Парковая зона

Был как раз обеденный перерыв, и люди потихоньку стали подходить один за другим, с явным любопытством приглядываясь к новому прорабу: «Что это еще за козел вонючий прибыл к нам в начальники?»

Рабочие всегда к любому начальству относятся, как это ни парадоксально, свысока и снисходительно. Мол, да что там! Видали мы вас в гробу! Мы одни, а вас, придурков, до… и более.

Но, что самое интересное, каждый начальник, для виду старается с рабочим заиграть, подладиться под рабочего, простачка из себя показать. И чем длиннее дистанция, тем примитивнее подыгрывание – советская выучка!

Никакой дистанции у Ивана Метелкина не было, и подыгрывать ему было некому. Он играл самого себя.

Все началось с того, что Метелкина на участке не представили. Эта, на первый взгляд, маленькая деталь и определила к нему все дальнейшее отношение.

Рабочие очень чувствительны к подобным нюансам. «Не представили – значит, не посчитали нужным, значит, и цена ему – рупь в базарный день. Что с него взять? Придурок, он и есть придурок!» – угадывал Иван в их с тайным подвохом и угрозой взглядах.

«Не ко двору пришелся…» – мелькнуло у него в голове.

Тем не менее, работа есть работа, и, ознакомившись с каждым монтажником по табелю и лично, Метелкин провел инструктаж, как того требуют правила техники безопасности, и попросил бригадира, невысокого хмурого мужика в рваной брезентовой робе, составить ему компанию для ознакомления с производственным объектом. Тяжело, исподлобья посмотрев на Ивана, тот сделал знак головой – идти за ним.

Само качество труда и организация рабочих мест, конечно, оставляли желать лучшего, и Метелкин напрямую сказал об этом своему проводнику. Бригадир вроде как весело хмыкнул и не проронил в ответ ни слова. Его невозмутимость злила прораба, и Метелкин стал читать ему азбучные истины: о качестве исполнения, об организации и тщательном соблюдении технологии монтажа, о строительных нормах и правилах, и еще о чем-то для него обидном.

Ивану хотелось вызвать в нем аналогичную ответную реакцию. Но тот, видимо, вовсе и не слушал нового начальника, только катал и катал носком сапога валявшийся тут же обрезок трубы.

Накопившееся недовольство требовало немедленного выхода, и Метелкин со всего размаха пнул пустую картонную коробку из-под электродов, всем своим видом давая понять, кто здесь хозяин, и – нечего захламлять рабочее место разным мусором!

От его удара коробка не сдвинулась с места, а Метелкин, приседая, со стоном ухватился за ушибленную ногу: какой-то шутник в коробку сунул чугунину, в надежде хорошо посмеяться.

Иван не думал, что это было сделано специально для него. В самом деле, откуда весельчаку было знать, что он непременно будет здесь и непременно ударит по этой злосчастной коробке?

Как бы то ни было, шутка удалась – боль в ноге была невыносимой.

Бригадир тут же участливо подхватил начальника под руку, но тот зло отмахнулся от него.

Надо отдать должное хладнокровию и выносливости бригадира – торжествующего смеха Иван от него не услыхал.

Припадая на правую ногу и матерясь про себя, Метелкин повернул обратно в бытовку с намерением провести необходимый техминимум по организации рабочих мест.

Открыв дверь, он остолбенело уставился на стол: перед его уходом на столе, кроме разбросанных костяшек домино и обсосанных окурков, ничего не было, а теперь торчали бутылок пять-шесть водки, газетный кулек с килькой, буханка хлеба и еще что-то съестное.

Все это ну никак не входило в его планы по организации и наведению должного порядка на участке.

Метелкин тогда придерживался одной истины: не пей, где живешь, и не живи, где пьешь.

Что в его положении оставалось делать? До конца рабочего дня еще далеко, а эта посудина на столе ждала своего освобождения, и – немедленного.

Метелкин сделал, на его взгляд, самое умное, что можно было в этой ситуации сделать: повернувшись, молча вышел из бытовки, слыша за спиной неодобрительный гул.

Что это? Провокация или искреннее желание таким образом, с водочкой, отметить знакомство с новым начальником? Иван не разгадывал. Он ушел, и формально был прав, хотя можно было бы поступить и по-другому.

Потерянный день не наверстаешь, и Метелкин, покрутившись для порядка на стройплощадке, подался обратно в гостиницу. «Ничего! Ничего! – уговаривал он сам себя. – Завтра будет день, и будет пища. Надо затянуть гайки. Я знал, что они распущены, но не до такой же степени!»

Иван был возмущён до предела, хотя здравый голос ему говорил, что не надо пороть горячку. Надо во всем разобраться. Может быть, они от чистого сердца решили его угостить, а он полез в бутылку?

Как бы там ни было, но злость и обида не проходили. К тому же, мозжила разбитая нога.

Присев на лавочку у палисадника, Иван расшнуровал ботинок и осторожно вытащил из него ступню.

Освободившись от носка, он увидел, что большой палец ноги стал лилово-черным и распух. Он был похож на большую черную виноградину.

При попытке помассировать его, Иван дернулся от боли: футбольный удар был что надо! Хорошо, если не сломана фаланга, а то еще долго ему костылять на манер «шлеп-ноги».

Обратно сунуть ступню в ботинок было делом мучительным. Метелкин, проклиная себя за то, что разулся, вытащил шнурок из ботинка, кое-как втиснул туда ногу и пошел, хромая, к центру города.

Обычно, при случае, в поездках и служебных командировках, Метелкин любил бродить по глухим местам малых городов районного масштаба. Эти места поистине полны всяческих неожиданностей. То попадется какой-нибудь старинный особнячок русского мещанина с ажурными, резными наличниками, с замысловатыми башенками на высокой железной крыше, с узорным крыльцом, хотя и покосившимся, но не потерявшим прелести русской постройки. То встретится каменное гнездо служилого уездного чиновника – двухэтажное, с большими арочными окнами, с кованой оградой перед домом, с бывшим когда-то парадным входом.

Этими парадными теперь почему-то не пользуются – дверь облуплена и кое-как заколочена ржавыми скобами, или костылями.

Теперь ближе черный ход, в который можно незаметно, по-крысьи, по-мышьи, прошмыгнуть и притихнуть в своей конуре – молчок!

А то привлечет внимание незатейливый пейзаж с одинокой водокачкой на отшибе. Или какая-нибудь лавка в каменном подвальчике, непременно в каменном, бывший владелец которой давно уже сгнил на суровых Соловках или до сих пор лежит бревном в вечной мерзлоте Магадана за то, что был ретивым хозяином и не хотел быть холуем.

Такие вот уездные, районные города Ивана всегда приводили в умиление.

Дома здесь обычно одно, реже двухэтажные, деревянные, крашеные зеленой или коричневой краской, кирпичные – беленые известью.

Улицы по обочинам поросли травой-муравой вперемежку с упругим двужильным подорожником. Возле водопроводных колонок зелень всегда гуще и ярче. Сочная, она радует глаз.

Каждая из колонок этих, стоящих по пояс в траве, издалека похожа на писающего мальчика в бескозырке, выбежавшего поозорничать к дороге: из крана почти всегда тонкой струйкой бежит вода – российская бесхозность.

Среди дня на улицах бывает пусто и тихо – мало или совсем нет приезжих, а местные люди трудятся, кто где. Маленькие фабрички районного масштаба, мастерские, конторы, да мало ли где можно заработать копейку на то, чтобы не дать нужде опрокинуть себя?

К вечеру, на час-два, улицы оживляются – пришел конец рабочего дня. То там, то здесь можно увидеть спотыкающегося человека – успел перехватить где-нибудь за углом с приятелями и теперь несет свое непослушное тело домой, во власть быта. Женщины непременно озабочены и всегда с поклажей, скользнут по тебе безразличными глазами и – в сторону.

Сама обстановка говорит за то, что здесь нет места легкомыслию, а тем более пороку.

Но это только так, с первого взгляда. В таких городках, как и везде, бушуют страсти, и непримиримы порок и добродетель, кто кого – вечная борьба.

Боль в ноге не давала Метелкину полного удовлетворения от созерцания местных достопримечательностей, но все же одно здание его заинтересовало. Высокие окна стрельчатого типа показывали почти метровую толщину стен, в которые были вделаны стальные решетки из кованого квадрата, искусно скрученного по оси. Эти решетки на перекрестиях были перевязаны тоже коваными железными лентами, что говорило о давности происхождения. Над окнами, в таких же стрельчатых нишах из красного кирпича, выложены барельефы крестов.

Было ясно видно, что здание это – обезглавленная церковь. Потому оно было непропорционально высоким и венчалось нелепым фонарем, тоже кирпичным, с узкими, как бойницы, окнами, забитыми за ненадобностью фанерой. Вероятно, эта кирпичная надстройка служила когда-то звонницей и собирала православный люд к молитве и покаянию.

Теперь покаяние – это забытая нравственная категория, и потому церковное здание стало приютом зла и порока. В нем размещался РОВД – районный отдел милиции, далекий от духовных исканий человека и жертвенной добродетели.

Впрочем, тогда обезглавленное здание церкви Ивану ни о чем не говорило, но какая-то скрытая угроза, как от всех милицейских учреждений, от него исходила.

У входа дежурил в постоянной готовности бежевый «уазик» с характерной синей полосой и решетками на окнах. Такой вот малый «воронок». Его функция известна – взять и оградить.

Брать и ограждать Ивана Метелкина – нового прораба монтажного участка – было не за что, и он спокойно зашел в продовольственный магазин, расположенный тут же, напротив милиции.

Как говорится, война войной, а кушать надо!

Прихватив вареной колбасы, хлеба и бутылку кефира, он повернул в гостиницу.