Тайны тропического рая

Тайны тропического рая
Аристарх Барвихин

Любовно-приключенческий роман о молодом человеке Билле Сноу, волею судьбы ставшим вождем индейского племени, затерянного в амазонских джунглях, и пытающимся защитить индейцев от наемников, пришедших в эти края в поисках сокровищ инков, о местоположении которых становится известно Биллу. Чудом уцелев, он разыскивает свою возлюбленную – дочь старого археолога и этнографа – прекрасную Илин.

Аристарх Барвихин

Тайны тропического рая

Любовно-приключенческий роман

Сердце имеет доводы, которых не знает разум.

Блез Паскаль

В восемнадцать лет мужчина сразу обожает, в двадцать любит, в тридцать желает обладать, в сорок размышляет.

Поль де Кок

Пролог. Дневник и пистолет.

Он сидел в старом глубоком кресле перед камином и смотрел на огонь. За окном ослепительно-яркое солнце клонилось к вечеру, к последнему вечеру, который он назначил себе в этой дурацкой и никому уже теперь ненужной жизни. Бутылка виски была наполовину пуста, но хмель его не брал. Он выпил еще и раскрыл толстую тетрадь в твердой кожаной обложке с серебряной застежкой. Эту тетрадь много лет назад ему подарила мать, подарила в тот день, когда ему стукнуло четырнадцать.

– Когда-нибудь ты будешь доверять этой тетради все свои сердечные переживания, – сказала она ему тогда полушутя-полусерьезно, – а пока можешь записывать в нее все, что посчитаешь особенно важным. Поверь мне, наступит время, когда ты с удовольствием будешь перечитывать свою собственную историю.

Бедная мама, она и предположить не могла, какие приключения переживет эта тетрадь вместе с ним, впитывая подобно губке все то, что он видел, что чувствовал и что постигал на своем пути к этому креслу у камина, стоящему рядом с резным старинным столиком красного дерева, на котором у початой бутылкой виски лежала тяжелая пятнадцатизарядная «Беретта», полная смертоносного металла и терпеливо ждущая его нажатия на спусковой крючок.

Когда-то давно, еще до начала мировой войны, его родители, сбежавшие от надвигавшихся нацистов, уже вплотную подходивших к их родной Праге, совсем маленьким привезли его сюда, в Южную Америку, вместе с сестрой. Тогда же семья инженера Йозефа Словака или Джона Слоу, как назвал себя на американский манер его отец, пренебрежительно взиравший на «всех этих чумазых мулатов и прочих негров», поселилась на берегу океана в маленьком провинциальном городке неподалеку от столицы. Вскоре предприимчивый чех купил там же на вывезенные из Европы ценности и деньги небольшую текстильную фабрику, единственную во всей округе.

Он же, Болеслав Словак или Билл Слоу, как звали его все окружающие, хотя и был сыном своего отца, но в отличие от него никогда не делил людей на белых и небелых. По счастью судьба поначалу смилостивилась над семейством Словак, так что первые годы жизни на чужбине им не пришлось познать горестей нищеты. Так могло продолжаться еще долгое время, ели не всегда, однако фабрика вскоре после войны пришла в упадок и в конце концов обанкротилась, перестав держаться на плаву благодаря военным заказам.

– Господи! Почему ты отнял у меня все, когда до настоящего успеха оставалось каких-то несколько шагов?! – с такими словами умер его отец, так и не оправившись от сердечного приступа, последовавшего за известием о банкротстве.

На последние деньги, вырученные за продажу нескольких оставшихся ценных вещей, вдова бывшего владельца фабрики приобрела маленький обшарпанный домик на побережье, где сейчас в кабинете огромной виллы, выстроенной на месте «крысиного убежища», как называла свою лачугу его мать, он, Билл Слоу, и сидел, молча уставившись в камин, в котором потрескивали дрова, нагревая и без того горячий тропический воздух, не охлаждаемый даже кондиционером. Но он любил этот старомодный камин, который регулярно и с удовольствием топил, вспоминая их дом в Праге, длинные зимние вечера с идущим за окнами снегом, музыкой и чтением книг вслух.

Сделав еще один глоток виски, он раскрыл свой старый дневник на самой первой странице и принялся перечитывать сделанные собственной рукой записи, медленно листая историю своих удивительных приключений, о которых теперь кроме него самого не знал ни один человек. Только своему дневнику мог он доверить историю о встреченном им затерянном в сельве тропическом рае, о золотом троне инков, о фее Илин и еще о множестве других вещей на свете, о которых знал теперь только он сам.

Кому он мог поведать все это? Да и кто мог ему поверить? Теперь же, когда ничего уже нельзя было изменить, а тем более вернуть, перед его внутренним взором благодаря дневниковым записям проходили люди, нашедшие смерть там, где хотели найти спасение, и горе там, где мечтали найти счастье или хотя бы отдохновение. Благодаря Биллу и его дневнику, охота за которым не прекращалась, как он догадывался, и по сей день, люди эти все еще продолжали жить. А он… он все оттягивал неминуемую роковую минуту, давая всем этим мертвецам счастливую возможность воскреснуть в лабиринтах его памяти и на страницах, заполненных его рукой.

Однако по мере того, как глаза его бежали по длинной паутине слов, собирающихся в строки, он все более отчетливо понимал, что как ни старался он занести сюда все, что только было можно доверить страницам этой заветной тетради, еще больше осталось за пределами ее исписанных мелким почерком страниц. Что же было там, между строк? Голос Властелина, рассказывающего ему, тогда еще совсем молодому юноше, о семи заповедях счастья, дивный, ни с чем не сравнимый блеск золота в райском саду, звуки и картины жизни своего нового народа и его гибель, лица его прекрасных юных жен и гибель его врагов и преследователей, а еще самолет, улетающий от него навсегда и уносящий в неизвестность его последнюю в жизни любовь…

Проходила минута за минутой, час сменился другим и третьим, а Билл Слоу читал и читал, что некогда поведал этой толстой тетради с серебряной пряжкой, где первые страницы, исписанные аккуратным детским почерком, постепенно сменялись на все более и более резкий почерк взрослого человека.

Наконец он закончил читать, добравшись до последней записи. И тут часы на камине стали бить три раза, напоминая о том, что уже поздняя ночь. Он протер уставшие глаза, достал из кармана свой старый любимый «Паркер» и занес его над последними страницами дневника, такими же чистыми, какой была его душа миллион лет тому назад, когда он, совсем тогда юный, доверил этой заветной тетради первое откровение своей чистой детской души.

Билл Слоу на мгновение помедлил, держа руку на весу, потом опустил ее и стал писать быстро, почти не останавливаясь. Когда же он, наконец, внес в тетрадь свою последнюю запись, стало светать. Наступал новый день. И лучи восходящего солнца проникли через огромные окна и упали на последние слова его дневника. Он вполне мог доверить эти записи солнцу, гладящему сейчас исписанные страницы нежными пальцами еще нежарких утренних лучей. Ибо оно одно не могло проговориться его врагам и выдать его тайну. Пройдет совсем немного времени, и оно, это жаркое солнце южных морей, вступит в свои права горячего диктатора полдня, за которым не должно было последовать вечера. По крайней мере для него, Билла Слоу, хозяина этой роскошной виллы, горделиво возвышающейся над окрестными пляжами, почти всегда пустынными в этих почти забытых Богом и людьми краях.

Закончив писать, он взял пистолет, привычным движением снял его с предохранителя и хотел уже было вставить его дулом в рот, но остановился, решив еще раз перечитать сделанную им последнюю запись, последнюю не только в его дневнике, но и во всей его быстро катящейся к концу жизни. Он отложил пистолет, взял дневник и, перелистнув несколько страниц назад, снова побежал глазами по только что написанным им строкам.

«Большинство из нас никогда не теряли своего «я» только потому, что никогда не обретали его, – гласила эта запись. – Мало кто понимает, что наделен своей собственной и ни на кого не похожей сутью. Люди большей частью напоминают мне одинаковые гвозди из одного общего для всех гвоздей ящика. Разве что один гвоздь еще длинный, ровный и блестит новизной, а другой весь искривился и покрылся ржавчиной. Вот и вся между ними разница.

Зачем я хватаюсь за эту бессмысленную жизнь, зачем я продлеваю дни, нанизывая их как одинаковые блеклые бусины на длинную нить. Зачем, зачем мне ждать старости? Чтобы она холодной неумолимой волной затопила жар моего тела? И что тогда? Сидеть на веранде и предаваться воспоминаниям, от которых рвет на части и без того не спокойную душу?

Когда-то, в самом начале этой истории, я был дивным чистым мальчиком, чье любопытство было так очаровательно. Но… проклятое время… увы, оно выжгло мою невинность, потому сейчас я стал больше похож на стареющего Казанову, закончившего свою жизнь смотрителем библиотеки в продуваемой ветрами холодной комнате старого замка. Пусть так, пусть! Но ведь я был когда-то счастлив, я испытал и познал такое, что многим недоступно и неведомо. Я еще не старик, я еще свеж и силен, я стал опытен как никто другой в этом мире, но что из того? Ведь почему-то именно в эту пору и появилась неодолимая и необъяснимая тоска. Откуда она, с чем она связана, как ее побороть? По чему же, по кому я тоскую сейчас, когда с немыслимой ранее скоростью получаю все, что хочу?

О небо! К тебе, к тебе я взываю со дна своей бездны. Неужели моя единственная доля – ощупывать в непроглядной тьме нестерпимо одинокого существования слепыми пальцами изверившейся души последнюю стену перед пропастью, плутая в лабиринтах бесконечного отчаяния? Неужели останусь я трусливо тянуть свое прозябание на расстоянии шага от чистого источника всех блаженств? Зачем мне жить в этом мире, где я просто никчемный червь, ползающий по пустыне? Не должно ли мне подняться из пыли к звездам – ведь всего вытянутая рука отделяет меня от пистолета, который один может приблизить меня к долгожданному земному концу. Быть может там, в загробье осчастливит меня Создатель возможностью встретиться наконец с моими возлюбленными и друзьями. Ибо должны же Его ангелы, охранявшие меня все это время и не давшие погибнуть там, где погибли все остальные близкие мне люди, должны же они почтить мое терпение! А потому я смело иду к Тебе, Боже, я иду к тебе, в трепетной надежде встретить в Твоих чертогах всех, памятью о ком терзается мое искровавленное сердце».

Кончив читать последнюю сделанную им запись, Билл Слоу взял пистолет и снова засунул его стволом в рот, на этот раз твердо намереваясь нажать на спусковой крючок, он вдруг ясно услышал такой знакомый женский голос, необыкновенно мягкий и ласковый, каким он помнился им всегда, голос, который звал его откуда-то из глубины дома:

– Болли, Болли…

Голос этот, несомненно, принадлежал Илин, его Илин, ибо она одна в этом мире звала его так. Но Боже! Ведь ее уже давно не было в живых! Он резко повернулся в ту сторону, откуда послышался ему ее голос, и увидел в дверях кабинета силуэт своей единственной и как ему казалось безвозвратно потерянной возлюбленной. От неожиданности он вздрогнул, вскочил ей навстречу, но тут перед ним все задрожало, закружилось, дыхание у него перехватило, и он упал навзничь на ковер, выпустив пистолет, весело блеснувший зеркальной стальной поверхностью в лучах восходящего тропического солнца.

Глава 1. Две ссоры.

– Ну как ты, поедешь на праздник в столицу или нет? – поинтересовался Диего и ткнул Билла Сноу в бок.

– Не знаю, Ди, – пожал плечами Билл. – Отец не хочет меня брать с собой. Говорит, что еще рано.

– Рано! – рассмеялся Диего, весело блестя глазами. – В твои годы я уже давно начал.

Билл ничего не ответил, почему-то смутившись и почувствовав в словах своего старшего приятеля какой-то полунамек на что-то смутное, непристойное, но от этого не ставшее менее желанным и волнующим.

Они уже с полчаса сидели на траве у старого дерева и болтали.

Диего Рамирес или просто Ди для близких и друзей, был старше Билла года на два, а это в их краях что-то да значило. В округе его побаивались. И побаивались не зря. Диего кому угодно давал сдачи, благо что силенок у этого парня хватало. Так что дружба с ним очень льстила Биллу, которому едва стукнуло шестнадцать и которого не очень жаловали в округе. Он не очень любил шумные ватаги, драки и попойки втихаря от родителей, чем отличались все его сверстники. Так что верховодил в их отношениях всегда Диего, а Биллу оставалось лишь ему подчиняться, что и делал он можно сказать без особого насилия над собой. Нагловатый и ловкий Диего был для Билла, сына хозяина единственной в их краях фабрики, кумиром, чем, по правде сказать, частенько пользовался в своих интересах, периодически вытягивая из Билла деньги.

– Жаль, что твой отец не берет с собой, – произнес Диего. – А то бы погулял всласть. Карнавал это здорово!

– Да ладно, – махнул рукой Билл. – Я и без него могу погулять всласть.

– Ну, да? И как же это? – хитро прищурился Диего.

– На старый пирс пойду, там клев хороший.

Старый пирс был их излюбленным местом на побережье, где мало кто бывал из взрослых, и где они с детства спокойно играли, рыбачили, купались голышом и вообще весело проводили время.

– На старый пирс сегодня не ходи, – вдруг произнес Диего твердо.

– Почему это? – удивился Билл. – Разве это не наше общее место? Или ты его купил?

Билл редко спорил с Диего, но сейчас в тоне его приятеля было что-то командирское, назидательное и противно-взрослое.

– Место-то общее, но ты все равно не ходи туда, – посоветовал Диего и как-то странно посмотрел на Билла.

– А чего так?

– Сказал – не ходи, значит, не ходи. Понял?

– Ну ладно, как скажешь, – несколько озадаченно произнес Билл и пожал плечами. – А ты сам-то поедешь на праздник?