Он бормотал, а за углом на дороге
Продавец керосина играл на слезной трубе.
Он бормотал и слушал свое бормотанье,
словно пенье дрозда, уносимое ветром,
А потом вошел в дом и твердой рукой
записал в серой тощей тетради:
«Господи, любовь так одинока!
Взгляни же на тех, кто вернулся назад».
Далее следовали наблюдения о погоде,
Но ниже я вновь его руку узнал:
«Ближе к вечеру, почти касаясь меня,
Смерть пробрела от колодца к воротам,
И клонилась ее голова под бременем
неизвестных цветов.
Я видел еще, как человек моих лет
рыдал, простирая к ней руки,
Я видел, как отделился огонь от воды,
Я ничего не видел.
Я сидел, боже мой! на обломке скалы
И слушал, как заплетает волосы ветер».
* * *
Я замер:
Среди отрогов зеленых горькая вишня
пляшет над расщепленным стволом
одуванчика…
Покуда ветер занимает меня
И она, пригибающая осторожно к земле
ветку ореха
(еще не стала мясистая кожура скорлупой).
Скатываются искры с пыльных запястий,
И глиняный дом влажно сияет в тенетах
ветвей,
Едва ли сырых белых стен коснется
наш взгляд,
Голубь перелетает с ореха на липу.
И тишина, сродни желтоволосой звезде,
вершит круг за кругом,
Освобождая разум от кожуры повторений,
А потом он предстанет как жест, открывающий
извечность этого вечера,
горькой, незрелой вишни в горячем потоке
дыхания.
Остается спросить –
Кто вонзил в мою грудь
Вскрик глухой изумления
ей, себе самому, горьковатому свету
и облакам, темнеющим час от часу.
* * *
Протянув ноги, спиной прислонясь
к стене, уходящей в парящие ветви ореха,