В дни поражений и побед

– А где Борохня?

– Борохня перепимшись и не встает.

– Экие скоты! Только вас и хватает на то, чтобы водку дуть. Ну! – обратился он к вошедшим, – что нового?

– Да кажись ничего пока, – ответил Черкаш. – Разве только, что вот от Могляка наши вернулись, что пакет возили.

– Отряд где?

– Стоит!

– Ну, а возле Барашей как?

– Как приказывали. Дорогу снимают.

– И много сняли?

– Побольше верст пятка, подле Яблоньки своротили. Да так порознь ребятишки гайки крутят.

– Две деревни да волы – пар двадцать работают, – добавил Оглобля.

Вошел Забобура и передал пакет. В нем главарь соседней банды Шакара сообщал следующее:

«Командующему Волынско-повстанческим отрядом атаману Битюгу.

Для поддержания связи, а также для своевременного предупреждения вашего уничтожения сообщаю следующее. Что захваченный мною коростеньский большевик, после всесторонней обработки, показал, что на территорию войск ваших вызван из Киева особенный отряд не из красноармейцев, а из отборных большевиков, кои готовятся у них к офицерскому званию, а потому дошлый до всяких военных приемов».

Дальше после титула «Атаман степного истребительного отряда». – печатными буквами стояла подпись: Шакара.

– Вот! Вот… – сунул разгневанный Битюг в лицо сотенным бумагу. – Дураки, черти криворожие. Не могли до сих пор узнать, что тут – не солдаты, а юнкера ихние. Да не я буду, если они не рыщут по ночам по всем направлениям, когда вы пьянствуете да дрыхните!

– Забобура! – продолжал он. – Могляку приказ. Ночью потревожить их с тыла. Долго пусть не дерется. Но чтобы ночь не спали те тоже. Мы их закрутим. А ты! – закричал он на Оглоблю. – Распустился сам и ребят своих распустил. Зачем Семенки сожгли, когда я одно Крюково спалить приказывал?

– Точно! Ошиблись маленько, – бормотал, пятясь к выходу, Оглобля.

– То-то – ошиблись!

В лагере дымились костры; над обеденными котлами играла гармония, слышался смех и ругательства. Занимался каждый, чем хотел. Тут кучка, лежа и сидя в самых разнообразных позах, резалась в затасканные карты перед грудкой петлюровских «карбованцив». Там человек десять окружили бутыль с какою-то мерзостью и перекачивали ее содержимое кружками в желудки.

А вот и занятые настоящим делом: один с упорством окорачивает ствол винтовки наполовину, превращая ее при помощи подпилка в специально бандитский карабин. Другой вплетает в конец нагайки тяжелую свинчатку, и, очевидно заранее предугадывая последствия от удара ею по чьей-то спине, довольно улыбается.

Кто они? – Эти Черкаши, Оглобли, Могляки, Свинстунчики? Что это за народ без имен и фамилий, с одними только кличками, наполнивший собой все поля, леса, деревни и хутора Украины?

Объединяет их грабеж, водка и страх уже за совершонные преступления. И чем дальше, тем основательнее опасения, так как руки каждого пачкаются все больше и больше в крови. И бросив всякий расчет на возможность сближения с красными, они доходят до крайних пределов жестокости и ненависти. – Один ответ!

Встречаются в лагере и бабы. Да недалеко ходить. Вот атаманова Сонька. Эх, хороша штучка! И конь у нее есть белый с яблоками, «сам» подарил, из учумского совхоза достали. Поймают москаля, приведут связанного.

Кто кричит: зарубить, кто – повесить, а она – тут как тут! Подъедет она, – раз плетью, два, сшибет с ног конем и затопчет. Умный конь-то, наваженный. Благородная сама, из актрис, кажется – петербургская. Затопчет и смеется:

– Хорошо, ребята?

– Го-го-го! Куда уж, лучше не надо!

И качают головами, умильно вздыхая, ребята. «Да, это – штучка! Вот бы…» Но тут мысль неизменно обрывается и перебивается другой. – «Пожалуй! попробуешь! В прошлом году сотенный, что до Могляка был, – из офицериков, – прилаживался. Зарубил Битюг, – полоснул шашкой и – конец!»

И прут разные Вахлаки и Забубенные по деревням и хуторам, – девка ли, баба ли, лишь бы понравилась.

– Даешь сюда!

Та в страхе пытается вырваться и спрятаться за мужика, за старика ли.

– Но-о! – и свист нагайки. – Проваливай, авось от бабы не убудет, с собой не возьму.

– Оно тошно! не убудет, – со вздохом соглашается почесывающий спину мужик. – Конешно!

А с девками и того проще. – Не для кого беречь.

Гоголевская Украина. Добродушно-ленивая. Парубки, хороводы, дивчата со звонкими песнями. Где она? – Нету! Кипит, как в котле, разбурлившаяся жизнь. Решетятся пулями белые хаты, неприбранные стоят поля. А по ночам играет небо отблесками далеких пожаров.

XVI

Атаман закинул ногу в стремя и, приподнявшись, грузно опустился на свою каурую кобылу. Сонька танцовала уже возле палатки на своем нетерпеливом коне, перед небольшой кучкой всадников, составлявшей конвой атамана.

– Ну! Все, что ли?

– Все.

– Трогай!

И сразу сорвавшись с места, легкой рысью полетела небольшая кавалькада и вскоре скрылась за поворотом к лощине Кривого лога.

Мелькали поля, попадались заросшие зеленью яблонь и вишен хуторки. Заслоняясь рукой от солнца, всматривались на проезжающих работающие на хлебах мужики и, узнавши, снимали шапки, низко кланяясь.

Остановились на несколько минут напиться в попавшейся на пути деревушке. И, провожаемые сочувственными советами зажиточных бородачей, а также испуганно-любопытными взглядами баб и ребятишек, поскакали дальше.

На пути, по дороге посреди неснятых колосьев пшеницы, разглядели издалека скачущих к ним навстречу двух всадников, которые, заметивши отряд, остановились в нерешительности.

– Наши ли это? – спросил с сомнением атаман.

– А вот сейчас посмотрим.

В самом деле один из всадников повернул лошадь, снял шапку и вытянул ее в сторону на правой руке два раза.

– Наши! – сказал Борохня, отвечая тем же сигналом.

Встречные оказались своими ребятами из сотни Оглобли, наблюдавшими за работой по разборке железной дороги.

– Ну, как? – спросил, останавливая их, атаман. – Снимают?