Секретный фронт

Пограничники умело разгадывают уловки нарушителей, обобщают опыт своих лучших следопытов, вырабатывают наставления, инструкции. Формула «Действие рождает противодействие» надежно подкрепляется практикой.

Капитан Галайда, переведенный с высокогорного участка советско-турецкой границы, знал, как разделывать полосу на сложном рельефе, используя для этого все возможности заставы, и обещал командованию не затягивать дело – до зимы оставалось немного времени. Солдаты работали не покладая рук.

В долине, за ручьем, извилисто бегущим вдоль границы, справились более или менее легко – тракторами и металлическими боронами «зигзаг», а вот в горах, куда вела граница, пришлось трудновато: надо было выкорчевывать деревья и кустарник с цепкими стальными корнями, выволакивать камни, размельчать грунт, а скальные пролысины засыпать мягкой землей, которую приходилось таскать на себе из долины.

Послеобеденный отдых был отменен решением комсомольского собрания, от субботников никто не освобождался. Идущие в наряд работали тоже. На временном стенде под самой развесистой елью появились «молнии», кого-то хвалили, кого-то упрекали, рисовали карикатуры.

Одним из объектов шуток был рядовой Путятин, человек самолюбивый, будто нарочно испытывавший терпение своих воспитателей. Старшина Сушняк, не только памятью, но и сердцем затвердивший устав, инструкции, ревниво оберегающий размеренный быт заставы, вел тайную войну с непонятным ему солдатом.

Поработав вдосталь, Сушняк теперь с сознанием исполненного долга стоял на взгорке, поторапливая таскавших отсыпанную землю бойцов: приближались сумерки.

От троны круто уходила скалистая обочина щели, унизанная ожерельями можжевельника, крученого ельника, стеной стоявшей, как конопля, крапивы. Горы, пусть невысокие, но красивые, светло-голубые вблизи, темно-синие вдалеке, цепь за цепью поднимались в желтое предзакатное небо.

Сверхсрочник Сушняк не сразу привык к этой природе после своей степной Украины. Но красота, какая бы она ни была, покоряет сердце, притягивает к себе. И Сушняк полюбил эти весенние рассветы, веселые, стремительные речки и сочную, яркую зелень, нолюбил предосенний мелкий, как сквозь сито, дождь, низкие хмары, будто играющие в жмурки между верхушками гор, ту прелесть полонии, когда настоянный запахами трав воздух приятно распирает легкие и пьянит человека.

Сушняк смотрел на бойцов. По их вялым движениям, по запавшим в орбиты утомленным глазам, по частому, прерывистому дыханию было видно: ребята устали. Кое-кто пошатывался, и ноги «ходили» в широких голенищах сапог, кто-то сглатывал слюну и нет-нет да и припадал к кружке, обхватывая ее, будто боясь обронить, обеими руками. Бочонок с холодной, ключевой водой быстро опорожнялся, а если человек начинал хлебать воду – верный признак: сбился с темпа. И двужильный старшина вздыхал, покряхтывая, переминаясь с ноги на ногу, замечания отпускал вроде бы небрежным, но явно «подталкивающим» тоном.

Сам Сушняк, сильный, будто свитый из стальных тросов, не верил в усталость. Его мощный организм справлялся с любыми нагрузками, и поэтому старшина не сводил своего недовольного взгляда с Путятина, частенько язвительно «подбадривая» солдата.

Путятин, несомненно, не мог превзойти старшину силой мышц и потому считал возможным бороться с ним только силой интеллекта. Приближаясь к старшине, Путятин сбавлял шаг, пошатываясь, изображал на лице мрачную задумчивость несправедливо обиженного человека.

Но опытного старшину трудно было обмануть. Сушняк был достаточно проницателен, чтобы не уловить хитрости.

– Подтянитесь, товарищ Путятин!

Челюсти Сушняка твердели, на широких скулах начинали играть желваки.

Путятин высыпал землю и возвращался обратно, помахивая корзиной.

– Эх вы, Путятин!.. Отчего вы такой?

– Какой, товарищ старшина?

– Снулый.

– Какой есть, товарищ старшина. – Путятин покорно останавливался, принимал стойку «смирно». – Каким мама родила.

– Мама… Не трогали бы свою мать, товарищ Путятин.

– Разрешите идти, товарищ старшина?

– Идите, Путятин.

Путятин круто повертывался и отходил, стараясь выбивать шаг всей подошвой…

К Сушняку незаметно подошел сержант Денисов, тронул его за локоть, упрекнул, не повышая голоса и следя за удалявшимся Путятиным строгими, прищуренными глазами.

– Зря придираешься к нему, Сушняк. Путятин заслуживает другого отношения.

– Возьми петуха и крути ему голову, – буркнул Сушняк. – Задается парень… А чем ему задаваться?

Денисов выждал, пока его друг успокоится, и сказал:

– У него немало хороших качеств. Начитанный, этого у него не отнять. С людьми сходится быстро, отзывчивый… Ты его зря…

Мягкие укоры хорошо действовали на доброе сердце старшины. Не перебивая Денисова, он попросил папироску, закурил.

– Читает, да только не то. Ему надо бы про героев читать.

– Почему?

– Забыл погранзнак девятнадцатый?

– Нет, не забыл…

Сушняк имел в виду случай, когда весной этого года сержант Денисов, натаскивая молодого солдата, обнаружил у пограничного знака № 19 семерых нарушителей. Решив задержать их всех, Денисов занял выгодную позицию, приказал Путятину стрелять только по его команде, а тот не выдержал, выстрелил раньше времени и спугнул. Денисов задержал лишь одного, остальные ушли.

Путятина потом прорабатывали, обвинили даже в трусости, по горячке, конечно, так как вина его была одна – неопытность, торопливость. Позже, в середине августа, Путятин хорошо проявил себя в стычке, получил медаль «За боевые заслуги». Таким образом, вспоминать знак № 19 было ни к чему…

Путятин скрылся за боярышником, спустился по тропе и снова поднялся, ближе к КСП, куда один за другим шли солдаты с корзинами или наплечными мешками, подвешенными на мягких поясах. Солдаты двигались молча, гуськом, но скользкой, узкой тропинке, идущей по краю ущелья, откуда доносились запахи сырости и глухое ворчание воды.

– Делать – не переделать, а радует, – сказал Денисов.

– Почему радует?

– Примета такая: если начинают строить КСП, наступает стабилизация. Границу двигать не будут.

– Мина со стабилизатором, а летит.

– Потому и летит куда надо. Не будь стабилизатора, кувыркалась бы…

Денисов присел на траву, наблюдая за птицей с острыми крыльями и поджатыми лапами. Птица парила на тугом плече воздушного потока и, казалось, прощалась с розовым закатом, купаясь в нем, золотя свои перья.

– Заметил я, Денисов, у тебя что-то свое на уме, – сказал Сушняк.

– А у тебя разве чужое?

Денисов следил за птицей и вслушивался в обманчивую тишину гор.

– Спросил бы меня лучше, о ком я думаю. Я бы ответил: о младшем лейтенанте Строгове.

– С чего бы покойника-то вспомнил?

– Когда зачитали указ о посмертном награждении, стоял в строю и думал: не удалось Строгову стать старшим лейтенантом, майором, не успел покрасоваться с орденом. Мечтал Строгов получить Боевое Красное Знамя, такое же, как и у его отца.

– Слыхал я про его батьку. У Котовского, говорят, служил. У Котовского или у кого?

– Какое это имеет значение?