Чук и Гек

Сделали ещё несколько шагов и остановились, широко вытаращив глаза. Только теперь разглядели они, что деревеньки-то никакой и нет. И мельница, и церковь, и домики сделаны были из тонких выкрашенных досок, без стен и без крыш.

Как будто бы кто-то огромными ножницами вырезал раскрашенные картинки и приклеил их на подставки среди зелёного поля.

– Вот так деревня! Вот так мельница! – закричал маленький Васька. – А мы-то думали, думали.

Со смехом вбежали ребята в игрушечную деревеньку. Кругом росла высокая трава, было тихо. Жужжали шмели, и порхали яркие бабочки.

Ребята бегали вокруг раскрашенных домиков, рассматривая их со всех сторон. Здесь же, неподалёку, были врыты столбы, к которым были прибиты тяжёлые, толстые доски, в некоторых местах разорванные и расщеплённые снарядами. Это были мишени, по которым стреляли артиллеристы. Перед обманчивой деревенькой тянулись в два ряда изломанные окопы, окутанные ржавой колючей проволокой.

Вскоре ребята наткнулись на какой-то погреб. Дверь в погреб была приоткрыта. С робостью спустились они по каменным ступенькам и очутились в глубоком каменном подвале, куда едва доходил слабый дневной свет.

В подвале стояла скамья. К стене была приделана полочка, а на полочке торчал небольшой огарок свечи.

– Зажжём свечку, – предложил Колька. – У меня спички есть. Я с собой захватил, чтобы костёр разжечь.

Он достал спички, но тут они услыхали доносившийся сверху лошадиный топот.

– Побежим лучше домой, – тихо предложила Нюрка.

– Сейчас побежим. Там, наверху, кто-то есть. Как только проедут, так и побежим. А то заругаться могут. Вы, скажут, зачем сюда лазили?

Топот смолк. Ребята выбрались из погреба и увидели, как скачут, удаляясь, двое кавалеристов.

– Посмотри на вышку, – показал Васька, – вон на ту… Туда кто-то забрался.

Посмотрели – верно: на одной из вышек сидел человек, и отсюда он казался маленьким-маленьким, как воробей.

Хотели уже бежать домой, но тут Васька захныкал и заявил, что он в погребе позабыл осколок.

Полезли опять. Зажгли свечку. Теперь, при тусклом свете, можно было разглядеть сырые толстые стены из цемента и потолок, настланный из крепких железных балок.

Вдруг – глухой далёкий гул заставил вздрогнуть ребятишек. Как будто где-то упало на землю огромное тяжёлое бревно.

– Колька, – шёпотом спросила Нюрка, – что это такое?

– Не знаю, – также шёпотом ответил он.

Гул повторился, но теперь грохнуло уже совсем близко. Ребятишки притихли и робко жались друг к другу. Васька раскрыл рот и, крепко сжимая найденный осколок, смотрел на Кольку. Колька хмурился, а по щеке Нюрки покатилась внезапно слеза, и она сказала жалобно, готовая вот-вот заплакать:

– А мне, Колька, кажется… мне что-то кажется… что сегодня вовсе не среда…

– И мне тоже, – уныло сказал Васька. И вдруг громко заплакал, а за ним и остальные…

Долго плакали притаившиеся в углу, попавшие в беду ребятишки. Гул наверху не смолкал. Он то приближался, то удалялся. Бывали минуты перерыва. В одну из таких минут Колька полез наверх затем, чтобы закрыть верхнюю дверь. Но тут совсем неподалёку так ахнуло, что Колька скатился обратно и, ползком добравшись до угла, где тихо плакали Васька с Нюркой, сел с ними рядом. Поплакав немного, он опять пополз наверх, к тяжёлой, окованной железом двери погреба, захлопнул её и отполз вниз.

Гул сразу стих, и только по лёгкому дрожанию, похожему на то, как вздрагивают стены дома, когда мимо едет тяжёлый грузовик или трамвай, можно было догадаться, что снаряды рвутся где-то совсем неподалёку.

– До нас не дострелят, – ещё всхлипывая, но уже успокаивая своих друзей, сказал Колька. – Мы вон как глубоко сидим. И стены из камня, и потолок из железа. Ты… не плачь, Нюрка, и ты не плачь, Васька. Вот скоро кончат стрелять, тогда мы вылезем да и побежим.

– Мы бы-ы… мы бы-ы-ст-ро побежим… – глотая слёзы, откликнулась Нюрка.

– Мы как… мы как припустимся, как при… припустимся, так и сразу домой… – добавил Васька. – Мы прибежим домой и никому ничего не скажем.

Огарок догорал. Пламя растопило последний кусочек стеарина. Фитиль упал и погас. Стало темно-темно.

– Колька, – плаксиво прохныкала Нюрка, отыскивая в темноте его руку, – ты сиди тут, а то мне страшно.

– Мне и самому страшно, – сознался Колька и замолчал.

И в погребе стало тихо-тихо. Только сверху через толстые стены едва доносились заглушённые отзвуки частых разрывов, как будто бы кто-то вколачивал тяжёлые гвозди в землю гигантским молотком.

– Колька, Васька! – опять раздался жалобный голос Нюрки. – Вы чего молчите? И так темно, а вы ещё молчите.

– Мы не молчим, – ответил Колька. – Мы с Васькой думаем. Ты сиди и тоже думай.

– Я вовсе и не думаю, – откликнулся Васька, – я просто так сижу.

Он заворочался, пошарил, нащупал чью-то ногу и дёрнул за неё:

– Это твоя нога, Нюрка?

– Моя! – испуганно отдёргивая ногу, закричала Нюрка. – А что?!

– А то, – сердитым голосом ответил Васька, – а то… что ты своей ногой прямо мне в корзину пхаешь и какой-то гриб раздавила.

И как только Васька сказал про гриб, так сразу же веселей стало и Кольке, и Нюрке, и самому Ваське.

– Давайте разговаривать, – предложил Колька, – или давайте песню споём. Ты пой, Нюрка, а мы с Васькой подпевать будем. Ты, Нюрка, будешь петь тонким голосом, я – обыкновенным, а Васька – толстым.

– Я не умею толстым, – отказался Васька. – Это Исайка умеет, а я не умею.

– Ну, пой тогда тоже обыкновенным. Начинай, Нюрка.

– Да я ещё не знаю какую, – смутилась Нюрка. – Я только мамину знаю, какую она поёт.

– Ну, пой мамину…

Слышно было, как Нюрка шмыгнула носом. Она провела рукой по лицу, насухо вытерла остатки слёз, потом облизала губы и запела тоненьким, ещё немного прерывающимся от недавнего волнения голосом:

– Ушёл казак на войну,
Бросил дома он жену.
Бросил свою деточку,
Дочку-малолеточку.

Ну, пойте последние слова: «Бросил свою деточку», – подсказала Нюрка.

И когда Колька с Васькой пропели, то Нюрка ещё звонче и спокойнее продолжала:

– С той поры прошли года,