О любви и не только – 3. Рассказы, повесть

Конечно, я сначала возмутился, хотел за обидчиком сбегать, привести, чтобы извинился, но вспомнил, что тот по пьянке в какой-то забегаловке кому-то нос расквасил в драке, кажется неутомимому борцу с попсой Юрию Шевчуку. Поэтому я довольно быстро остыл, к тому же Вероника мне и остальное всё сразу рассказала.

– Вот, коза! – немного расстроился я. – Когда это ты песни научилась петь? Может, Филипп совсем не хотел тебе зла?

– Ты что, па? – удивилась дочь. – Какого зла? Что он мне мог сделать? Схлопотал бы по первое число, да и только! Ты ведь не в курсе, а я с Серегой не только бегом на секции занималась, мы там ещё и кандидатами в мастера спорта по одному из видов японской борьбы стали. Название не скажу: звучит по-русски очень нецензурно!

Вот так, воспитываешь дитя, воспитываешь, ухаживаешь, а оно тебе такие неожиданные сюрпризы преподносит! С другой стороны, как представил я Киркорова, лежащим в дорожной грязи после борцовского иностранного приема с матерным названием, и немного приятно стало.

Так просто я все равно этого не оставил и на следующий день позвонил в колокольчик у замка. Дверь открыл Максим, а за ним весь мокрый от купания в бассейне подтянулся Киркоров с натянутым поперёк махровым полотенцем. Он как-то задумчиво поглядел на меня и сказал:

– Так вот в чём дело! Вчера я вашу, оказывается, дочь здесь встретил, но как поёт! Я после той истории её сразу не узнал, год всё-таки прошёл, и тогда никакого голоса не заметил, а сейчас!… Представляешь, Максим! Идет мимо машины этакая пигалица и Аллы Борисовны песню про лето поёт! Главное, по-своему! Да ещё…

– Ну, хорошо! – остановил Галкин Филиппа. – Что ты разошёлся-то так? Влюбился, что ли? Так у тебя почти взрослые дети дома, окстись!

– Ну, не такие они и взрослые, если разобраться… – пробормотал Филипп в ответ.

Здесь Галкин начал злиться:

– Слушай! Мне эта мура надоела. То ты одну за другой учишь пению, потом ещё одну – журналистике, а от третьей у тебя хоровод детишек заводится! Шёл бы ты своей дорогой! Иди, а я дверь закрою! – и Максим так натурально и широко раскрывает дверцу в воротах замка, что сразу видно, что она достаточно просторная, чтобы легко пропустить великана-болгарина на хорошую подъездную дорогу. Естественно, Филипп опомнился и весело так сказал, как бы оправдываясь:

– Да будет тебе, Макс! Она ещё пацанка, к тому же мы с тобой вряд ли когда изменим Примадонне!

Следует отметить, что после таких слов Галкина как скрутило. Он махнул рукой и пошёл в свои хоромы, а мы с Киркоровым ещё маленько потрепались про Веронику. Я за неё извинился, конечно, просил не обижаться, причём зачем-то и про японскую борьбу упомянул. Здесь он испуганно на меня поглядел и сказал:

– Да, вот борьба – это аргумент серьёзный! Спасибо вам за то, что вы, как истинный русский патриот растите в одиночку такую хорошую девочку. Но поверьте мне, старому лоботрясу: придёт время, и ваша Ника всех нас заткнёт за пояс…

После этой фразы мы расстались: я пошёл будить мою будущую минипримадонну, а Киркоров пошёл искать для извинений Галкина. И в итоге я посчитал, что у этой короткой истории мне достойный выход найти не удалось.

Клятва Гиппократа

– рассказ —

Мишка Соловьёв грелся на солнышке, оставшись в одних семейных трусах. Он попал на этот дикий пляж случайно – проезжал мимо после посещения больной старушки в деревне Коклюшкино. «Вот интересно, – рассуждал он, лёжа на стареньком ватнике, извлечённом из недр вазовского багажника, – живёт некая старушенция в проклятом богом Коклюшкине, а на деревню как раз из-за этого нездорового названия навалились все беды. Мне оставшихся здесь людишек, которым от семидесяти пяти до девяносто лет вряд ли удастся поставить на ноги. Так и будет главврач посылать меня в эту глушь, пока все не перемрут». По пляжу гуляли деревенские гуси, гадили на траву неимоверно, изредка по-своему переговариваясь, и тоже, видимо, про оставшихся в живых своих хозяев. Скорее всего, гуси уже давно ожидали одинокой старости. Где-то вдалеке залаяла собака, но эта точно была из другого селения, посёлка, считавшемся на хорошем счету – под названием Божья Коровка. Он стоял рядом с автомобильной трассой, объединяющей два крупных города, и всё население из Божьей Коровки ежедневно ездило работать на крупные заводы и фабрики, получали неплохую зарплату, а по выходным дням с большим удовольствием пьянствовали и пели разнообразные песни российских и европейских композиторов. Люди там жили грамотные, у каждого имелся классный мобильный телефон, по которому они с удовольствием поливали друг друга разными нецензурными словами. Обо всём этом Соловьёв знал, так как однажды и в этом посёлке ему пришлось полечить одну вдовушку, правда, не совсем даже полечить. Та при приезде врача внезапно передумала болеть и дико набросилась на него со словами:

– Извини, сынок, давно уже живу одна и все болезни только от этого! Не поленись хорошо полечить, я тебе много денег дам! – а сама быстро стала раздевать их обоих сразу. Соловьеву удалось в тот раз ускользнуть и остаться девственником, а после того случая в Божью Коровку ездить наотрез отказался, вплоть до увольнения. Тогда главный врач Инга Петровна Захарова обрекла его на окончательное искоренение деревни Коклюшкино.

От больницы до Коклюшкино добираться в грязь было невозможно, поэтому Михаил оставлял свою копейку у того места, до которого ещё можно было вручную машину допихать, а дальше шагал ножками, распевая подслушанные в Божьей Коровке песни. Встречные гуси не одобряли заунывного пения Соловьёва, сноровистой походкой бежали впереди обратно в своё Коклюшкино, помогая себе крыльями, отчего Соловьёву ни разу не удалось заблудиться. После окончания мединститута Михаил попал по распределению в такую занюханную больницу, что много раз подумывал с горя повеситься, но так и не решился. Этому ещё помогло одно странное обстоятельство: ему удалось неожиданно вылечить старого колченогого Василия Ивановича Дрыча, участника нескольких международных войн и междеревенских схваток. Дрыч имел пятьдесят две медали за боевые заслуги, правда, ни про одну он не смог вспомнил, чем её заслужил. Орденов у него, к сожалению, не было и он частенько из-за этого горевал, даже потихоньку плакал, когда хворал на постели. Жена Праксинья была похоронена у него в саду, и, поправившись, местный Чапаев всегда приносил к надгробью полевые цветы. Чапаевым его с давних пор величали односельчане из-за имени-отчества. Михаил тоже так к нему обращался, когда прибывал по вызову. А в первые дни после приезда из института Соловьёву приходилось чаще всего приезжать по жалобам именно Василия Ивановича. После смерти жены у старика в гостях перебывали все встречающиеся в России болезни, он даже первое время их регистрировал в толстой тетрадке, потом страницы там закончились, и он с этим завязал. К тому же молодой Соловьёв, использовав несколько народных рецептов, переданных ему по наследству своей прабабушкой, смог поднять Чапаева на ноги. Нельзя было сказать, что теперь тот смог бы играть в футбол или исполнять прыжки с шестом, но ходить по деревне и выгуливать осатаневших от скуки гусей он вполне мог и даже с удовольствием этим занимался, одновременно навещая хозяев гусей и сообщая в больницу, к кому пора бы уже опять наведываться. То есть Чапаев не оставлял теперь Соловьёва без работы.

Тёплый ветерок обдувал тело молодого врача, лежащего голышом близ чистого заросшего камышом пруда, когда на его лицо попала чья-то тень. Михаил быстро сел на фуфайке и стал разглядывать посетившего его человека. Когда глаза «отошли» от ярких солнечных лучей, Соловьёв узнал своего бывшего однокурсника Дмитрия Пирогова. Тот стоял рядом, изучая окрестности и потрёпанную «копейку». На гусей Пирогов внимания не обратил. Ближе к сухой просёлочной дороге блестел шикарный черный «Фольксваген».

– Привет, Мишаня! – взволнованно сказал Дмитрий. – Никак не ожидал тебя здесь встретить!

– Да, признаться, и я тебя тоже! – ответил Соловьёв, быстро напяливая дешёвую одежонку. – Какими, так сказать, судьбами да в наши края?

Пирогов озадаченно переводил взгляд с Михаила на «копейку», на его одежду, на засратое гусями поле.

– Так ты у Инги Захаровой работаешь? – наконец спросил он.

– Конечно! – почему-то развеселился Михаил. – И ты к нам решил переехать? Просто здорово, поможешь мою деревню Коклюшкино поднимать…

– Что за Коклюшкино? – испугался Пирогов. – Ни о каком таком Коклюшкине мы с Ингой не договаривались. Она предложила мне Божью Коровку!

Соловьёв присмотрелся к старому приятелю повнимательнее.

– А как ты вообще в наши края попал? Ведь у тебя свободный диплом был, ты, кажется, к родителям в Самару подался…

Дмитрий поморщился, вспоминая свои неприятности и нехотя ответил:

– Был когда-то свободный! Как раз в Самаре и залечил я одного фраера до смерти, теперь вот отослали в глушь… Не виноват же я был, что тот фраер, хотя по всему виду на богатого крутого смахивал, а никаких лекарств не переносил и после моего второго посещения сковырнулся! Я же ему такое импортное снадобье сыскал, что ожидал значительного поощрения за услуги, а теперь вот… – и Дмитрий огорчённо махнул рукой.

Они посидели на капоте Соловьёвской «копейки», помолчали. Потом Пирогов спросил:

– А Божья Коровка эта далеко находится? Долго ехать?

– Да нет, несколько километров будет отсюда. Местечко получше будет, чем моё Коклюшкино, так народ хоть с деньгами, поэтому с лекарствами проблем не бывает, аптека в посёлке имеется.

У Пирогова перестало быть хмурым лицо, когда он про деньги услышал и, ещё раз взглянув на полусерый от старости капот Мишкиной «копейки», он предложил:

– А что, если мы с тобой скорешимся и всю эту Коровку вылечим? Не задаром, конечно. Я помню твои успехи на поприще медицины, ты бы мне как помощник, сгодился бы!

– Нет-нет! – горячо отказался Соловьёв. – У меня достаточно своих пациентов, они очень ждут от меня помощи. Я же клятву Гиппократа давал!

– Клятва клятвой, – раздумчиво проговорил Пирогов, – но разве ты против побывать на Гаити? Или на средиземноморских пляжах? Ведь при правильной постановке вопроса всё решаемо!

Молчком Михаил соскочил с капота, поправил рубашку, залез в машину и уже оттуда ответил бывшему другу:

– Нет, Дима! Я клятву давал! Чапаева на ноги вот поставил, а теперь, кажется, и баба Таня стала поправляться. Их в Коклюшкино-то всего семь человек осталось, года на два работы… Прощай, дружище! – он завёл машину и медленно уехал с прибрежного естественного пляжа под громкий гомон гусей.

А Дмитрий Пирогов остался стоять под полуденным солнцем, долго соображая, при чём во всей этой истории оказался герой гражданской войны Василий Иванович Чапаев?..

Рыжая ситуация

– рассказ —

Огромный пылающий шар на небе жёг отдыхающим спины, животы, ноги и другие части тела. Дружников скосил глаза на загорающую справа молодую рыжую соседку и – неожиданно для себя самого спросил:

– Вы сегодня вечером не заняты?

Рыжая вздрогнула, подняла голову и, посмотрев на Дружникова, как ближайшего к ней человека, уточнила:

– Вы у меня спрашиваете?

– Ну! – коротко, но доходчиво ответил Дружников. Он немного стеснялся, так как в родном городе остались жена и трое ребятишек.

– Не занята, а что? – вызывающе сказала Рыжая.

Здесь Дружников не к месту вспомнил ещё дочку Машу от первой жены, с которой он расстался полтора десятка лет назад, и ответил:

– Может, в кино вечером сходим?