Тайный Мир

Тайный Мир
Арина Рин

Я больше не хочу сдерживаться, хочу закричать во всю глотку, но не могу издать ни звука: у меня отнимается язык и высыхает горло. Кое-как я скатываюсь с оскверненной могилы (моей собственной могилы, оскверненной мною же!!!) и, непрерывно спотыкаясь, бреду неизвестно куда вдоль соседних захоронений.

Меня мутит, в голове то ярко вспыхивает, то жутко темнеет, я едва не падаю в обморок, но все же, к своему великому огорчению, не падаю. Я хочу заплакать, но и это мне не дано: я словно застываю, костенею в своем горе и ужасе.

Что со мной? Я мертв, это определенно, но почему тогда я все еще все помню, вижу и сознаю? Может быть, это нормально? Может, все мертвые через это проходят? Но тогда где остальные? Я-то должен их видеть.

Арина Рин

Тайный Мир

Тот день – пожалуй, единственный день, когда в нашей семье царил мир – я запомнил на всю свою жизнь. Мне тогда было лет пять или шесть. Родители повели меня в парк, разрешили прокатиться на всех аттракционах, на каких только можно было кататься детям моего возраста, а потом угостили вкуснейшим, шоколадным мороженным, усыпанным крупными, засахаренными орехами.

Но не эти удовольствия так крепко врезались мне в память. Лица родителей – вот что сделало этот день таким особенным.

Уже тогда мама с папой редко бывали в мире друг с другом. Они постоянно ссорились, а если и не кричали друг на друга, то пребывали в бесконечной холодной войне. Однако в тот день, по-видимому, произошло что-то невероятное: родители были рады друг другу, искренне улыбались и вели себя, словно беззаботные, веселые дети.

Эта перемена так потрясла меня, что поначалу я смотрел на них безо всякого доверия, с твердой убежденностью, что вот сейчас они сбросят с лиц эту странную жизнерадостность и снова станут угрюмыми и недовольными, как всегда. Но, к моему великому удивлению, этого так и не произошло. Они, очевидно, решили тогда позабыть ненадолго о своих бесчисленных обидах и показать мне, что такое настоящая семья.

Это был самый счастливый день в моей жизни. Я и сейчас помню его во всех подробностях, наверно, потому что подобного ему мне больше так и не довелось увидеть.

Я не хочу показаться слабым или плаксивым, но мне кажется, что не так уж много людей в тринадцать лет чувствуют себя настолько несчастными, как я. Не то чтобы мне уж очень тяжко живется, вовсе нет, но я постоянно чувствую острую тоску внутри, тоску, которая всегда со мной, даже во сне.

Конечно, я уже давно привык к тому, что мои родители ненавидят друг друга и каждый раз стараются доказать мне, что права одна сторона, а не другая. Но, к сожалению, привыкнуть – еще не значит перестать реагировать, перестать страдать. Когда ты приходишь домой и видишь неизменно несчастную, раздраженную мать, а потом, поздно вечером, встречаешь пасмурного, угрюмого отца – ты не можешь быть счастливым, даже если ты уже привык.

Но я действительно привык, хотя и боюсь временами, что однажды вся эта ненависть и агрессия выльется во что-то кошмарное, непоправимо ужасное…

Впрочем, возможно, я все это только придумываю. Возможно, родители знают, что делают, и мне только кажется, что над нашей семьей нависла какая-то мрачная тень, какой-то зловещий дух, способный принести нам еще больше гнева и боли.

Я очень стараюсь, но мне никак не удается избавиться от этого предчувствия. В последнее время все на самом деле как-то изменилось. Ничего конкретного не произошло, но вместе с тем я чувствую, что что-то пошло не так, что-то вырвалось из кокона равнодушной повседневности и стало двигаться по-своему, но вот как именно – этого я пока еще не знаю.

Но, должен сказать, больше всего меня сейчас беспокоит одно: мой лучший друг Андрей. Последняя неделя и его сильно изменила. Дней пять назад я чуть было не попал под машину, не заметил какого-то сумасшедшего типа, вылетевшего на дорогу в неположенное время. Андрей тогда был со мной, вся эта ситуация очень напугала его.

Признаться, я удивлен, что он так остро отреагировал. Зная его бесшабашный, озорной характер, я был уверен, что он только восторженно посмеется, увидев мою белую физиономию, поздравит с удачным завершением передряги и тут же забудет о ней, но его реакция оказалась совсем другой.

Я был вне себя от изумления, когда он начал плакать и испуганно заламывать руки. Вы даже представить себе не можете, насколько мало это на него похоже! Андрей и при худших обстоятельствах никогда не ревел, я знаю его давным-давно, а тут чуть в обморок не упал от страха.

Как я ни старался, мне никак не удавалось его успокоить. Он как будто даже не слышал меня. Такой растерянности я еще никогда не испытывал. Я надеялся, что хотя бы на следующий день он придет в себя, но не тут-то было. Два дня он вообще не приходил в школу, а когда, наконец, явился, имел вид человека, перенесшего тяжелую болезнь, был отстранен и замкнут, словно зверь, проживший в клетке сотню лет, и, что больше всего меня поразило, делал вид, будто вообще меня не замечает!

В первый момент я даже рассердился. Ну, в самом деле, разве я виноват в том, что так получилось? Разве я специально прыгнул под эту злополучную машину? Но Андрей, по-видимому, думал именно так. Что бы я ни делал: извинялся или впадал в бешенство – ничего не помогало. Даже когда я вконец обозлился и назвал его «плаксивой девочкой», он не сказал ни слова и продолжил с измученным видом смотреть в стену напротив.

Остальные одноклассники тоже вели себя довольно странно. Они либо вовсе не обращали на меня внимания, либо смотрели так, как будто я действительно попал под машину и теперь умирал у них прямо на глазах.

Как можно с легкостью представить, все это меня очень задело, я был прямо-таки вне себя от досады.

Однако я решил не сдаваться и сегодня, придя в школу, был намерен приложить все усилия, чтобы, наконец, вернуть Андрея к жизни.

Денек обещает быть ясным и очень холодным. Направляясь в школу, я замечаю, что все вокруг необычайно торопливы: видимо, хотят как можно скорее скрыться от этого колючего, зимнего воздуха и ледяных порывов ветра, пробирающих насквозь. Но мне почему-то совсем не холодно. Я чувствую себя отменно, и это наполняет меня еще большей решимостью незамедлительно образумить Андрея.

Но когда я вхожу в свой класс, надежда резко оставляет меня. Андрей выглядит еще печальнее и угрюмее, чем вчера. У него бледное, утомленное лицо и очень изнуренный вид. Не обращая внимания на других одноклассников, я подхожу и сажусь на свое место рядом с ним. Тихо говорю:

– Ну, Андрюх, ты чего? Я же уже сто раз сказал: со мной все в порядке. Все обошлось.

Как обычно, ноль реакции. Я предпринимаю еще одну попытку:

– Что тебя так расстроило, я не могу понять? Я же в норме, брат. Приди в себя. Ты же совсем не такой. Не надоело еще?

Снова молчание. Я неспешно закипаю и уже готовлюсь выплеснуть что-нибудь более серьезное, когда к нам подходит Настя, самая красивая девочка в классе и по совместительству староста. Ее большие, ярко-синие глаза светятся огромным сочувствием, когда она смотрит на Андрея.

– Андрюш, как ты? Может, хочешь, я с тобой сяду?

Я в изумлении таращу на нее глаза. Что это значит, интересно знать? Что значит «с тобой сяду»? Она что, меня не заметила? Да она, похоже, с дуба рухнула!

– Это место Антона,– угрюмо произносит Андрей, чем несказанно меня радует.