Звуки выстрелов

– Вот только незадача: за полгода до нас, на очередном спортивном празднике, кто-то из курсантов играя в футбол то ли сломал, то ли потерял мячик. Невосполнимый ущерб государственной собственности. Опорочил всех курсантов. Нам всем стало нельзя доверять в принципе. А в частности – нельзя стало нам доверять спортивный инвентарь. В итоге: ни футбола, ни волейбола… Даже проклятой эстафеты с палочками нельзя – палочки же тоже инвентарь.

– И чем вы занимались на этом празднике тогда?

– Два раза бегали «пятерку». Потом наш любимый командир решил, что надо больше праздника. Уж больно быстро он кончается! Стали бегать десятку. Каждое долбанное воскресенье.

– Ну хоть не в «химке».

– Один раз на улице было +42 в тени. Так он лично инспектировал всю часть, чтобы ни дай бог, ни одна батарея не отказалась от «праздника» из-за такой мелочи. Так как нашим командирам не хотелось ни самим жариться на солнышке, пока мы «празднуем», ни того чтобы половина из нас сдохла на жаре, они выставили пару солдат «на фишку». Палить, когда этот мудила пойдет к нашей казарме. Нас загнали в кубрики, но приказали не отдыхать, а просто остывать от жары и ждать очередного шухера. Ну и на три часа качели: «Батарея, стройся. Форма номер два», «Батарея, слева по одному, в казарму бегом – марш». Туда-сюда. На улице за 40 жара, в кубриках +18

– Кондиционеры что ли?

– Фирмы «сквозняк». По осени вообще +10 было, пока отопление не дали. А после того праздника от батареи человек тридцать в госпиталь с воспалением легких уехали. А через неделю еще столько же.

– Гасево! Ты первый по-любому загасился!

– Не. Я с теми, что через неделю. Честно думал, что просто простуда.

Тихое похрапывание. Пока я говорил, Малой опять уснул. Москва, с завистью:

– Как он это делает? Ему полтора года как наш год!

– А это не ты ли спал в перископ уткнувшись, вместо того чтобы на цель наводить?

– То по слонячке было. Не в счет!

Иваныч снова достает «Winston». С подчеркнуто трагичным видом протягивает сигарету мне, себе берет последнюю. Опустевшую пачку сминает и выбрасывает. Все очень выразительно. Я в упор смотрю на него и улыбаюсь. Теперь я понимаю, что в его заначках еще как минимум пара пачек нормальных сигарет. Он упрямо делает вид, что не заметил моего выражения лица. В жизни не признается. Он хмурится. Говорит:

– Если бы я мог всечь полковнику. Любому на выбор. Я бы тоже всек командиру твоей учебки.

Москва удивляется:

– Тебе-то что за дело до него?

– Лично? Никакого. Но этот полкан, походу, чистейший армейский мудила. Тройной перегонки. Настолько армейское мудло, что всечь ему это как всечь всей армии целиком. Всему говну, что в ней есть.

Москва метафоры не понял. Думает какое-то время. Мычит:

– А я все – равно ебанашке. Бесит меня. На перевале сам портупею посеял, а мозги мне делал два дня. Искать заставлял уже на других стоянках, как- будто она сама нас догонит. Дебил.

– На то он и ебанашка, – говорю я, бессознательно нащупывая под кителем, на штанах, ту самую портупею. Командир батареи действительно ее просто потерял: оставил лежать на бетонном блоке, ограничивающем дорогу, когда колонна уже тронулась. Вспомнил через час. Психовал. У половины проверил портупеи – не у той половины, в которой был я. Отнял другую портупею у одного из «контрабасов». Дешевую солдатскую «деревяшку», взамен потерянной кожаной. Я сидел рядом и молчал. «Он потерял» и «я нашел», это две совсем разные истории, между собой никак не связанные. Мы же в армии.

Выстрелы обрываются. Тишина. Малой просыпается, поднимется с места.

– Все. Идем.

Вылезает на дорогу.

– Стой, дурак! Подстрелит!

Малой идет дальше, не оборачиваясь. На ходу поправляет два пустых вещмешка на плече.

Десять шагов.

Двадцать…

Мы напряженно следим за ним, высунувшись из-за насыпи.

Ничего не происходит. Тихо.

Выбираемся на дорогу, догоняем его, дальше идем все вместе.

До рощи, в которой мы собираем персики еще пара километров. Рядом с ней же – грядки с помидорами. Остальные поля вокруг или пустые или засажены капустой. Мы бы съели и ее, но она вся покрыта каким-то мелким гнусом, вроде тли. У троих из нас: у меня, Малого и Москвы, по два вещмешка. Когда они будут полными, один останется за спиной, а второй будет висеть спереди, как пузо. У Иваныча один вещмешок и автомат. На всякий случай.

До рощи дошли очень быстро. Молча. Персики выбирали придирчиво – только спелые, без гнили и паразитов. Тут есть из чего выбирать, потому мы за три дня в этих полях зажрались: если персик попадается не вкусный, он тут же выбрасывается. Помидоры собирали все подряд: их очень мало. Съедаются даже зеленые. Пока стояли под Цхинвалом питались сухими пайками французского производства, к полевой кухне никто и не ходил. Их мы тоже нашли на грузинских базах. Когда переехали сюда, под Гори, в первый день был отличный харчо: кто-то из солдат нашел в поле трактор, сел в него покататься и в процессе сбил корову, гулявшую по полю. Трактор перевернулся, сломался. На этом закончились и коровы и развлечения. Нашли несколько ящиков гранат. Распихали их по машинам, но больше тут ловить оказалось нечего. После харчо начался период перловки. На завтрак, на обед и на ужин. Если плеснуть в нее каплю растительного масла – взвод обеспечения дивизиона с радостью делится им с теми, кто делится с ними персиками – и порезать помидор с луком, в качестве салата, то жить можно. На фоне того как тут живут контрактники, не отходящие от своих машин, у нас все совсем неплохо. Нам терять, кроме жизни, нечего, поэтому мы влезаем в истории, влезаем в чужие сады, влезаем в брошенные противником объекты и собираем все, что можно собрать. На единственном построении дивизиона, КД матерился в голос, обзывая нас бандой сомалийских пиратов за то, что одеты все вразнобой: у кого песчанка, у кого чисто натовская форма. Иваныч, со своей разгрузкой поверх майки в этой толпе не выделялся вовсе, хотя выглядит он диковато. Половина стояла в шлемофонах: на построении солдат обязан иметь головной убор, а свои кепки растеряли почти все. КД требовал, чтобы все обратно оделись в ХБ. Все плюнули на этот приказ. Ни один из командиров батарей пальцем не пошевелил, чтобы навести порядок.

Набили вещмешки, направились домой – к машине. Вернулись где-то за час. Ни выстрелов, ни приключений.

У машины и правда как дома. Окоп, как положено: квадратная яма два на два. Долбить его в глине было не просто, почва тут так себе. Навес. Под навесом что-то вроде стола с лавочками, собранных из ящиков от снарядов и бревен. Вот только у машины ни Крота, ни Хари.

– И где эти идиоты? – Малой нахмурился. –Вот не дай им бог, проебали что-то!

Подходит к «мотолыге», открывает задний люк: автоматы на месте. Валяются кучкой, как мы их и бросили.

– Я ушатаю этих придурков. Им сказано было, тут сидеть! –Малой опять заводится, словно раскручивается маховик. Мы не обращаем на это внимание. Он постоянно психует.

– Это Харя что-то удумал. Как пить дать. Оборзевший слоняра. Ну сейчас они придут, я ему напомню кто он и что он. Сука.

– Малой, успокойся. – Иваныч немного морщится, говоря это.

– Успокойся? Да он места своего не знает! Мы так себя слонами не вели. По дедовщине черпак за слонов отвечает, а этот хер творит что хочет! Ты за него ответить готов? А если Подкова с тебя спросит, что ты скажешь?

На это Иванычу ответить нечего.

Из-за ближайшего дерева выходят Красный и Фрол из взвода обеспечения дивизиона. Красный какой-то потерянный. Бледный. Фрол, как всегда, лыбится одними губами.

– Эй, военные! Есть «перекур»? – Ту коробку, скорее всего, забыли они. Они знают, что нашел ее я. Но это, опять, две совсем разные истории, не связанные между собой.

– Он теперь платный. – говорю я.

Фрол хмыкает. Молчит пару секунд. Достает из-за пазухи пару консервов и полбутылки растительного масла. У их взвода свои возможности. Даю им два блока – на всех. Со своих же, срочников, просить цену как с контрабасов не вйдет. Замечаю, что и Фрол и Красный при автоматах и в красных повязках.

– Вы в добровольную дружину записались? Или на войну собираетесь? – спрашиваю я.

– В караул. Или в патруль. Тут непонятно. В основном стоим. Иногда ходим.

– В поле?

– В поле.