Уроки живописи. Эхо. Стихи и переводы

полуприсев и раскинув руки
держу шаткое равновесие
ни здесь ни там

Рукою сильной, мышцею простертой,
ладонью открытой повели остановить.
Чуть наклони вперед,
кивни кончиками пальцев —
хватит, мол.
Дай ему распороть эту свору песью,
повисшую на щетине,
отшвырнуть бревно,
за которым прячутся мужики,
ворочаются поторапливаясь,
кряжистые лодыжки упирают,
выставляют длиннорогие шипастые вилы.

Замрут собаки в прыжке, застынет выдох в трубе.
Он лишь хотел опьяниться гнилой травою,
настучать письмо вслепую по клавишам корневищ,
по слою жухлых листьев туманом расправиться мощно,
хлынуть, пролиться в лес ручьями темными томными.

Позови санитаров, врачей, сиделок милосердных,
знахарей, ворожей, шаманов камлающих
с корпией паленой, йодом летучим.

Тебе ли не знать,
вынюхали, взвесили, отмеряли они —
сердце его похоже на человечье,
на их одряхлевшее.
Они за сердцем его пришли,
эти всадники, что ворвутся вот-вот
с копьями, клинками, мушкетами,
алебардами, арбалетами, стилетами,
лезвием за спиной, заточкой, ложкой тупой,
разогнутым крючком с заусенцем ржавым.

Объясни им, что опоздали они, дураки.
Пацан этот, под картиной спящий,
с ангиной и жаром в градуснике под мышкой
забрал его сердце, ну и что, что нечистое,
зато о страхе забыло, смерти не знает —
только такие побеждают.

Не буди его,
операция по вживлению прошла успешно:
немного ярости, немного слез.
Забрал он жестоковыйность веселую
под наркозом боли горловой
с фурацилином канареечным, прополисом на спирту,
здесь, за перегородкой, где темно и тихо,
где он один и все одному.
Пару дней еще, и выйдет к ним.

Инне Романовой, художнице

Я вышел, но остался в комнате магнит
высокой стойкости в иссохших досках.
Смола воспоминаний застыла по щелям.
Сознайся, расскажи, о чем она темнит,
что за сюжет в глотках и папиросках
скрипит и стонет по ее петлям?

Лишь пальцем проведи, апрельской бирюзой
ответит львиный лик и пастораль прольется.
Нахлынет стук дверей и каблучков
и хохот шелковый и комариный зной
и мёдом медным в строгости пропорций
девчачья радость древних косяков.

Попрятались гурьбой за ними второпях
купечьи прихоти и аромат волокон…
– Какая им теперь дорога предстоит? —
я шел и мнилось мне в деревьях и камнях
тянулись шлейфом родственники окон.
Там даже время в очереди спит.

Елене Макаровой

Напоследок он оглянулся в дверях:
альбомы, книги,
портрет в простенькой оправе,
его мольберт и кисти…
– придется обойтись,
обойдемся, дело наживное.

Лео ждал внизу,
он нервничал: кругом же немецкие патрули.
Братья Майер растворились в городской неразберихе,
они разошлись, чтобы ускользнуть из города,
как надеялись и тысячи других евреев Праги.

– Мне повезло, он был любитель искусства,
комендант пересылочного лагеря на Маврикии.
Он рассказывал мне о Ван Гоге, – Бедя усмехается,
– «Винсент был очень несчастлив:
картины его не продавались,
долги брату Тео росли,
женщины его никогда не любили…