Жан-Поль Фонтэн

Жан-Поль Фонтэн
Арсений Самойлов

Париж, 19 век. Жан-Поль Фонтэн – самовлюбленный нарцисс, который приехал учиться в столицу, решая свои финансовые вопросы с помощью взрослой женщины. Но есть и другая…

Жан-Поль Фонтэн

Арсений Самойлов

Дизайнер обложки Нейросеть "Холст"

© Арсений Самойлов, 2024

© Нейросеть "Холст", дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0064-3680-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Жан-Поль Фонтэн был молодым человеком лет двадцати, обладающим приятными внешними чертами, стройной фигурой и дурным нравом. Одет он был по-щегольски: нарядный пиджак по последней моде, гладко выглаженные брюки, блестящий цилиндр на голове, в руках, непременно, деревянная трость со сверкающим набалдашником. Живя он в Лондоне, он мог бы прослыть денди. Но он был коренной парижанин, как и все коренные парижане, приехавший в этот вечный город непрекращающегося веселья из провинции в совсем юном возрасте. Фланируя по парижским бульварам, он игриво подмигивал молодым девушкам, беззастенчиво изъявлявшим откровенный интерес к молодому красавцу, бросая на него взгляды, пока их матушка, отец или муж рассматривали диковины и наряды в стеклянных витринах Итальянского бульвара или улицы Риволи. Свое детство Жан-Поль провел в милой, как мы бы сказали, глухой, как сказал бы сам Жан-Поль, деревушке близ Руана. Каменные заборчики и такие же каменные домики, церковь – одна единственная на всю деревню, но более древняя, чем Нотр-Дам-де-Пари, книжный клуб при библиотеке в каменном доме на главной деревенской площади, где проходили национальные праздники, ярмарки, выставки овец с высокими людьми в париках на огромных деревянных ходулях, среди стогов сена и прилавков с сыром, мясом и вином – вот и все, что было в этой деревне. Местных это вполне устраивало – тихая размеренная жизнь, редкие праздники, на которых можно было купить сыр и колбасу у соседей, или же продать свои запасы и пополнить семейный бюджет на пару франков. Большинство жителей деревни гуляло и пило вино, купленное на площади, его же пили торговцы, люди много смеялись, были дружелюбны друг к другу и не жалели средств на ярмарочные развлечения настолько, насколько нормандцы в принципе способны не жалеть средств. В остальное время жители деревни в Нормандии были экономны и трудолюбивы. Родители Жан-Поля не были обычными крестьянами, по местным меркам они были состоятельными людьми, владеющими успешной сырной лавкой, доходы с которой позволяли им отправить своего единственного сына в столицу на обучение философским наукам. Старики мечтали о том, что их сын выучится и станет важным столичным чиновником, о котором они смогут рассказывать всем соседям до самой своей смерти и гордиться тем, что их сын – большая шишка в Париже. Детство Жан-Поля прошло в лавке его родителей, поначалу его пытались научить делу сыровара и торговца сыром. Но сам Жан-Поль всегда ненавидел лавку, ему претила судьба торгаша, улыбающегося своим покупателям, проводящего свою жизнь стоя за прилавком. Школьные вещи Жан-Поля всегда пахли Камамбером и Бле д'Овернь, что иногда становилось почвой для насмешек его одноклассников. Так же пахли его родители, которые души не чаяли в своем чаде. Смело можно сказать, что их ребенок был избалован. Ему позволяли все, перед ним стелились, в его комнату, располагавшуюся на втором этаже сразу над сырной лавкой, заходили в подобострастном поклоне и говорили с ним склоня голову, тихо и ласково. Так же тихо и ласково ему отвечали на его крики и недовольства. Сегодня мать плохо погладила его брюки, вчера отец дал ему слишком мало сантимов на вечерний променад. Жан-Поль легко раздражался и впадал в ярость от всего, что было не по его нутру и что шло не так, как ему бы того хотелось. Больше всего его раздражало плохое обслуживание со стороны родителей, которые не всегда заранее понимали все, что ему было нужно и не угадывали все его требования и настроения. Родители огорчались по этому поводу, им так хотелось видеть свое чадо счастливым и довольным жизнью, что они пытались угождать ему во всем. Было это, конечно же, невозможно. Он ненавидел лавку, ненавидел свою деревню и мечтал лишь об одном – скорее уехать в большой город. Пусть хотя бы в Руан, главное скорее вырваться из угрюмого захолустья и зажить своей независимой жизнью. Жизнь эту он видел яркой и полной приключений и удовольствий. Откуда он возьмет средства на эти удовольствия он не знал, но он об этом и не думал. Он привык к тому, что родители обеспечивают ему все, что он пожелает. Когда они не могли этого сделать – он впадал в ярость и начинал бить посуду, ломать мебель и громко кричать в истерическом припадке. Со временем он научился лучше контролировать свои эмоции, особенно легко ему это удавалось в присутствии посторонних людей. Люди вокруг знали его как тихого, вежливого и приятного молодого человека, к тому же весьма неглупого. Когда Жан-Полю исполнилось пятнадцать лет, отец вошел к нему в комнату, принеся с собой радостную весть: Жан-Поль едет учиться в коллеж в Париж! Он был без ума от счастья. Но четыре года коллежа оказались не такими лучезарными, как это представлялось юному воображению. Ему приходилось много учиться, преподаватели не давали ему спуску и не желали делать поблажки, сам коллеж находился в пригороде и ездить в Париж было позволено лишь на выходных. Еще четыре года ему пришлось провести не так, как он бы того желал. Но всему приходит конец и, выпустившись из коллежа, он поступил в университет, учебу в котором ему так же оплатили родители. Они же посылали ему небольшую сумму денег каждый месяц, помимо платы за учебу. Он снимал небольшую квартирку в Латинском квартале, недалеко от университета. По сути, это была скорее комната без своей ванны и туалета, маленькая, но уютная. Из окна по вечерам доносились запахи жареного мяса и картошки из ресторана на первом этаже, а по утрам Жан-Поля будил аромат свежей выпечки из пекарни напротив. Другие студенты завидовали ему, но он считал свою участь ужасной. Он регулярно писал письма своим родителям в деревню, жалуясь на то, что его комната, хоть и имеет выгодное расположение, но слишком мала и не имеет своей ванны. К тому же в содержание комнаты не входила уборка и завтрак, что было не так уж и дорого. Читая эти письма, родители испытывали неизгладимое чувство вины, что плохо влияло на их пищеварение, но они и так питались крайне скудно. Они не могли позволить себе что-то лучше, чем эта комната, так как плата за учебу была высока, к тому же им приходилось оплачивать немалые счета своего сына, предпочитающего пить хорошее вино и питаться в ресторанах среднего уровня. Сами они ели мало и жили бедно, но Жан-Поль этого не знал, да и не интересовался такими мелочами. У него было много своих проблем. Он жил в маленькой комнатушке, куда стыдно привести приличную даму, а рестораны высшего уровня были ему не по карману. Пусть его собратья студенты питались дешевыми выловленными из Сены морепродуктами и простым хлебом, но то они, а это он. Он был красивее их, умнее их и более модный, чем они. Он заслуживал лучшей жизни. Жан-Поль стоял перед ресторанами в Пале-Рояль и на Елисейских полях с завистью наблюдая за людьми, беззаботно сидящих в них. Бывало, он брал багет с ветчиной, вино и шел посидеть в саду Пале-Рояль на лавочке, с видом на Le Grand Vefour[1 - Старинный и очень дорогой ресторан в Пале-Рояль.]. Временами, его приводило в благоговейный трепет, временами в черную зависть, то, как легко сидели все эти люди в одном из самых известных и дорогих ресторанов Парижа, среди золота, обслуживаемые нарядными вымуштрованными официантами, услужливо преподносящими им мидии, устрицы и петуха в вине; то, как легко они поглощали эти угощения, отсыпая горсть золотых монет на столик перед уходом в свою не менее золотую блистательную жизнь. Жан-Поль мечтал когда-то оказаться на их месте. Он ненавидел своих родителей, родивших его в глухой деревне, будучи обычными сыроварами и торгашами сыром, запах которого казалось шлейфом преследует его и по сей день. Каким образом он сможет оказаться в высшем обществе, в числе избранных? Да, он получает образование, но он учится на факультете философии, родители не отправили его в Grande Ecole[2 - Высшая школа, где учатся будущие «сливки общества». Из этих учреждений вышли многие президенты и министры Франции.]. Что даст ему обычный университет? Нет, жизнь его была воистину невыносима. Он не видел себя обычным чиновником или преподавателем. Он был слишком хорош для этого.

Глава 2

Этим утром Жан-Поль сидел на улице за столиком кафе на Итальянском бульваре и пил кофе. Перед ним лежал нетронутый круассан, который он намеревался съесть как можно позже, во-первых, следя за фигурой, во-вторых, чтобы было прилично просидеть в кафе как можно дольше, не заказывая новых блюд. Кофе уже остыл, но Жан-Поль попивал его мелкими глотками, растягивая удовольствие от своего пребывания здесь, купленного за пару монет. Он совершал мизерный глоток, дающий ему лишь вкус, но не сколько бы то ни было существенное количество напитка. Делал он это с видом, показывающим несуществующим зрителям, что отпивает добрую половину чашки. Парижские уличные столики располагались так тесно, что каждый дышал бы в спину друг другу, если бы они не располагались так искусно, что все были повернуты друг к другу затылками, как известно, не обладающими дыхательными органами. Затылки людей, тем временем, имели ту часть головного мозга, которая отвечает за зрение, тем самым как бы позволяя зрительным центрам людей сливаться воедино, обмениваясь информацией. Каждый мог бы слышать, о чем говорит человек за соседним столиком, если бы кому-то было до этого хоть малейшее дело. Да еще, если бы это был вечер. Но это было утро и тесно расположенные столики были пусты. Жан-Поль провожал взглядом проходящих мимо молодых девушек, которые непременно бросали на него заинтересованные взгляды, табу на которые было строгим по всей Европе, кроме свободной страны, пережившей первую самую демократическую революцию, породившую самый тоталитарный режим из всех существующих в те времена. В этом была человеческая суть, самая человечная, а значит гуманная и либеральная, из всех. Все что мы делаем выходит наоборот. Готов поспорить, что воплощение тоталитарного государства Сократа, Ницше или Макиавелли было бы самым либеральным из всех, особенно рядом с ультратоталитарным гуманистическим государством Руссо или Христа, самых человеколюбивых людей на свете. Впрочем, никакое государство не пошло бы ни в какое сравнение с тем, что построил бы Эпикур.

Когда Жан-Поль допивал свой кофе, намереваясь перейти наконец к круассану, оставив один глоток для того, чтобы было чем его запить, он увидел ее. Молодая девушка была одета очень просто, однако, походка ее была полна грации. Брошенный на секунду взгляд заворожил юношу, хоть и был брошен ему кратко, как бросают сантим бездомному по пути, не останавливаясь и не замедляя ход ради такого пустяка. Лицо представляло собой геометрически точные четкие черты, в сочетании с детской округлостью щек. Но главное были глаза. Они были наполнены интересом к нему, одновременно обладая абсолютно невинной наивностью и не скрывающие свои тайные, но такие явные, эмоции, рожденные неопытностью юной девушки, неискушенной многочисленными балами и кавалерами. Жан-Поль встал из-за стола, оставив на столе нетронутый круассан. Он проследовал за девушкой бульваром. Они пересекли площадь перед оперой и скрылись один за другим на малолюдной улице Де-Ла-Пэ. Жан-Поль набрался смелости, нагнал девушку в простом платье и чепчике, и представился ей. Она была смущена, но ответила ему, нервно сжимая в руках сумочку: «Клодетт Жанвье».

Этим вечером они, как условились, встретились в небольшой брассери в Латинском квартале. Жан-Поль заказал горячее, закуски и большой графин красного вина. Чувствовалось, что юная мадмуазель ощущала себя не в своей тарелке, однако со своей тарелки она потребляла яства с большим аппетитом.

– Люблю женщин, имеющих аппетит, – сказал он ей. – Женщина, имеющая аппетит в еде, имеет его во всем. Порой противно смотреть как накрыт целый стол, а девушка возьмет пару хлебцев с паштетом, выпьет бокал вина и скажется сытой.

– Вы и сами не выглядите таким уж гурманом, – ответила Клодетт. – Мужчины-гурманы обладают выпирающим вперед них пузиком, свидетельствующим об особом аппетите и статусе его владельца. А вы, месье Фонтэн, весьма стройны, что может быть лишь от бедности, либо умеренности, говорящей о невысоком аппетите, которым мужчины обладают лишь от нервов или похоти.

– Вы правы и не правы одновременно, – ответил ей Жан-Поль. – Я гурман и обладаю отменным аппетитом. Но я слежу за своим внешним видом, ведь я пока еще холост!

– Не хотите же вы сказать, что когда вы женитесь, то станете толстым, как свинья на сельской ярмарке? – засмеялась Клодетт.

– О нет, что вы! Я всегда буду в форме, чтобы радовать своим видом дам на парижских бульварах.

– Тем хуже для вашей жены! Уж лучше толстый муж, чем гулящий!

– Мадмуазель, я ни слова не сказал об адюльтерах. Я и помыслить о таком бы не смог. Я лишь желаю быть красивым для своей жены и не желаю, чтобы она меня стыдилась.

– Что ж, похвальное стремление, – ответила Клодетт.

– Расскажите о себе, – попросил ее Жан-Поль.

– Обо мне говорить нечего… Моя мать обычная горничная в отеле, отец умер рано, я его не знала. Живем мы в двух простых комнатах при том самом отеле, где работает моя матушка. Я подрабатываю, стирая белье для постояльцев. Вот и все. В таких ресторанах я не бывала, ухажеров не имела. Право, я для вас теперь кажусь слишком скучной?

– Что вы, что вы! – Жан-Поль почувствовал радость от кажущейся легкой добычи – Наоборот! Все, что вы описали – говорит о вас, как о крайне достойной девушке из крайне благопристойной семьи. Это внушает мне уважение!

– Благодарю вас, – смутилась Клодетт, – но таких, как я множество. Почему такой месье, как вы, обратил внимание на меня?

– А то вы не знаете!

– Знаю что?

– Неужели никто вам никогда не говорил как вы красивы?

– Никто и никогда.

– Это самое настоящее преступление!

– Вы мне льстите, – смутилась Клодетт.

– Пойдемте отсюда, – выпив вина, Жан-Поль стал смелее и развязнее.

– Куда?

– Увидите!

Пара встала из-за стола, и юный франт нанял экипаж. «К реке! В Булонь!» – скомандовал он. Карета тронулась и лошади поскакали по освещенным ночным улицам Парижа на запад, в сторону Булонского леса.

Глава 3

– Как здесь красиво! – восклицала немного пьяная от вина и мокрая от речной воды Клодетт, только что купавшаяся в Сене, плохо держащаяся на ногах и от того падающая в объятия готового ее поддержать Жан-Поля. – Я никогда не была в подобных местах!

Они лежали на траве, нисколь не заботясь о чистоте своей одежды, под ветвями плакучих ив, на берегу реки, вблизи загородного кафешантана[3 - Увеселительное заведение, типа кабаре или ресторана, часто на открытом воздухе, непременно с музыкой во времена La Belle Epoque (конец 19 – начало 20 века во Франции).]. Кафе располагалось на открытом воздухе, под шатрами и навесами вблизи реки, столики стояли прямо на траве парижского пригорода, публика была разнородной. Здесь веселились разные слои общества, от не самых низких до не самых высоких, танцуя под фортепьяно, клавесин и аккордеон, распивая пиво и вино, в общем настрое разгула и праздности. Рядом с кафешантаном был лес, где в свое время охотились французские короли, и дикий безлюдный берег реки Сена, где и в это время охотились на рыб обычные жители ближайших городков. Выезжать загород на речку было излюбленным досугом парижан, уставших от изысканной архитектуры, людных улиц, наполненных изысканной публикой, и модными ресторанами с блюдами не менее изысканными, чем люди их поглощающие.

– Хотела бы я всегда лежать здесь, под музыку у реки, мокрая и счастливая, а не стирать чье-то белье в отеле под строгим взглядом mama, – вздохнула Клодетт, прижимаясь головой к груди Жан-Поля, лежащего рядом на траве.

– Мы не можем всегда жить так, как нам хочется, – ответил грустно Жан-Поль. – Мне тоже бы хотелось всегда сидеть в хорошем ресторане, пить вино и смотреть на улицу, на людей не таких удачливых, как я. Но доступно мне это лишь изредка и не в тех ресторанах, где мне бы хотелось быть. Наверное, это и есть рай – жить вечность так, как тебе бы хотелось при жизни.

– Тогда мой рай здесь и сейчас, – Клодетт влюбленно посмотрела ему в глаза. – Быть рядом с тобой здесь, на берегу реки, лежать прижавшись к тебе, слушать музыку и знать, что там в кафе есть еще вино, которое нам предстоит испить.

Жан-Поль довольно подумал о том, что Клодетт уже у него в кармане, но одновременно с этим грустно подумал о том, что у нее и таких, как она, уже есть свой рай, который они способны осуществить хоть на один день. А он не способен осуществить его в полной мере даже на мгновение. Возможно, его требования были слишком высоки… И что с того? Почему он, кто есть единственный и неповторимый сам у себя, как и у своих жалких родителей, должен мыслить уже, требовать меньшего? Кто тогда достоин большего? Эти «они»? Кто они ему? Почему «они» заслуживают большего, чем он сам? Потому что они родились в более богатых семьях? «Нет, Жан-Поль» – останавливал он себя сам – «Такие размышления уже пахнут якобинцами, мы не из таких. Мы за тех, кто выше, а не за тех, кто ниже. Мы одни из них, хоть пока что они еще этого и не знают». «Счастливы ли те, кто как Клодетт, рады своему раю, заключавшемуся во второсортном кашефантане на окраине Парижа? Или они лишь те бездомные, кто радуются раю в виде бесплатной тухлой рыбы, которую им кинули торговцы, не желающие выбрасывать испорченный товар?» – такие мысли были у него тогда, когда влюбленная Клодетт сжимала его руку в своих объятиях, прижимая его крепко по самое плечо к своему животу и пышной груди, выпирающей из корсета. Они ушли в заросли темного леса, и он стал ее первым мужчиной.

«Милый друг, я мечтаю скорее увидеть тебя вновь. Почему ты так редко пишешь? Наши встречи прекрасны. Каждый раз, когда я схожусь с тобой у тебя на квартире в Латинском квартале или в лесу у реки, я испытываю то, что испытывает ребенок первый раз попробовавший торт или увидевший фейерверк. Мне кажется, что я люблю тебя больше, чем ты меня. Но я тешу себя мыслью, что это мне лишь кажется и что ты, как мужчина, просто более серьезен и замкнут. Мне проще показывать свои чувства, чем тебе. Когда мы снова увидимся? Твой маленький чепчик». Жан-Поля передернуло от ее подписи, кажущейся ей милой. Как-то он язвительно намекнул ей, что ее чепчик очень мил, но вряд ли такая милая картина пленяет опытных парижан так, как вычурные шляпки парижских кокоток. Она восприняла это в своих заоблачных фантазиях влюбленной девушки, смотрящей гипероценивающе на их отношения, как то, что ее «милый чепчик» выделяет ее на фоне других, тривиальных модниц, опостылевших своему молодому искушенному франту. На самом деле посыл был плоск и очевиден – ей следовало бы больше следовать парижской моде, ему было некомфортно прогуливаться по столичным улицам в компании просто одетой, пусть и очень красивой, молодой дамы. Ему приходила в голову мысль купить ей модную шляпку, но это бы означало ограничить себя в кафе и удовольствиях на целый месяц, ведь бюджет его был невелик.