Я дрался на Курской дуге

Я дрался на Курской дуге
Артем Владимирович Драбкин

Война. Я помню. Проект Артема Драбкина
Продолжавшаяся долгих 50 дней и ночей Курская битва (5 июля – 23 августа 1943 года) стала самым грандиозным сражением Второй Мировой. Однако по своему размаху, ожесточенности, насыщенности боевой техникой и участию колоссального количества войск противостояние на Курской дуге вообще не имеет себе равных в истории. На страницах этой книги вы услышите живые голоса танкистов, артиллеристов, минометчиков и простых пехотинцев Красной Армии, которые летом 1943-го сорвали последнюю крупную наступательную операцию Вермахта, а затем перейдя в контрнаступление обеспечили коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны.

«Танки пошли на танки, и становилось по-настоящему жутко, когда на наших глазах башни от Т-34 отлетали после прямых попаданий. К концу дня все вокруг было разбито, все в дыму, запах гари, перевернутые орудия, горящие танки, и горы трупов. Все горело…»

«Зарево над Прохоровкой нельзя описать словами…Разведвзвод занял оборону под подбитыми танками, и мы еще вечером отбили две атаки немецкой пехоты…»

«Юнкерсы не слезали, артиллерия все время обстреливала, минометы. Страшно было. Вся земля поднялась вверх. На зубах песок, ничего не видно, гарь стояла даже днем…»

«На нас пошло 25 немецких танков в сопровождении пехотного десанта. Нам нечем было остановить танки. Уже не было противотанковых гранат. Позади нас находилось наше минное поле «нашпигованное» на каждом метре противопехотными минами. Немцы окружили нас с трех сторон, расстреливая из танковых пулеметов. У нас был выбор – смерть или плен. Мы выбрали смерть…»

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Я дрался на Курской дуге

© ООО «Яуза-каталог», 2024

Фукалов Геннадий Александрович

В конце апреля [1943] нас привезли под Мценск, и мы стояли там до самого наступления. Готовились к Курской битве. Нас сразу предупредили, что бои предстоят тяжелейшие, поэтому мы все время тренировались. Несколько раз даже ездили на передний край. Посмотреть, как там и что, как идти. Карты-то есть, на картах все ясно, а вот в натуре как это выглядит? Тренировались, как быстро покинуть машину: в танк быстрей, из танка быстрей. Изучали новые немецкие танки, которые они наковали к лету. Измозолили прямо глаза этими картинками с «тиграми» и «пантерами».

Первый бой помните?

У меня он получился какой-то сумбурный и не запомнился. А в самом начале наступления полк попал на минное поле. Саперы говорили, дескать, проходы проделали. Так вот и проделали… Из 16 танков 11 подорвались на минах. И я там не однажды на минах подрывался. Помню, в одном случае подорвались ночью, и решили до утра гусеницу собрать. Когда собрали, решили сдавать назад по своему следу. Механик-водитель залез в машину, а радист Мартынов остался снаружи. Он ему говорит:

– Залезай!

– Да ну, зачем?

И только механик включил скорость, машина дернулась, и под правой гусеницей взрыв… Оказывается, стояли прямо на мине… Повезло, что в основном вся сила взрыва ушла под танк, но землю швырнуло прямо в Мартынова. Лицо до крови исцарапало, но не ранен… И вот когда после этого случая пошли в бой, на меня вдруг какой-то мандраж навалился. Лето, в танке жарища, а меня прямо трясет… Больше такого не было, но один раз вот случилось.

Еще запомнился такой эпизод. Наступаем, местность ровная, и вдруг овраг. Все фрицы сразу туда. А мы подошли и как осколочно-фугасными врезали… После этого как-то умудрились заехать туда, придавили оставшихся немцев, но нас потом двумя тягачами из этого оврага вытаскивали. И там же, на Орловском направлении, где-то я видел такой случай. Стоит поле сжатого хлеба, а бегущие фрицы прятались за снопами. Тут мы тоже им хорошо дали. Правильно говорят, что 43-й год – переломный. Хотя бывало по-разному.

Вот мы придем на исходный рубеж. Когда сигнал прозвучал, это или ракета, или команда по рации «555», проходим вперед, а пехота уже за нами пошла. Но в первых боях получалось, что пехота залегла под сильным обстрелом, а мы, считай, оторвались. Нас выбивают, а пехота сзади отстала. Тогда стали делать так – пехоту поднимали. Помню, в одном бою вижу в перископ – командир бежит с пистолетом, «Ура!», а много азиатов, и за ним никто не поднимается… Тогда наш взвод повернул обратно, пошли по траншеям, вот тут пехота поднялась и пошла. Расшевелили их… Вот такой случай тоже был. В общем, 12 июля пошли в наступление, а уже 17-го мой танк сожгли.

Как это случилось?

Как обычно, в наступлении. Первое попадание было по башне – сразу все лампочки в машине погасли. Следующее попадание – у меня зеркальные перископы полопались. А главное, такое ощущение, что тебя в бочку посадили и молотом по ней лупят… Потом еще удар, и, видимо, он попал в маленький лючок механика, потому что снаряд прошел в машину, но прошел над боевой укладкой. У нас же все под ногами, в кассетах. И прошел в машинное отделение, машина сразу загорелась. Я механика хватаю за комбинезон, и чувствую, что он обмяк. Значит все, готов…

Радист вперед нас из башни вынырнул. Заряжающий тоже хотел за ним выпрыгнуть, одной рукой схватился, а вторая не работает, и не может подтянуться. Вижу, у него из этого рукава кровь течет. А на мне уже комбинезон загорелся, так я его, как вытолкнул и сам выпрыгнул. А третий и не знаю куда делся. Там же как, спасайся, кто как может…

Комбинезон о землю погасил, говорю заряжающему: «Отползаем назад!» Ясно же, если танк загорелся, значит, взорвется скоро. Мы же его перед атакой полностью боеприпасами пополняли. Ночью снаряды привезут, и мы начинаем их перегружать. А если местность пересеченная, и машина подъехать не может, то каждому на спину по ящику. Понятно, мы ребята молодые, здоровые, но в каждом ящике четыре снаряда по 16 килограммов, а это получается 60 килограммов. Как можем, так и идем, вот так… Потому колени у меня и болят.

Причем на Курской дуге я не помню такого, чтобы после боя не привезли горючку или снаряды. Ну, еду, тут всяко могло быть. Но нам заранее выдали по мешку сухарей. Черных таких, перегорелых. Бросили его в танк, и если поесть не привезут, то воды наберем, сухари замочим, поедим. Или картошку, где есть, накопаем. Яблоки по садам собирали. Тот год урожайный выдался на яблоки. Так что без еды мы не пропадали. Но вот если не привезут курить, тогда вообще не о чем разговаривать… Давай, по радио заявляй, почему нету? Давай курить, и все тут! Трофейные, может, где-то найдем, а так с куревом были проблемы.

Ну, отползли сколько-то, потом смотрю, он побледнел от потери крови. Стал его перевязывать прямо поверх гимнастерки, все равно кровь течет. Снял с него поясной ремень, вот так ему руку подтянул, и дальше ползем на пузе. Но тут уже потише, бой ушел вперед.

Смотрю, идет санитар. Я его подозвал:

– Помоги! Видишь, заливается кровью, – а он так отмахнулся, мол, у меня и своих таких много… А когда шли в бой, то я всегда сдвигал кобуру на живот. Чтобы не мешала, тем более, если придется выскакивать. И когда он так отмахнулся, я вытаскиваю пистолет и прямо ткнул в него:

– Перевяжешь?

Смотрю на него, он молчит. Я ему второй раз криком:

– Перевяжешь?!

Только тут он сумку повернул, достал ножницы, разрезал рукав. Когда увидел, что кость перебита ниже локтя, достал проволочную сетку, обработал, перевязал как положено, и мы потопали дальше.

Помню, поднимаемся по танковому следу из низинки, из которой наступали, там три солдата стоят с термосами. А у заряжающего уже от жары и потери крови губы все пересохли, и он им говорит:

– Хлопцы, дайте попить!

– У нас воды нет.

А где-то накануне, уже под конец атаки, когда мы остановились, к танку подполз какой-то солдат, и кричит оттуда:

– Танкисты! Танкисты! Дайте глоток воды!

А у нас ведь два бачка питьевой воды, и мы ему один выкинули:

– Попьешь, хватит силы – брось на танк!

И заряжающий, вспомнив это, разозлился:

– А мы вчера вашему брату последнюю отдали, – и как завязал матом… Тут один из солдат берет черпачок, наливает ему из термоса. Этот пьет-пьет, передохнул, опять пьет. Потом дает мне. Начинаю пить и чувствую, что это не вода. Оказывается, он нам водки налил… Ну, тут нам стало как-то повеселей, все нипочем, сейчас пойдем искать своих.

Тут броневичок маленький на нас выехал. Был такой БА-64, созданный на основе ГАЗ-64. Я ребят с него попросил:

– Увезите парня в медсанбат!

Вот так его отправил и больше никогда не видел. И не знаю, какая судьба.

А как фамилия его, помните?

Почему-то вертится на языке Кучер Илья, невысокий такой крепыш, хохол. Но нет, вроде это не он был. Не помню уже.

А кто вас тогда подбил?

Не знаю. Наверное, все-таки орудие, там вроде танков не было. Я вообще с немецкими танками за всю войну не сталкивался. Хотя на Курской дуге такая каша была, но и там не встречал. Когда сейчас начинаю вспоминать те бои, так у меня прямо слеза навертывается. Ведь это же лето, голубое небо, ни тучки, солнышко, но чем только не пахло. Ведь там горело даже то, что и гореть не должно…

В общем, отправил его и ушел искать свой полк. Нашел, рассказал, так и так, танк сгорел, и две недели отдыхал в команде выздоравливающих. Меня, оказывается, контузило. Голова немного шумная была, толком не слышал. А когда поправился, меня посадили на полковую «десятку» – командирский танк. Так вроде обычный танк, только из пушки почти не стреляешь. Меня это удивляло сначала – пушка есть, а стрелять не велят. Потом привык. И правильно – командир полка командовать должен, а не палить. Но вскоре он переместился на другой танк, и мы воевали как прежде.

А где-то на Курской дуге посадили нам корреспондента, капитана, по-моему. Нам и самим тесно, а тут еще его сажай. Но он хотел увидеть, как ведут себя танкисты в бою… Пошли в атаку, только первый выстрел сделали, он как закричит:

– По нам бьют!