Страшные сказки. …всегда рядом

– Исковеркала жизнь, говоришь? О, да! – слова сменились лающим смехом, который, в конце концов, перешел в сухой надрывный кашель, – я всегда делала это с удовольствием. Особенно в последнее время. Ты представить себе не можешь, как приятно мне было смотреть на твое лицо, когда ты меняла мои загаженные пеленки и таскала меня в ванную. Я прекрасно могла предупредить тебя, что мне нужно в туалет, но специально не делала этого, чтобы ты страдала вместе со мной. Ведь не зря же я всю жизнь старалась не допустить того, чтобы ты покинула меня. Пришлось даже заставить тебя сделать аборт, чтобы тот выродок, которого ты произвела бы на свет, не встал между тобой и мной. Я бы все равно его убила, даже если бы ты и пошла мне наперекор до конца. Но ты не пошла. Не хватило духу. Как и у твоего бесхребетного папаши. Ты думаешь, что мы с ним развелись? Нет! Он повесился в платяном шкафу на собственном галстуке. Потому что я его заставила. Заставила его повеситься! Понимаешь? Заставила! Повеситься! Я его заставила! – голос за дверью перешел в режущий уши визг, а потом все вдруг резко стихло, как будто кто-то выключил звук.

Мария Аркадьевна сидела на полу и громко всхлипывала, привалившись спиной к стене и обхватив руками притянутые к груди колени. Время от времени ее начинало мелко трясти, и тогда она сжималась еще сильней, а всхлипы превращались в глухие рыдания.

Прошло где-то около получаса, прежде чем она сумела кое-как успокоиться. Все еще дрожащими руками женщина сняла очки и вытерла застилающие глаза слезы. Предметы вокруг тут же обрели первоначальную четкость. Оставаться в доме она сейчас не могла: произошедшее казалось ей слишком ужасным, чтобы провести здесь ночь, да еще и в полном одиночестве. Кот в счет не шел. Она вообще не знала, сможет ли теперь без страха встречаться взглядом со своим питомцем.

Мария Аркадьевна встала на ноги и потянулась было к подпирающему дверь стулу, но тут же отдернула руку. А что, если оно все еще там? Ждет, когда она выйдет, чтобы напасть. Хотя, если бы хотело напасть, напало бы сразу, а не лежало бы половину вечера рядом с ней под видом кота. А может оно и не собиралось нападать, а просто пугало? Как бы там ни было, желания выходить из более-менее безопасной комнаты у женщины больше не возникло. Как не возникло и решения проблемы, с которой она теперь столкнулась: как выйти из дома и через половину города добраться до подруги, если на ней сейчас только носки, халат и очки, а мобильный телефон остался за дверью? Немного поразмыслив, решение она все-таки нашла. Если выбраться на улицу через окно, то в небольшом сарайчике за домом, где хранится садовый инвентарь и разный хлам, можно найти какую-нибудь старую одежду и обувь, в которых она могла вполне сойти за припозднившуюся дачницу. Возможно, она и не стала бы так переживать за свой внешний вид, не будь она директором школы. Хороша она будет, если кто-нибудь из учеников или родителей, а тем паче, коллег, увидит ее, разгуливающую по городу в домашнем халате. Мария Аркадьевна подошла к окну и, осторожно отодвинув штору, вгляделась в темноту. Кроме ветвей груши и лежащих на земле нескольких желто-коричневых круглых листьев в пределах видимости больше ничего не наблюдалось. Она задвинула штору обратно – почему-то так она чувствовала себя в большей безопасности – и один за другим начала открывать ящики, тумбочки и шкафчики. Она точно помнила, что где-то на кухне у нее был фонарь. После всего пережитого недавно идти одной в полной темноте ей хотелось меньше всего. Наконец фонарь нашелся. Мария Аркадьевна несколько раз щелкнула кнопкой, проверяя его исправность, погасила в комнате свет и снова выглянула в сад. Там все, вроде бы, осталось без изменений. По возможности бесшумно приоткрыв окно, она выскользнула наружу, сразу же почувствовав кожей прохладу наступившей осени. Замерла, прислушалась. Едва ощутимый ветер перебирал в темноте умирающие листья и по одному отрывал их от ветвей, заставляя медленно лететь к земле. Чуть слышно шелестела трава и где-то что-то протяжно скрипело. Почему-то этот скрип напомнил ей жалобный стон какого-то заблудившегося в темноте призрака. Вспомнив о призраках, женщина передернула плечами и включила фонарь. Яркий белый луч заскользил по стволам деревьев и кустам смородины, время от времени высвечивая среди них фрагменты забора. Завернув за угол дома, Мария Аркадьевна увидела перед собой тот самый сарайчик, в котором планировала найти какую-нибудь одежду и обувь. Все так же осторожно она потянула на себя скрипнувшую на ржавых – сколько раз собиралась смазать – петлях дверь и проскользнула внутрь. Щелкнув выключателем, женщина облегченно вздохнула: прямо возле двери на вбитых в стену гвоздях висели запачканные землей джинсы и порванная на плече куртка. Здесь же на полу стояли старые облезлые кроссовки. Она никогда в жизни не могла подумать, что когда-нибудь станет так радоваться старой грязной одежде, место которой уже давно было в мусорном контейнере. Поеживаясь от холода, Мария Аркадьевна сняла халат и облачилась в садово-огородную одежду, оказавшуюся сырой и довольно неприятно прилегающей к телу. Она уже собиралась нагнуться за кроссовками, но вдруг боковым зрением заметила в дверях какое-то движение. Схватив первое, что попалось под руку – увесистый молоток на длинной ручке – женщина резко повернулась и вдруг облегченно вздохнула. Рука с молотком расслабленно опустилась. Кроме нее здесь никого не было, только ветер медленно открывал и закрывал легкую дверь сарайчика. Именно это движение она и заметила несколько секунд назад, и именно оно так ее напугало.

***

– Надеюсь, ты не думаешь, что я спятила? – Мария Аркадьевна внимательно глядела на подругу, ожидая ответа на свой вопрос.

– Знаешь, Маш, я не хочу сказать, что ты сумасшедшая, но то, что ты мне рассказала, как минимум, странно, – в голосе женщины слышалось смятение.

Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Не каждый день к ней, на ночь глядя, врывалась институтская подруга и, путая слова, рассказывала о том, как с ней разговаривала ее умершая несколько лет назад мать.

– Нет, это не странно. Это страшно. Я вообще не знаю, как я теперь буду жить в этом доме.

– Утро вечера мудренее. Здесь ты точно в безопасности. Переночуешь у меня, а завтра днем съездим и посмотрим что у тебя там.

– А может все это из-за того, что я плохо думала о матери в последнее время? Я имею ввиду то время, когда она болела. Ведь порой я искренне хотела, чтобы она умерла. Освободила себя и меня от всех этих страданий, от всего этого безумия, – в голосе Марии Аркадьевны вновь зазвучали истерические нотки вперемешку с подступающими слезами.

– Маша, перестань. Если какие-нибудь нехорошие мысли и приходили тебе в голову тогда, то все они ничего не значат. Кому, как не мне знать, что все свое свободное время ты проводила с матерью. Даже тогда, когда она тебя уже не узнавала. Ты сделала для нее все, что было в твоих силах, уж поверь. Хотя, прости, конечно, она этого и не очень-то заслужила.

Александра Васильевна была единственной близкой подругой Марии Аркадьевны. Они дружили еще с первого курса института, где вместе получали высшее педагогическое образование. Сейчас они работали в разных школах, но дружба их от этого не стала менее крепкой: они по-прежнему могли без опаски доверить друг другу все, что угодно. Посему, Александра Васильевна знала, о чем говорила. Знала о том, как ее подруга, не жалея себя, ухаживала за лежачей матерью, которая, как казалось со стороны, перед смертью старалась отравить жизнь дочери еще больше, чем отравляла ее до этого.

***

В то самое время, когда директор школы Мария Аркадьевна рассказывала подруге о произошедшем с ней, дворник, а по совместительству кладбищенский сторож Славик, лежал на заправленной кровати у себя дома и, не моргая, смотрел в освещенный голой лампочкой потолок. Он уже которую ночь не выключал в доме свет. С той самой встречи с так испугавшим его жутким парнем на кладбище. Сначала он думал, что просто спьяну ему причудилось то, чего на самом деле и не было, но где-то в глубине души все равно противно копошился какой-то безотчетный страх, а обычно крепкий пьяный сон то и дело прерывался из-за кошмарных до холодного пота сновидений. Сегодня Славик тоже не стал гасить свет и решил даже не снимать одежду. Почему-то, будучи одетым, он чувствовал себя как-то безопаснее.

Стрелки старого будильника подбирались к полуночи, а сна не было ни в одном глазу. Не помогала даже выпитая в качестве снотворного бутылка дешевого вина из ближайшего магазинчика. Славик нашарил рядом с часами пачку сигарет и закурил. Выпуская в потолок струю дыма, он вдруг услышал стук в окно. Сигарета тут же выпала из вмиг задрожавшей руки. Славик вскочил и тут же пригнулся, как будто из окна в него могли в любой момент выстрелить. Несколько секунд до того, как стук повторился вновь, он лихорадочно соображал, что ему делать. Он понятия не имел, кто был по ту сторону зашторенного старыми выцветшими занавесками окна. А если уж быть совсем откровенным, то и знать не особо хотел. Точнее совсем не хотел. Но в третий раз, повторившийся дробный стук в стекло ясно дал ему понять, что кем бы ни был ночной гость, просто так он не уйдет. Славик медленно, как будто в любой момент ожидая удара, выпрямился и сделал негнущимися ногами осторожный шажок в сторону окна. Вытянул вперед дрожащую руку, осторожно отодвинул штору и заглянул в образовавшуюся черную щель, словно в бездонный омут. В первый момент ему показалось, что у него все-таки съехала крыша. За окном стоял мальчик лет пяти. Мальчик увидел Славика и, оглядываясь по сторонам, испуганно пролепетал: