Осень в Париже

Осень в Париже
Арсений Самойлов

Эта книга о Париже, об осени, о молодом писателе, живущем в этом вечном городе, и перипетиях его судьбы, его друге-поэте и несчастной любви к несвободной девушке.

Осень в Париже

Арсений Самойлов

© Арсений Самойлов, 2024

ISBN 978-5-0062-3315-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Этим утром я сидел в кафе на площади Сен-Мишель, одной из самых любимых парижанами площадей этого прекрасного города. С одной стороны от меня был вид на Сену[1 - Главная река в Париже], с другой на чудесный живописный фонтан, в центре которого стоял архангел Михаил с поднятым над головой извивающимся мечом и пышными красивыми крыльями – в честь этого получеловека-полуптицы и была названа площадь[2 - Saint-Michel – Святой Михаил]. Наверное, такое обожествление полулюдей-полуживотных пошло еще с древних времен, как минимум из Египта. Там тоже был свой человек-птица – бог Тот. Разница только в том, что от птицы у него были не крылья, а голова. Хотя еще более древние и дикие народы надевали на себя шкуры и даже головы животных, используя их как тотемы, якобы, обладающие магической силой. Видимо, такое неистовое желание улучшить себя отдельными качествами животных нормально для человека, вышедшего из живой природы разумным и каждый день жалеющего об этом. Разум свой я вчера пытался притупить, как и многие другие люди в Париже. Разумеется, для этого я не надевал на свою голову льва, вместо шляпы, избрав более действенное средство в виде хорошего рома. Так что два дракона, стоящие по обеим сторонам от архангела, были мне вполне близки тем, что изрыгали из своих ртов непрерывный поток воды (твердую пищу они, как видно, уже успели срыгнуть ранее, оставив в своих желудках одну жидкость). Я пил прекрасный утренний кофе, заедая его булочкой Suiss и любуясь этим чудесным пейзажем просыпающегося Парижа. Люди никуда не спешили, как в других городах. Они ели, пили и были веселы, зная или не зная, умрут они завтра или нет[3 - «…будем есть и пить, ибо завтра умрем» 1 Коринфянам, 15:32]. Это особенность стиля жизни парижского общества, пусть даже так живут далеко не все, однако, каждый считает своим долгом играть эту роль. Многие сидели в кафе, читая утренние газеты или общаясь с друзьями и соседями, с которыми привыкли проводить свое утро перед работой или другими делами, ведь работать в Париже было далеко не лучшим способом провести свое время и многие проводили его совсем иначе. Кто-то получал пособия, кто-то подрабатывал неполный день, например, дважды в сутки переводил школьников через дорогу и этого хватало на скромную жизнь. Богато не жил почти никто. Но чтобы быть счастливым в этом радостном и разнообразном городе не требовались деньги. Требовались время и свобода. Впрочем, в большинстве приятных мест на Земле это все, что требуется для жизни несчастному человеку, обладающему разумом. Счастливцы, не имеющие его, всегда нуждаются в больших деньгах и больших достижениях. Их горе заключается в том, что никаких денег и достижений им никогда не бывает достаточно. Из этого я смею заключить, что у каждого вида и каждого уровня развития есть свои горести и радости, не будем никому завидовать, это было бы слишком оптимистично. Зависть – это надежда достигнуть того, чего ты не имеешь, а следовательно оптимизм в чистом виде. С оптимизмом подмышкой можно смело идти в ночной клуб, но ничего стоящее ты с ним не произведешь. Этот балласт будет тянуть тебя то туда, то сюда, метая по всеразличным увеселительным заведениям и интересным новшествам, заставляя потреблять, но он никогда не даст тебе воспарить под своим грузом и произвести что-то самому, пусть даже это и будет всего лишь птичья какашка, выпущенная на голову уверенному в своей правоте и мудрости прохожему. Я же, Кристоф Делакруа, никому не известный начинающий писатель, пытался выдавить из себя что-то новое, притом лучше, чем то, что выдавливают из себя птицы на лету. Задача была не из легких, но некоторые мои рассказы уже публиковали журналы и отчисляли мне небольшие средства к существованию, которые можно было потратить на булочку, кофе, вино, ром, кусок хлеба и аренду небольшой студии в 17 округе[4 - Один из самых недорогих округов Парижа.]. Район был не из самых респектабельных, но рядом был Монмартр[5 - Район и холм в Париже. Место обитания художников и прочей богемы.], рядом был Клиши[6 - Бульвар Клиши – злачное место с секс-шопами и кабаре, самый известный из которых Мулен Руж. На этом бульваре находится известная площадь Пигаль – место обитания проституток.]. В общем, скучать не приходилось. Сами понимаете, как долго мне приходилось добираться пешком до площади Сен-Мишель или Лувра, но быстрая ходьба была моим единственным видом спорта. Я не жаловался. Зачем еще жить в Париже, если не для того чтобы гулять по его улицам, таким похожим, выходящим на разные набережные, дворцы и площади – такие разные и всегда приятные для глаз.

Я допил свой кофе, встал из-за стола, оставив несколько монет на столике. Стоило пройти несколько шагов по направлению к Сене и справа можно было увидеть отчетливо и совсем вблизи прекрасный и старинный Нор-Дам-де-Пари. Но я собирался в противоположную сторону. Я пошел по оживленному бульвару Сен-Мишель на юг, вглубь Латинского квартала. Мне нравилось гулять по Парижу именно с утра. Было мало людей, мало машин. Даже бульвар Сен-Мишель был пуст, в сравнении с вечером или полуднем. А стоило свернуть на одну из маленьких соседних улочек – так и вовсе было ни души. Это отсутствие людей, чувство пространства вокруг, свежего утреннего воздуха, даруемого вкусным ласкающим и еще теплым осенним ветром, приносило ощущение полной свободы и легкости, даже идти было легче, как будто ты архангел с крыльями, помогающими преодолеть земное притяжение. Бульвар был наполнен кафе и магазинами. Часть еще была закрыта, во многих магазинах продавцы уже открывали витрины и медленно готовились к началу рабочего дня. Не работал пока никто. Впрочем, рабочий день здесь был больше похож на рабочие дни в других странах мира, в отличие от юга Франции. Здесь начинали работать утром и заканчивали вечером, не работая лишь в праздники и выходные. Конечно, это не было таким рабочим днем как, скажем, в США, где все работает и в выходные, а часто вообще круглосуточно. Но на юге Франции даже рестораны подают в середине дня только напитки. А большинство ресторанов и магазинов открыты лишь несколько часов утром и несколько часов вечером в будние дни. Это не очень удобно посетителям, но это подлинное равенство всех людей пред идолом праздности. Это раздражает когда ты посетитель и радует когда ты работник. Куда бы ты ни устроился на работу – большую часть времени ты отдыхаешь. Никто не может заставить тебя отказаться от удовольствия полежать на солнышке в полдень среды или выпить графин вина с друзьями в четверг в два часа дня, даже если в этот день ты работаешь продавцом в магазине. Вот она истинная демократия и социальное равенство. В Париже работают весь будний день, сиесты нет, так как нет жары. Хотя и на юге она есть не везде, в отличие от сиесты.

Я дошел до пересечения бульвара Сен-Мишель и улицы Суффло. Сворачивать налево к Пантеону в этот день у меня не было никакого желания. Так что я раскошелился на багет Паризьен[7 - Baguette Parisienne – сэндвич из багета, внутри с соленым сливочным маслом и ветчиной.] (на другие виды сэндвичей у меня не было денег) и пошел в Люксембургский сад. В парке, не доходя до Люксембургского дворца, было специально разбросано множество железных зеленых стульчиков, которыми мог воспользоваться любой посетитель, что я и сделал. Сев на стульчик с видом на парк и деревья, я достал из бумажного пакета свой Паризьен и откусил хрустящую корочку хлеба, слишком жесткую для моих десен и неба, царапающую рот, но слишком вкусную, чтобы отказывать себе в этом удовольствии. С алкоголем та же история. Он обжигает рот и желудок, спирт и абсент обжигают даже губы. В больших количествах он сжигает твою жизнь вместе с тобой. Но от этого удовольствия может отказаться лишь тот, кто выбирает жить скучную и пресную жизнь ради избегания боли, вместе со всеми приятными эмоциями, которые она сопутственно несет. Между жесткими хрустящими кусками хлеба вкусовые рецепторы нащупали вкуснейшее жирное соленое масло и нежнейший jambon[8 - Jambon – ветчина (фр.)], непереводимое слово, ибо ветчина в других странах – это нечто иное. В кармане у меня была бутылочка свежего яблочного сидра, который дешевле было купить в магазине заранее, нежели покупать напиток в закусочной. Употребив свою снедь, я встал и решил прогуляться к обратному концу сада. Центральная часть сада перед Люксембургским дворцом мне нравилась меньше, чем его окраины. Безусловно, это было красивое туристическое место, наполненное цветами, прекрасными фонтанами, статуями и обелиском, но там было больше людей, а еще оно было слишком напыщенным, так и веющим претенциозной помпезностью. Хотелось укрыться в малолюдных милых уголках сада, чтобы побыть с ним наедине. Только я и сад. В западной стороне сада было не так спокойно, как в восточной его стороне, но там были свои милые прелести. Роскошно одетые пожилые парижанки выгуливали тут своих собачек, сидели на скамейках, обмениваясь политесными small-talk[9 - Короткие вежливые разговоры.], а рядом были натянуты сетки небольших площадок для игры в теннис. Играли там французы в возрасте, молодежи в саду не было. Было удивительно думать о том, что я, Кристоф Делакруа, нахожусь здесь, где на этих самых тропинках молодой Мариус выслеживал свою возлюбленную Козетту, поднимая, думая, что ее платок, который принадлежал ее отцу, через строгость и присутствие которого они встречались взглядами на этих свиданиях в Люксембургском саду. Свиданиях, на которых не проронили ни слова своими устами, но все сказали друг другу глазами[10 - Герои романа Виктора Гюго «Отверженные».]. Это удивительно – иметь возможность быть в таком месте. Было приятно иногда перекинуться парой милых слов и любезностей с пожилыми парижанами, ценившими как и я это место. Эта чисто французская игра любезностей означает быть gentil[11 - Милый, дружелюбный, вежливый, мягкий, любезный (фр.)]. Милая и приятная игра, доставляющая удовольствие всем ее игрокам.

Выйдя из Люксембургского сада я проследовал по улице Флёрус, мимо дома 27. Улица была ничем не примечательна, обычная парижская улица. Таких однотипных улиц было полно в любом городе Франции. За исключением того, что в доме 27, по улице Флёрус была квартира Гертруды Стайн, постоянными посетителями которой были Эрнест Хемингуэй, Скотт Фицджеральд, Шагал, Пикассо и многие другие. Этот город был пропитан историей и культурой, где, если не в нем, было творить начинающему автору? Да в общем-то где угодно, говоря по правде. Все эти отсылки и веяния влияния великих – не более, чем наше внутреннее чувство прикосновения к этому великому, которое нам лишь кажется. В действительности ни к чему мы не прикасаемся. И читая произведения Диккенса, Гюго или Достоевского хоть на Мадагаскаре, мы ничуть не дальше от них, чем стоя перед их домами в Англии, Франции или России. Я могу читать Хемингуэя или Фицджеральда в Африке и, если я их понимаю и обладаю талантом, то я буду к ним ближе, чем бесталанный и ничего не понимающий турист, стоящий перед домом 27 на улице Флёрус, фотографирующий этот дом, чтобы потом проявить фотокарточки, вклеить их в альбом и показывать толпам скучающих гостей и родственников у него дома, за журнальным столиком у дивана где-нибудь в Токио, Пекине, Москве или Чикаго. В этом и есть правда жизни. Мы обманываем себя материей, что вблизи, декорациями, что на виду. Но истинная суть внутри нас, она нематериальна. Мы можем посетить квартиру Зигмунда Фрейда в Вене и сделать много значимых фотокарточек. А кто из этих посетителей с фотоаппаратами читал его труды? А кто их понял? Большинство из тех, кто читал и понял, не посещали его квартиру. Большинство их тех, кто посещал, не читал или не понял. К счастью, я отношусь к тем, кто и посещал, и читал, и понял. Наверное, поэтому у меня нет ни одной фотографии оттуда. Зато я сходил по малой нужде в его унитаз. Жизнь уже прожита не зря?

Глава 2

Буквально в этом месяце мне пришлось поручить свою пожилую мать в дом для престарелых. Я навещаю ее регулярно. Заведение хорошее, красивое и чистое. Ее пенсия и часть моих средств идет на ее содержание. Я мог бы определить ее в государственное учреждение, но условия там были хуже. Здесь же у нее была своя отдельная комната, со своей ванной, круглосуточное наблюдение и помощь медсестер. К сожалению, с возрастом она не смогла сама за собой ухаживать, а я не смог пересилить свою невротическую брезгливость и ухаживать за ней самостоятельно. Я рассудил, что лучше жить скромнее, но иметь отдельную квартиру, в которую можно привести девушку время от времени, а за матерью осуществят уход квалифицированные специалисты, которые знают что делать, в отличие от меня. Разумные и верные решения не отменяют уколов совести, которые они порождают. Отправка мамы в дом для престарелых не прошла без скандала. Она уже не могла мыслить здраво и не узнавала меня. Медбратья, взявшие ее под руки и выводившие из квартиры, в которой она прожила много лет, напугали ее. Она сопротивлялась, но дело было сделано. В самом учреждении она успокоилась. Она лежала, мало говоря, просто смотря в потолок. Иногда она говорила про рыжего демона, терзающего ее. Иногда вспоминала какие-то события минувших лет. Ничего связного получить от нее не удавалось. Дом находился в 16 округе, недалеко от Булонского леса. Посещая ее я прогуливался по лесу, в котором охотились французские короли и выезжали на прогулку в каретах дамы и их кавалеры из высшего света. Там был чудесный пруд, по краям которого рыбачили с удочками, а вокруг по тропинкам бегали люди, веря, что эти пробежки продлят их бессмысленное существование. Сам я здорового образа жизни не придерживался, не видя никакого смысла продлевать жизнь тем, что ты в ней мучаешься и отказываешь себе в ее прелестях – тех удовольствиях, ради которых и стоит жить.

С другой стороны округа текла Сена и на маленьком островке стояла уменьшенная копия Статуи Свободы, оригинал которой подарил Нью-Йорку французский народ. Эту уменьшенную копию подарили американцы французам в ответ. Правда, это были американцы, живущие в Париже и по размеру она была намного меньше. Но в этом суть американской поддержки: сделать минимум и все равно для самих себя. Под статуей было пространство, которое облюбовали африканские мигранты. Вокруг статуи были горы мусора, а мигранты тренировали мышцы, подтягиваясь на турниках и расписывали граффити стены. «Вот она – свобода» – думал я – «Раньше свобода одного ограничивалась свободой другого. Но потом решили, что этого недостаточно. Тогда свобода одних превратилась в беспредел, а свобода других ограничилась правом молчать, думая все, что тебе заблагорассудится». Это была самая неприятная часть Парижа, даже хуже, чем Бельвиль, несмотря на его название[12 - Belleville – «красивый город» (фр.) – район Парижа, в настоящее время заселенный арабскими мигрантами.]