Ещё слышны их крики

Через секунду в подвальную комнату буквально ввалилась мать – точная копия дочери, с разницей в двадцать лет, даже халаты у них были очень похожими, – и рухнув передо мной на колени, принялась осенять себя крестами и взывать ко всем святым, умоляя сохранить мне жизнь. Через несколько секунд появился и Бездарщина с тазом воды, которую он, разумеется, не донес до моей кровати, потому что поскользнулся на последней перекладине деревянной лестницы, и столь желанная вода оказалась на полу.

– Ах ты, скотина пьяная! – заверещала его жена, оборвав свои молитвы. – Тоже нажрался с утра пораньше?! О, Господи, за что?! Ладно, что я несу этот крест, но за что мою несчастную дочь ты наказываешь столь жестоко?! Мало нам было одного алкоголика, ты нам второго послал!

С виноватым и оробевшим видом Бездарщина поспешно схватил таз и помчался в обратном направлении, а мать с дочерью не унимались в попытках перекричать друг друга, и перемежали свои молитвы о моей жизни с оскорблениями в мой же адрес и в адрес Бездарщины. Я же с ужасом понимал, что не могу не то что отправиться в ресторан «Жарят черти», где меня должен встретить друг Георга, а не могу даже встать с этой кровати, на которой замер в полусидящем положении, опершись на локти. Мне было настолько паршиво, что я чувствовал: стоит принять вертикальное положение и я просто рухну на пол без сознания.

Тем временем Бездарщина принес второй таз с водой, который его жена поспешила выхватить у него, чему, надо сказать, я порадовался. Как только таз с водой был поставлен прямо на кровать рядом со мной, я нагнулся и начал жадно пить, чувствуя, как вода продирает застоявшийся в горле колючий барьер. Напившись, я заткнул уши и окунул голову в воду, тем самым хоть на несколько секунд заглушив несмолкаемый аккомпанемент проклятий и молитв. После этой процедуры, к своему величайшему изумлению, я сразу же почувствовал себя намного лучше; да что там – несравнимо лучше. Столь волшебный прилив сил (правда, еще далекий от оптимального) помог мне немного взять себя в руки и попытаться выяснить, что же здесь происходит. Девушка, которая называлась моей женой, в очередной раз кричала небесам, чтобы они ее прибрали, а ее мать обвиняла своего мужа в моем развращении алкоголем, когда я поднял вверх руки и резко воскликнул:

– Заткнитесь обе!

К моему великому удивлению в комнате сразу же воцарилась тишина, и три пары глаз, уставившихся на меня, засветились вдруг любовью, нежностью и даже чем-то вроде восхищения, если я правильно расценил выражения этих взглядов.

– О, Жак, – подобострастно прошептала дочь.

– Кормилец наш ненаглядный, – вторил ей шепот матери. – Вернулся наш кормилец.

– Хвала небесам, – сказал отец и на глаза его навернулись слезы.

Я обвел властным взглядом (ибо почувствовал, что имею право на такой взгляд) всю эту странную компанию и сказал:

– Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?

Моя новоявленная жена с раболепным видом села рядом со мной и прильнула к моему плечу.

– Ничего, дорогой, ничего не произошло. Ты был немного болен, но теперь все будет хорошо. Ты будешь закапывать людей, и мы вновь заживем тихой и спокойной жизнью. Правда?

– Так, постойте, – сказал я и резко встал. – Я ума не приложу, что все это значит, однако же могу вас уверить, что пока я буду оставаться в вашем доме, всем вам будет угрожать смертельная опасность.

Все три члена семейства многозначительно переглянулись, и на несколько секунд в комнате повисло смущенное молчание, которое первой прервала мать, вызвавшись вдруг накрыть на стол по поводу моего возвращения. Бездарщина изъявил желание помочь ей, и таким образом я остался наедине с молодой женщиной. Она продолжала сидеть на кровати после того как я вскочил, сбросив ее голову со своего плеча, и сложив руки на коленях, взирала на меня с робкой нежностью. Внешность ее нельзя было назвать ни привлекательной, ни отталкивающей, однако же темперамент ее отлично компенсировал эту неопределенность, и в данный момент ее кроткий вид взывал к моим нежным чувствам столь же настойчиво, как ранее ее визги взывали к моему нетерпению.

– Поймите, – обратился я к ней полушепотом, стараясь быть как можно мягче, – скорее всего, произошла какая-то сложная и труднообъяснимая ошибка. Я никак не могу быть вашим мужем.

– Жак, – отвечала она, – неужели ты совсем меня не помнишь? Это ведь я, Левый Сапог, твоя жена.

Я нетерпеливо поморщился и в попытке принять более убедительный вид, ответил:

– Мне стерли память, понимаете? Я великий ученый, который создал ужасающий препарат, способный превратить память человека в чистый лист.

Вид мой, видимо, оказался не столько убедительным, сколько заговорщицким, и девушка теперь смотрела на меня, как на сумасшедшего. Затем покачала головой, и вовсе спрятала лицо в ладонях.

– О, Господи, – всхлипнула она, – началось. Каждый раз одно и то же.

– Человек, который поручил меня заботам вашего отца уже мертв, поймите же… как вас там зовут? Сапог?

– Левый Сапог, – протянула она со слезой в голосе.

– Вы сказали, что Гильотина уже был здесь. Что он говорил вам? Вы даже не представляете, кто этот человек. Вам следует держаться от него подальше.

– Он просил денег за выбитое стекло, – тут она заплакала. – Говорил, что ты выбил у него в квартире стекло. А где я возьму ему деньги, если их нет? Нет могил – нет и денег. Ты хоть представляешь, как мы жили в течение этих трех месяцев, Жак? Мы голодали!

– Мне очень жаль это слышать, но повторю: это какая-то ошибка. Я не могу быть виной ваших несчастий. Я работал на спецслужбы, а в течение последних трех месяцев на мне проводили опыты, – я сделал короткую паузу, поскольку Левый Сапог начала плакать еще сильнее, и добавил: – В любом случае мне нужно идти.

Последние мои слова произвели на нее эффект взорвавшейся бомбы.

– Мама! – завопила она так, что у меня зазвенело в ушах. – Мама! Он снова хочет идти пьянствовать! Мама, что же делать?! – она вскочила, запахнула халат, вцепилась руками в волосы, и, сделав по комнате круг почета, бросилась вверх по лестнице, сотрясая пространство пронзительными воплями: – Пусть меня небо уже приберет, мама! Он опять за свое! Не успел протрезветь и снова в бой!

– Я тебе говорила, скотина старая! – услышал я соответствующие вопли матери, адресованные ее мужу. – Говорила?! Говорила, что ты доведешь парня до алкоголизма?! Вот, любуйся своей работой! О Господи, помоги этому несчастному могильщику обрести покой в душе! Избавь его от порока! О небеса, не дайте мне на старость лет остаться без куска хлеба!

– Мама, встань с колен! – кричала дочь. – Сейчас не время валяться по полу! Он хочет уйти, понимаешь?! Он хочет бросить нас в голоде и холоде!

Два чувства, уже знакомых мне, вновь ярко дали о себе знать в тот момент, когда я поднимал старый плащ, который мне ранее одолжил Бездарщина. Во-первых, странное чувство того, что и моя воля, и моя логика умеют словно отделяться от меня; они вроде бы и подчинялись мне, но в любой момент могли взбунтоваться и начать склонять меня на сторону моего оппонента, будь то Георг Морг или Левый Сапог. Во-вторых, вновь я испытал острое и колючее, но совсем мимолетное ощущение, что все происходящее словно высосано из пальца; все, что меня окружало, вновь показалось мне игрушечным, хрупким и ненадежным.

Тем не менее мне вдруг стало очень стыдно. Эта странная семья (в первую очередь, ее женская часть) все-таки сумела заставить меня чувствовать вину и самое главное! Главное, и по-настоящему страшное. Я признал себя мужем этой девушки. Алкоголиком и могильщиком! Признал в один момент, потому что так было нужно! Не мне, а им. Лишь на одну секунду в моей голове пронеслось подозрение, что люди эти подставные, еще одна часть эксперимента, просто приставленные ко мне актеры; в пользу этой теории говорило их знакомство с Гильотиной, а против нее свидетельствовало доверие Георга. В любом случае теория эта, каковой бы она ни являлась, была отброшена мной, как абсурдная и даже смешная. При этом я не сомневался в том, что я ученый, что Гильотина уже убил Георга, и сейчас охотится за моей головой. Обе реальности стали как бы равнозначными. В одной из них я был ученым, на котором последние три месяца тестировали разработанный им же препарат; в другой я был могильщиком, который три последних месяца провел в запое. В одной реальности Гильотина был моим палачом, в другой реальности Гильотина был моим собутыльником.

Итак, я накинул плащ и поспешил подняться в гостиную, наполненную разжигавшими аппетит ароматами и содрогавшуюся от криков двух женщин. Увидев стол, сервированный всевозможными яствами в честь моего возвращения, я очень засомневался в правдивости трехмесячного голода, которому я якобы подверг обитателей этого дома.

– Смотри, мама! Он уходит! Мы ему последний кусок отдаем, а он вновь уходит! – визжала моя жена, под последним куском подразумевая жареного гуся, различные паштеты и закуски, копченую рыбу и салат из омаров.

– Так, тишина! Я еще никуда не ушел, – воскликнул я.

И вновь мой возглас заставил женщин замолчать и принять подобострастный вид. – Для начала, – продолжил я, – раз уж, как вы настаиваете, я живу в этом доме, я хотел бы увидеть свою одежду.

Левый Сапог схватила меня за руку и потащила в направлении одной из четырех дверей гостиной (пятая дверь находилась в самом дальнем углу и вела в мою ночную обитель), за которой, как оказалось, находилась наша с ней спальня. Трудно описать мое удивление, когда взору моему предстали ковры с доходившим до щиколоток ворсом, классическая мебель из красного и эбенового дерева, украшавшая декоративные элементы обстановки позолота, широкая кровать с высоким фигурным изголовьем, а над ней, конечно же, фотография в рамке, на которой были запечатлены я и Левый Сапог в свадебном платье. Вся эта роскошь слишком ярко контрастировала со скромностью гостиной и, тем более, с халатами моей жены и тещи, и я сразу догадался, что она не предназначена для чужих глаз; в пользу этой догадки говорили и плотно задернутые шторы, отчего в спальне царил приятный полумрак. Моя жена тем временем распахнула дверцу массивного шкафа и вытащила оттуда чистое белье, джинсы, красный свитер и легкую черную куртку. Вся эта одежда, разумеется, была мне впору.

– О, Жак, как же я счастлива, когда ты рядом, – с придыханием сказала девушка и прижалась к моей груди.

Я заметил, что мое отвратительное имя вызывает у меня еще большее отвращение, когда оно произносится ласковым голосом. Тем не менее я нашел в себе силы, чтобы легонько погладить жену по спине. Видимо, вышло это довольно стесненно, потому что Левый Сапог поспешила схватить приготовленную одежду и вновь потащила меня за руку. Через гостиную она ввела меня в другое помещение, которое оказалось ванной комнатой. Здесь я еще раз удивился нашей «нищете», обнаружив белоснежный фаянс, позолоту на рамах зеркал, стены и пол, отделанные, как я мог судить, плиткой из настоящего мрамора. Из наполненной ванны поднимался пар и запах ароматических добавок.

– Если хочешь, я останусь здесь, с тобой, – прошептала моя жена и провела рукой по моему правому плечу.

Большого труда мне стоило подавить первое намерение отпрянуть в сторону. Левый Сапог не вызывала у меня отторжения, но и страсти к ней я не чувствовал (во всяком случае, в тот момент).

– Нет, не стоит, – как можно мягче ответил я.

Мне показалось, что моя реакция немного оскорбила ее и, повесив мою одежду на вешалку, она быстро вышла в гостиную.

Чувство голода не позволило мне вдоволь насладиться ванной, и, наскоро помывшись, я поспешил к столу, где вся семья торжественно ожидала моего возвращения.

– Почему внутренние помещения так разительно отличаются своей роскошью от крестьянского быта гостиной? – удивленно спросил я.

В глазах моей тещи сверкнул страх, и она сразу же набросилась с обвинениями на своего мужа, который сидел справа от нее.

– Я говорила! – завопила она. – Я говорила?! К чему эти излишества?! А ты что?!! Глаза только заливал!

– Правый Сапог, но ведь ты же сама просила, – виновато отвечал Бездарщина.

– Я просила?!

– Да замолчите вы уже! – прикрикнул я, снова вызвав тишину.