Тайны тропического рая

– Оставь меня в покое! – вдруг неожиданно даже для себя самого огрызнулся он, отталкивая ее руку.

– Ну, как знаешь, – миролюбиво произнесла сестра, встала и вышла из комнаты.

Был уже поздний вечер, а они с Эмми все еще сидели на кухне и болтали о том, о сем.

– Ладно, братик, – сказала она, зевнув и прикрыв рот ладонью, – давай-ка помоги мне убрать со стола. А то мне еще посуду мыть. Прислуги сегодня нет, она вся на празднике, так что будем справляться сами.

– Иди, иди, – милостиво предложил Билл, – я сам всё уберу и помою.

– Какой ты милый, – проворковала сестра, чмокнула его в щеку и выпорхнула из столовой.

Когда родители вернулись с праздника, отец поинтересовался, показывая на ухо Билла и на синяк на его щеке:

– Что это у тебя?

– Так, поцапался кое с кем, – уклонился от прямого ответа Билл.

– Надо учиться решать все дела мирно, – назидательно проговорил отец. – Терпеть не могу насилие. Оно аморально. Я вот никогда ни с кем не дрался. И тебе не советую.

– А все остальное в жизни ты тоже делал правильно и морально? – поинтересовался Билл, прямо глядя отцу в глаза.

– Ты про что это? – не понял его тот.

– А про то, что у тебя… что у тебя… – Билл не в силах был продолжить.

– Что у меня? Ты про что?

– Про то, что там у вас с Изабель Фуэнтес… – наконец решился Билл. – Или у тебя с ней ничего нет?

– Это просто никуда не годится, – сказал отец.

– Что не годится? – спросил Билл, заметив смущение отца. – Та-а-ак, значит всё это правда.

Отец был явно растерян от его слов. Наконец он совладал с собой и сказал, глядя куда-то в сторону мимо Билла:

– Понимаешь, некоторые женщины даны нам для души, как твоя мама, а другие – для боли. Потому что те, которые для души, к великому сожалению, не всегда удовлетворяют наше тело. Поэтому те, которые для боли, спасают наши души.

Билл вскочил с места и злобно выдохнул:

– И ты меня учишь морали?!

– Я… – отец осекся, не найдя подходящих слов.

– Значит, тебе нечего мне сказать? – спросил Билл и с вызовом посмотрел на отца.

– Не буду я ничего говорить, – отозвался тот, – легче все равно не станет. Ты еще мал, все равно не поймешь.

– Ничего я не мал! – огрызнулся Билл. – Мне уже шестнадцать, так что я всё могу понять.!

– Тогда попытайся понять и меня.

– Понять что?

– Пожить хочется, вот что, – отозвался отец. – Понимаешь? Хочется кроме работы хоть что-то еще в этой жизни видеть!

– То, что у Зябки между ног, да? – Билл посмотрел на отца с вызовом.

– Как ты смеешь так разговаривать со мной! – воскликнул его отец. – Кто тебе дал такое право? Ты спасибо должен мне сказать.

– За что?! – воскликнул Билл. – За что я тебе должен сказать спасибо?!

– За то хотя бы, что я тебя кормлю!

– Я сам себя прокормлю! – воскликнул Билл и бросился вон из дома.

Здесь, на улице уже снова кипела жизнь. Но это уже была не его жизнь. Сердце его билось как бешеное, а на грудь словно бы жаба села. Внутри него была пустота. А еще боль и разочарование. Он был в бешенстве, он был в горе. И не знал, что ему делать с собой и с этим миром вокруг.

Глава 2. Золотая индианка.

Он смутно помнил всё, что было с ним дальше. Очнулся он только тогда, когда добрался до знакомого ему убежища в кувтах напротив старого пирса. Вокруг не было ни души. Упав на землю, Билл застонал. Ему казалось, что жизнь его кончилась. Возвращаться домой он не хотел. Да и как он мог вернуться? Идти ему было некуда. И от этой безысходности горло сдавил комок, и брызнули слезы. Выплакавшись, он неожиданно для себя уснул, проснувшись только под утро от какого-то шума. Протерев глаза и зевнув, он прислушался. Вне всяких сомнений это был шум мотора, раздававшийся со стороны океана. Билл осторожно выглянул наружу из своего убежища, раздвинув ветки куста. Прямо перед ним буквально в двух десятках метров стояли трое незнакомцев. В руках одного из них, здоровенного верзилы, был револьвер. Вдалеке у края прибоя виднелась только что вытащенная на берег длинная лодка с мотором.

Не успел Билл понять что к чему, как стоящий к нему ближе всех незнакомец произнес, обращаясь к тому, что стоял с револьвером в руках:

– Не думай, Хуан, что тебе удастся провести меня на этот раз. Думаешь, я не знаю, сколько это стоит? – с этими словами он потряс рукой с каким-то свертком.

И тут спрашивающий неожиданно ударил держащего револьвер по руке и, не дожидаясь, пока тот упадет на песок, бросился прочь в заросли, пробежав в каких-нибудь трех шагах от Билла и бросив в его сторону сверток. Через несколько секунд в том же направлении промчались и оставшиеся двое.

Едва все трое миновали Билла и скрылись в зарослях, как он подскочил к тому месту на земле, куда упал сверток, схватил его, ощутив странную для такого маленького предмета тяжесть, и со всех ног побежал прочь. Удалившись на достаточное расстояние от опасного места, Билл остановился перевести дух. Развернув материю, он увидел, что держит в руке необыкновенной красоты небольшую, сантиметров двадцать высотой, статуэтку, изображающую стройную нагую девушку. Без всякого сомнения, это было изображение индианки. Работа была такая искусная, что видны были самые мелкие детали, даже отдельные волосы, спускающиеся по ее плечам и перевязанные лентой или ремешком. Глаза девушки были полузакрыты, а по лицу ее блуждала странная улыбка. Статуэтка была глубокого желтого цвета и очень тяжелая. Присмотревшись внимательно, Билл понял, что она золотая…

В последний раз обернувшись в ту сторону, где едва виднелась вдали длинная лодка, в которой приплыли незнакомцы, и где осталось его теперь уже кончившееся детство, Билл вздохнул, завернул статуэтку обратно в материю и пошел прочь, все дальше и дальше уходя от родного крова.

Добравшись до города, он проскользнул в пустой товарный вагон и через сутки был уже далеко от дома, соскочив на какой-то незнакомой станции неподалеку от столицы. С тех пор он мотался по стране, перебиваясь случайными заработками и ночуя где придется. Наконец ему удалось устроиться в магазин продавцом. Его старательность, цепкую память и вежливую манеру обращения с сослуживцами и покупателями заметил хозяин магазина и предложил ему повышение, если Билл останется работать в магазине. Но Билл отказался. Его не прельщала мысль простоять всю жизнь за прилавком. К тому же ему никак не удавалось забыть прошлое. Несколько раз пытался он разузнать что-нибудь о своей семье, но все напрасно. Наконец он решился съездить туда сам. Накопив немного денег и получив расчет, он сел на поезд и отправился к себе домой.

С того самого дня, когда он покинул дом и поднял с земли золотую статуэтку, прошло больше трех лет. Теперь он из угловатого подростка превратился в сформировавшегося красивого юношу, который жаждал вернуться в родные места и одновременно боялся этого.

Он добрался до своего городка рано утром. С колотящимся от волнения сердцем он шел по знакомой улице к родному дому. Но едва свернув за угол, он остановился, замерев на месте. Его дома не было. Вместо него была груда поросшего травой мусора вперемешку с обуглившимися перекрытиями.

Заметив проходящую мимо пожилую женщину, он бросился к ней с расспросами. То, что она рассказала, повергло его в отчаяние. Их фабрика разорилась. Отец не выдержал и покончил жизнь самоубийством. Что стало с семьей женщина не знала, но долгие расспросы в округе помогли ему выяснить, что его мать и сестра перебрались в далекую деревню. Прибыв туда и найдя их новый адрес, Билл оказался перед заколоченным покосившимся домиком на самой окраине. Ничего не говорило о том, что здесь кто-то живет. Обшарив всё вокруг и расспрашивая буквально каждого встречного он, все-таки. узнал судьбу своих близких.

В деревне была единственная старая маленькая церковь и единственное такое же старое кладбище рядом с ней.

Билл все бродил и бродил по нему и, наконец, нашел то, что искал, и что надеялся не найти. Небольшой скромный крест и плита с двумя родными женскими именами и его собственной фамилией рассказали ему всё. Он долго стоял над ними, привыкая к мысли, что потерял всех, кто был ему дорог.

Он упал перед могилой на колени и произнес сквозь хлынувшие ручьем слезы:

– Я грешник… я страшный, ужасный грешник… страдания терзают меня… прости раба твоего за содеянное… Господи, прости!..

Погруженный в тяжелые думы, он не заметил, что рядом с ним стоит человек.