#одиночестванет

Понемногу она начала приводить комнату в порядок. Душевных сил хватало ненадолго. В один день убрала бумаги со стола. В другой – упаковала в коробки вещи сына. Выудила из углов пакеты с мальчишескими ценностями: в одном крючки, грузики для рыбалки, в другом – куски древесины, оленьи рога, наждачка, инструменты для поделок. Комната стала избавляться от следов присутствия прежнего жильца. Наконец Тамара решилась и принесла сюда свои бумаги, карандаши и краски. Можно было рисовать. Но – не рисовалось.

Вот и сегодня, как и месяц назад, она сидела на кровати сына, окружённая уже не вещами ребёнка, а своими воспоминаниями о нём. Все внешние люки были задраены, а все шлюзы внутри открыты. Сознание, вместившее её собственную жизнь и его жизнь, и ещё много других дорогих ей жизней, было безграничным, как небо.

Она вспоминала, как Егорка появился на свет, и два родителя, склонившись над пластиковой роддомовской люлькой, разглядывали ещё незнакомое им существо в коконе пелёнок. Первый год его жизни прошёл для неё в тумане забот и тревог. Тогда ещё мать и сын были единосущим в двух телах. Малыш рос, и объединявшая их невидимая оболочка истончалась, пока не превратилась в тонкую пуповину, до предела натянутую силой отъединения ребёнка от матери. И вот теперь – обрыв.

Словно услышав её мысли, телефон пиликнул: посмотрите, каким был ваш день год, два назад… На экран выскочила фотография многолетней давности – на бумажном квадрате салфетки лежит гриб и надпись неровными печатными буквами «Маме». Она вспомнила тот самый случай на даче, когда пришла домой и увидела этот наивный детский подарок. И сейчас, как и тогда, внутри шевельнулся благодарный огонёк. Память тут же подсунула череду событий из прошлого, где Егорка дарил ей цветы, сначала полевые, затем экзотические из магазина, добровольно мыл посуду, мягко и с юмором хвалил её тогда ещё неумелые картины. Угадывал её желания и копил деньги, чтобы сделать на день рождения подарок. Она поймала себя на том, что улыбается сквозь слезы.

Несколько дней спустя Тамара стояла на репетиции женского хора, где пела вот уже два года подряд. В этот раз собрались в небольшом лютеранском храме, с органистом и трубачом – готовились к концерту. Хористки приехали в будничной одежде, выстроились перед алтарём и раскрыли ноты, словно готовясь принять небесную благодать.

Для концерта разучивали только духовное, на латыни и греческом. Дирижёр взмахнула руками. Репетиция началась. В финале программы они пели «Ave Maria» Вавилова-Каччини – эту мелодию слушатели узнавали сразу и радовались знакомой красивой песне, как родной. Четыре трагических аккорда, и хор повёл свою партию. Торжественно и без прикрас женские голоса выводили одни и те же древние слова: «Ave Maria!» – «Радуйся, Дева!» Они звучали также естественно в этом зале с высокими угловатыми сводами, как птичьи голоса в шелесте листвы, как плеск волны в шуме моря. Орган светло вплёл в паузу своё дыхание. Музыка нависла над миром безграничным куполом. Какой-то большой и ещё не вполне понятный смысл вместе с мелодией проникал в сознание, тщился обрести определённость. Он был готов вот-вот прорваться из-за завесы звука словами, и Тамара пела, готовясь принять его, каким бы он ни был.

Она потеряла их всех: своего младенца с едва явленной улыбкой, и увесистого малыша на её руках, что прижимался щекой к её щеке, и непоседу, что на минутку забирался к ней на колени перед школой, и подростка с тонкой шеей, который разрешал себя погладить лишь после пробуждения, на грани сна и яви, пока его сознание дремало. Они все исчезли неведомо куда, а она не заметила, как это случилось. Каждый раз на встречах с Егором, которых будет ещё очень-очень много, она будет счастлива его обретением и снова потеряет во времени и пространстве, ведь нет ничего неизменного под луной, и только наша память – навсегда.

И нет, и не может быть никакой награды её материнскому труду, кроме того, что уже было дано ей авансом, – рождением ребёнка, а в её жизни даже дважды. Невозможно присвоить себе этот дар насовсем, ибо неписаное условие дарения – отдача. Великая и, возможно, единственная подлинная милость, что даётся женщине судьбой – созидание новой жизни – требует соразмерной благодарности: отпустить добровольно и с лёгким сердцем в мир своё творение, которое тебе не принадлежит, а потом принять всё, что с ним произойдёт. Что же останется? Много, бесконечно много – всё счастье от прожитых вместе лет, и это – только твоё. Прошлое на то и прошло, что в нём ничего нельзя изменить, оно уже состоялось и потому – неизменно.

Кольнула и развеялась мгновенная горечь: и младшего Ванечку – светловолосого мальчишку с сапфировым сиянием под ресницами она тоже отпустит на волю, в своё время. Сразу драгоценными стали те дни, что остались ей, чтобы быть с ним рядом.

«Аве Мария!» – звучало в храме, словно краткий конспект жизни каждой матери на земле. И трубач позолотил своим сверкающим соло её простое откровение, как потускневшую от времени икону обрамляет драгоценный оклад.

Репетиция ещё не закончилась, а перед внутренним взором Тамары уже рождались образы, хотелось рисовать. Надо было купить свежие краски и скорей воплотить замысел на бумаге. И было уже совершенно неважно, где она будет это делать: в так и не определившейся с новым хозяином комнате Егора, на балконе без обогрева или на тесном кухонном столе. Внутри горело от радости, и хотелось скорей прийти домой и одарить своим счастьем мужа, и позвонить сыну в далёкую страну, и ещё раз, но уже совершенно по-другому рассказать ему о своей любви.

Арина Остромина. Любовь и тайная жизнь Феди Журавлёва

Люба отшвырнула тапки в угол, влезла в стоптанные туфли и посмотрела в зеркало. Поправила растрепавшиеся волосы, растянула рот в некрасивой гримасе, уверенно чиркнула помадой по губам. Обернувшись, крикнула в сторону кухни:

– Молчишь? Язык проглотил?

«Ну молчи, молчи, – сказала совсем тихо. – Как же ты меня достал. Убила бы».

Вспомнила, что надо полить цветы, прошла в туфлях к окну и плеснула воды под ствол фикуса. Что это там под листком белеет, кокон? Ладно, вечером разберусь.

Хлопнула дверью, вызвала лифт. Пока ждала, встретила соседку, мать бывшей одноклассницы.

– Ой, Любочка, у нас такие новости! Наша Катя двойню родила. Завтра выписывают, поедем встречать.

Люба криво улыбалась, кивала, а сама думала: скорее бы лифт пришёл, а то сейчас начнёт спрашивать, когда же я-то…

– Когда же ты-то…

Но тут раздалось шипение и лязганье двери, Люба с облегчением помахала соседке рукой и шагнула вперёд.

В тесной кабинке стояла старушка с дворняжкой на поводке. Люба поморщилась:

– Развели собак… В лифте вонища, дышать нечем!

Старушка вжалась в угол и отвернулась. Люба вышла из подъезда. Пнула пивную бутылку, сиротливо стоявшую на крыльце. Та подскочила, звонко ударилась об острый край ступеньки, бурые осколки разлетелись по асфальту и улеглись в ряд, как засохшие капли крови. Настроение стало чуть лучше.

И пока Люба шла к метро, она совсем успокоилась. С Федей всё наладится, не зря же столько сил на него потратила. А отец – да бог с ним, мириться с отцом Люба не собиралась. Вот ещё, на юбилей к нему ехать. На его новую жену смотреть. Нет уж, спасибо.

На работе Люба следила за собой, всегда держалась пристойно: не повышала голос, не показывала раздражение, даже когда ей давали поводы. Хотя это было нелегко. Сегодня, например, Леночка Петрова, сидевшая за соседним столом, пришла с обручальным кольцом и гордо размахивала рукой у Любы перед носом:

– Смотрите, Любовь Андреевна, какой сюрприз Кирилл мне устроил!

Люба притворно ахала и делала вид, что восхищается и кольцом, и Кириллом, а на самом деле ей хотелось подскочить к Леночкиному столу, сбросить на пол неряшливые стопки документов, а что не упадёт, изорвать в мелкие клочья. Она даже вцепилась пальцами в сиденье своего стула, чтобы сдержаться. Леночка ещё немного пощебетала, а потом упорхнула в другую комнату, перед остальными похвастаться. «Давай-давай, и не возвращайся подольше», – подумала Люба.

Дверь скрипнула, листки бумаги слегка приподнялись и сразу опали от недолгого сквозняка. Люба подняла голову и увидела Олега.

– Может, в кафе после работы зайдём? Поговорим. А то тут неудобно.

– Да, можно, – вежливо кивнула Люба, стараясь выглядеть приветливо. – Только давай не сегодня, у меня планы на вечер.

Когда Олег отвернулся, она передёрнула плечами, мотнула головой, словно отгоняя невидимую муху. Когда же он отстанет? Думает, если мы на дачу съездили вместе пару раз, то между нами что-то есть. Говори ему, не говори – не понимает, что всё без толку.

Олег вышел, и Люба принялась за работу. Посмотрела почту, ответила на срочные вопросы. Нашла файл с расчётами, проверила вчерашние цифры. Зашла в «Фейсбук». В мессенджере висело новое сообщение. Люба торопливо открыла: от мамы!

«Буся, как ты там? У меня всё хорошо. Даже не знаю, что тебе рассказать… Ты не волнуйся, я тут отлично провожу время».

Зелёный кружок – «в сети» – рядом с маминым лицом. Где-то далеко, в Эстонии, она сейчас сидит за ноутбуком. С чашкой кофе. Наверное, на берегу моря. Дует ветер, мелкие белые песчинки застревают в волосах, сыплются в чашку, как крупинки соли, похрустывают на зубах.

Люба написала: «Какие планы? Когда домой?»

Мама ответила сразу: «Без понятия. Пока не собираюсь». Потом вставила сердечко, рожицу с улыбкой, ладошку, и зелёный кружок исчез. Пропала. Отключилась. Люба встала, подошла к окну. Высокие тополя покачивали нарядными ветками со свежей листвой, заслоняли проспект, создавали иллюзию покоя и уединения.

Как же это глупо! Родители уже два года как развелись, у каждого своя жизнь, а Люба никак не успокоится, пытается доказать отцу, что это он всё испортил. Если бы он не ушёл, они бы так и жили втроём: мама – главная, вокруг неё вращается их маленький мир. Мама всё знает, всегда права: и в семейной жизни лучше всех разбирается, и про Любу давно всё поняла.

Это ведь ради мамы Люба тогда затащила Федю в постель: не зря же мама столько лет называла его женихом. Пусть и в шутку. Какая разница. Главное, что Люба ей верила.

Позапрошлым летом Федя приехал в командировку из Вологды, где работал после Политеха. Конечно, он сразу позвонил Любе – лучшей подруге, «своему парню». И конечно, Люба пригласила его зайти. Федя думал, что она по-прежнему живёт с родителями, и всё будет как раньше: семейный обед, разговоры, шутки. Когда Люба поставила на стол две чашки, он спросил:

– А родители где? В отпуск уехали?

Люба не хотела об этом говорить, сменила тему, а Федя не настаивал. Заваривать чай Люба умела с детства: папа научил. Вот и сейчас она знала: Федя будет пить чашку за чашкой. Сидела напротив, задумчиво ковыряла вилкой ореховый торт, наблюдала. После чая Федя порывался уйти, но она не отпустила. Напомнила, как они готовились к зачёту в последнюю сессию – она тогда перепутала даты и учила экономику энергетики, а Федька позвонил накануне зачёта и попросил объяснить схему газовой турбины. Люба заявила, что турбины они сдают на следующей неделе, и Федя перепугался: за одну ночь ему весь конспект не прочитать, только Люба на такое способна. К счастью, это не он тогда ошибся, а Люба.

Потом стали однокурсников вспоминать. Федя оттаял, смеялся, перебивал. Выпили, конечно. Так он и остался у Любы в тот вечер. А на следующий день и чемодан свой привёз из гостиницы. Она думала – навсегда.

Целый месяц они жили как муж с женой – как Люба себе это представляла. Вместе завтракали, вместе шли пешком до метро, там через две остановки Люба выходила, а Федя ехал дальше. Вечером она возвращалась первой, по пути забегала в магазин у дома, готовила еду. Подолгу ужинали, разговаривали, пили чай – совсем как раньше, в студенческие годы. Смотрели кино, иногда ходили гулять, а иногда просто сидели в интернете, перебрасываясь ссылками.

Как-то раз в выходные поехали в Луна-парк. Федя стрелял по мишеням, выиграл главный приз – огромного плюшевого медведя. Люба смеялась: куда мы его денем, он в дверь не пролезет! Ничего, пролез. Поселился у неё дома. Потом, когда командировка закончилась, Федя уехал в Вологду, а медведь остался. В спальне Люба нашла Федин галстук. Повязала его медведю и стала ждать.

Почему-то ей казалось, что Федя вот-вот вернётся и сделает ей предложение. Ведь ему было так хорошо здесь! Ну какой нормальный мужик добровольно от такого откажется? Люба каждый день писала ему, спрашивала, когда он снова приедет. Сначала он отвечал на все её сообщения. Потом стал пропускать некоторые. А когда Люба намекнула, что она не прочь поговорить о свадьбе, Федя замолчал.

Люба быстро сообразила, что с ним так нельзя. С тех пор она действовала мягче, нежнее. Больше не надоедала Феде, лишь изредка спрашивала, как дела. А чтобы не злиться и не носить всё в себе, она применяла способ, который советовали на одном сайте: писала настоящие письма, на бумаге, чернильной ручкой, своим красивым ровным почерком. И складывала аккуратные прямоугольнички в стол.

Помогло. Федя охотно останавливался у Любы, когда приезжал в командировки. Правда, ненадолго, всего на несколько дней. За это время не удавалось выбрать подходящий момент и заговорить о свадьбе. Поэтому Люба решилась на крайние меры: заказать приворот. Нашла в интернете объявление, списалась, договорилась. Назначили встречу сегодня, в шесть.

В конце рабочего дня проверила по карте, как лучше добираться. На метро неудобно, только через центр города можно доехать, слишком большой крюк. Проще всего на такси, пробок в ту сторону не будет. Люба поправила причёску, подкрасила губы, придирчиво осмотрела себя в зеркале: что про неё подумает эта загадочная Евпраксия? Согласится ли приворожить Федю?

Вышла на улицу, вызвала такси. Нервно шагала туда-сюда. Водитель опаздывал, Люба злилась. С парковки отъехала машина, остановилась перед Любой. Олег наклонился, приоткрыл дверцу: