде? «Слава герою Бабазаде»… Хорошо, покажу тебе, какими бывают герои!

Но неожиданно дверь открыла мать. Пришлось быстро перестраиваться, изменить выражение лица. Видно, у меня не совсем получилось, и я в растерянности промямлил:

– Не могли сообщить, что ли?

Мать ничего не ответила, она бросилась мне на шею. Прямо как в детстве, вдохнула запах волос. «Я же после парада даже не умылся и всю дорогу сюда почти бежал», пронеслось в моей потной голове, которой хорошо было известно отношение матери к чистоте. Но она не издала ни звука, только слегка подрагивали плечи.

И у меня в горле ком.

– Ну, все, ну, хватит. Плакать-то зачем? Очень хорошо, что приехали, правильно сделали, что не сообщили.

Наконец, она отстранила меня от себя, хотя продолжала гладить то волосы, то лицо. Я поцеловал ее руку.

– Ты только посмотри на него. Пять месяцев, как ушел из дома, и первое, что он мне говорит? Может, я еще и разрешения у тебя должна была спросить?

– Ну, почему разрешение, мама? Просто было неожиданностью…

– Все недовольство выскажешь своей жене, это она уговорила дядю не сообщать тебе.

Мать никогда не звала Наргиз по имени. В зависимости от ситуации: то «доченька», то «твоя жена».

А моя жена, стоя за спиной матери, покорно ждала своей очереди для «доступа к телу». Хотя, «тело» громко сказано. При свекрови-то? То ли я давно ее не видел, соскучился, то ли действительно беременность украшает женщину, но она мне показалась еще более привлекательной. Мне так захотелось ее обнять. Чтобы хоть как-то скрыть нахлынувшие чувства, поспешно схватил ее за руки: при матери я тоже не мог позволить себе большего.

– Я совершу такой поступок, чтоб ты с полным правом могла назвать меня героем.

– А ты и есть наш герой.

Наверное, мать подумала, что, сказав «наш», Наргиз имела в виду ее и себя, но я понимал, кто подразумевается под этим «мы».

Мать засыпала меня вопросами. Это была уже не та измученная тоской по сыну женщина, которая встретила меня в дверях. Она снова была властной дочерью бека. Короткими ответами я старался уклониться от этой атаки: «Сначала бои были в Зангезуре, затем около трех месяцев в Карабахе», «Нет, ни одной царапины, клянусь Аллахом, мимо меня даже пуля не пролетала», «Ну кто меня может обидеть?», «Да, посылку получил, носки и варежки особенно пригодились» (не хватило смелости сказать, что варежки я отдал другому), «Не беспокойся, и еды у нас вдоволь, и одежды хватает», «Пока не знаем, может, после Новруза вернут обратно на место».

В конце концов, ее вопросы иссякли, и мать замолчала. Это означало, что пришел мой черед спрашивать.

– Утром приехали?

– Да. Уже сколько дней твоя жена проходу не дает: «Поедем в город, Агаали повидаем, праздник вместе встретим, парад посмотрим…». Не выдержала, поддалась на уговоры, собрала свой узелок.

Вот характер, никогда не признается, что и самой хотелось приехать.

– Дядя вечером с вокзала проводил. Сказал, позвонит Сафтару, чтобы нас встретили. Твоя жена просила, умоляла тебе не сообщать, говорит, что-то там тебе приготовила. Как это называется? Сюрприз? Да, сюрприз. А я всю ночь глаз не сомкнула от стука колес. Утром Сафтар встретил и привез сюда… И что у тебя за сюрприз, доченька?

Наргиз опустила голову и стала теребить концы кялагаи[11 - Кялагаи (азерб. K?lagayi) – азербайджанский национальный женский головной убор, шёлковый платок из некрученых нитей.]. Я под столом легонько наступил ей на ногу, быстро сменил тему разговора:

– Дядя как? Ничего мне не передал?

– Нет, сказал, что вы иногда по телефону говорите. Дядя, слава всевышнему, хорошо себя чувствует. Бойкий еще, несмотря на свои пятьдесят пять. Но вот у бедняги жена по-прежнему тяжело болеет, сколько лет он ее на лечение возит, а толку никакого. Он и сам хотел приехать. Но решила, что я еду, ему пришлось с женой остаться. Сынок, ты меня слышишь? О чем думаешь?

Снова пришлось сменить тему.

– А Сафтар муаллим где? – спросил я, оглядываясь по сторонам, как будто хозяин дома сейчас выйдет из-за шкафа.

– Детей взял в школу, Новруз празднуют. Придут скоро. Ты лучше скажи, твои мысли где витают? Вроде спрашиваешь, а ответа не слушаешь?

Мать бросила короткий взгляд на невестку (Наргиз, зардевшись, отвернулась) и поднялась из-за стола:

– Пойду, прилягу. У меня после поезда голова гудит. Не могла уснуть, не увидев тебя. А ты умойся, потом, если хотите, пойдите погуляйте. На улице настоящая весна. И жене твоей не помешает: на воздухе надо больше бывать.

* * *

Мы молча вышли из дома, перешли дорогу. Минуту назад нам так хотелось остаться наедине, а теперь не могли найти слов, чтоб поговорить.

В Сухом саду[12 - Ныне площадь Фонтанов.], окруженном гостиницами, чайханами и ресторанами, кипела жизнь. Все еще ощущалось приподнятое настроение после парада. Я был в военном мундире. Многие прохожие, совершенно незнакомые люди, почтительно здоровались. Наргиз с неприкрытой гордостью взяла меня под руку:

– Представляю, как со стороны забавно смотрится бравый офицер, идущий под руку с беременной женщиной.

– Что ты хочешь сказать?

– Хочу сказать, что, видать, нарушила твои планы, раз ты так хмуришься. Если б я не приехала, нашел бы кого-нибудь, как эти, и настроение было бы хорошее.

В дальнем углу сада два офицера на скамейке оживленно беседовали с двумя светловолосыми девушками.

– Правильно говорят, лучшая защита – это нападение. Это что за выходка была?

– Само собой вырвалось. На самом деле, у меня другая задумка была, Агам[13 - Агам (аз.) – мой Ага, мой господин. «Ага» является сокращением от имени «Агаали», одновременно означает на азербайджанском языке «господин».].

Наргиз называла меня «Агам». Однажды мама услышала, ей не понравилось, что жена сокращает имя мужа, и она перестала это делать на людях.

– Какая еще задумка? – удивился я.

– Узнаешь на следующем параде, – она хитро улыбнулась, но, как бы замявшись, быстро отвела взгляд.

Я сделал вид, что разозлился и вырвал руку.

– В таком положении пускаешься в дальнюю дорогу и даже не спрашиваешь совета.

Наргиз совершенно спокойно снова взяла меня под руку.

– Это почему же не советовалась? Ну, например, я хотела, чтобы мы поехали на фаэтоне. Знаю, что мать не любит шума паровоза, и запах вагона ей не нравится. Но она не согласилась, сказала, нельзя тебе прыгать часами на ухабах и пыль глотать. А я послушалась. Не волнуйся, я себя чувствую, как перышко. Чтобы увидеть тебя, Агам, готова была полторы сотни верст босиком пробежать.

– Босиком пробежать… А он?

– Он тоже бежал бы вместе со мной.

Я немного повысил голос:

– Не превращай все в шутку. Два года одного ребенка ждем…