Летят утки… литературные заметы

Читаешь свою молодёжную газету и радуешься, что вон как у нас в стране хорошо живут – и пионерские «зорьки» играют, и тимуровское движение во всех школах силу наращивает, отличники и хорошисты с отстающими занимаются, тянут за собой в светлое завтра, где коммунизм, где все отличниками будут, где хлеб ситный… Хорошо в стране нашей – светло, уютно. Лишь бы войны не было. Немецкого зверя раздавили, и американского гада раздавим. У нас сила есть.

В газете еще стихи про природу бывают, про деревню, про любовь. Но мне нравятся больше стихи о природе, о животных, о городах и заводах, а о любви совсем не нравятся

Тогда в газетах чаще всего попадались стихи именно такого плана, которые мне нравились, подписанные то ли фамилией, то ли псевдонимом – С. Милосердов.

Если фамилия, – то уж больно хорошая, заступническая. Я фамилию эту сразу запомнил.

В стихах этого С. Милосердова солнышко играет по-пасхальному, дождинки с травой перешёптываются, небесные тайны рассказывают, – что видели, что слышали, какая жизнь там за морями, за морями горькая под капиталистическими магнатами. Дождь из тучи сыплет, а тучи издалека, из-за кордона пришли.

Вот бы встретиться с этим поэтом, поговорить о стихах, о Есенине, почитать что-нибудь, что я сам сочинил…

Трудно писать стихи. Мучительно. Но сладко. Хотя получается ерунда какая-то, не стихотворение, а так, что-то вроде нескладухи: «луна, как призрак в небе бродит, и гонит ночь. А ночь пришла и не уходит прочь…» ну и так далее. А у Милосердова всё складно получается. Получается вот как!

Словно детская игрушка,
Белый парус вдалеке,
И серебряную стружку
Ветер гонит по реке.
………………………
Горечь тонкая осины,
Сладость нежная цветка…
Хватит радости в России
Ни на день, а на века.

…Может эти, может какие другие стихи, прочитал я в то время, но какая-то свежесть от всех стихов подписанных «С..Милосердов», всегда присутствовала.

Трудно писать о своём селе, о бондарях, о природе местной. Бедная природа – бугор да яма, да речушка, несмотря на гордое название «Большой Ломовис», тихая, маленькая такая, что я её всю переныривал за один заход от берега до берега. А леса у нас нет, луга одни, да и то колхозные – объездчики туда не пускают…

О чём писать? Об этой кочковатой дороге за окном? Мёрзлая дорога, холодная. Неинтересно! Пойти бы куда-нибудь туда, где белые лебеди снегов скоро с неба спустятся, да в валенках ходить рано, а ботинок или резиновых сапог у меня нет. Правда, галоши вон в углу стоят рубчатые, они у нас «шахтёрками» называются, но они для школы. Оденешь – и бегом, чтобы ноги не успели застыть.

Однажды я попробовал написать стихотворение о своей жизни. Правдивое стихотворение. Вроде складно получилось. Читал матери, а она почему-то заплакала, и велела эти стихи никому не показывать. Говорит: «Беду в дом принесёшь. Не пиши больше. Не забивай голову. Не надо…»

А мне похвалиться хочется. Слова с языка так и просятся на волю. У Некрасова тоже похожие стихи есть, а мои – тоже ничего:

Кушай хлеб, Аркаша,
Молочка-то нет.
Где ж коровка наша?!
Взяли в сельсовет.

Вечерами длинными —
Холода и дрожь…
А её родимую
Увели под нож.

Ты её по имени
Больше не зови…
Молочко из вымени
Потечёт в крови.

Корову нашу, Красавку ненаглядную, действительно увели в счёт госпоставок мяса…

Потихоньку, чтобы никто не видел, показал учительнице русского языка. Пожилая учительница, она ещё в земской школе до нового времени уроки вела. Клавдией Петровной звали.

Схватилась Клавдия Петровна за голову:

– Ты что? Детям о таких вещах писать нельзя. Забудь эти строчки! И я их не слышала! Понял? Пиши о нашей пионерской дружине, о классе своём.

О пионерской дружине я никогда не писал и не пробовал. Потому что не был я пионером. Поведение не то. Но о классе может, что и получится…

На другой день написал о вечной прогульщице уроков Маше, соседке своей. Скушно одному за партой сидеть. А соседка часто пропускает школу. Болеет – говорили.

Вот я и написал в стенгазету:
У Чекмарёвой Марии
Каждый день аварии:
В понедельник – день бездельник,
А во вторник – выходной,
В среду в класс пришла больной…
А в четверг и пятницу
Без конца сопатится.

…Попробовал бы теперь прощения попросить… Да, где там? А-у! не догонишь. Обиделась на меня Маша Чекмарёва. Попросила нашу классную учительницу пересадить её на другой конец. Клавдия Петровна так и сделала. А ко мне посадили Тоньку Пономарёву, двоечницу. Она все контрольные у меня списывала. Пододвинется, бывало, плотно-плотно, вроде озябла, и суёт нос в тетради: «Что это у тебя? Да это что?»

Я ей однажды нос бельевой прищепкой зажал и подержал немного. Пружина стальная. Потом от соплей руки никак не мог оттереть. Драл меня отец потом так, что я сидеть за партой не мог, и стоял все уроки.

– Что ты не садишься? – спрашивали

– Простыл вот – говорю, – чирей у меня на этом месте!

– А-а… Тогда стой. Большим вырастишь.

Большим я так и не вырос, в армии, когда случил, в строю почти в самом конце стоял по ранжиру. Не вырос большим, но девочек с тех пор больше не обижал, хотя от них терпел всякое…

А потом в классе восьмом-девятом хлынули стихи вроде этих:

…Ты восхищалась красками лета,
Луной, что смеялась в небе.
Просила меня: «Опиши всё это
В лирической поэме.
Я целовал твои локоны
По-детски, ещё неумело.
Ромашки цвели около
Белые-белые…
Наши мечты и ласки
Слушал задумчивый пруд…
Так почему же ромашки
Теперь не цветут?

Но это я воображал больше. В росте себе прибавлял. А на самом деле, даже не целовался ещё…