Весь Шерлок Холмс

Название «Нову», видимо, вызвало у Джона Феррье смутное воспоминание, потому что он сказал:

– А, понимаю. Вы – мормоны.

– Да, мы мормоны, – ответили его новые знакомцы.

– И куда же вы идете?

– Мы не знаем. Рука Господа направляет нашего Пророка, а он ведет нас. Скоро вы предстанете перед ним, и он решит, что с вами делать.

К тому времени они достигли подножия горы. Их сразу же окружила толпа пилигримов – бледнолицых робких женщин, смеющихся ребятишек и настороженных, строгих мужчин. При виде младенческого возраста девочки и плачевного физического состояния мужчины отовсюду послышались возгласы удивления и сочувствия. Сопровождавшие необычную пару молодые люди, однако, не остановились. Окруженные теперь толпой мормонов, они проследовали к повозке, которая выделялась среди остальных своими большими размерами, а также нарядностью убранства. Она была запряжена шестеркой лошадей, между тем как в других упряжках было по две, от силы по четыре лошади. Кроме возницы, на козлах сидел большеголовый мужчина лет тридцати. По властному выражению лица в нем нетрудно было угадать верховного вождя. Мужчина читал книгу в коричневом переплете, но, когда толпа приблизилась, отложил ее и внимательно выслушал рассказ о необычном происшествии, после чего, повернувшись к только что найденным путникам, сурово произнес:

– Мы возьмем вас с собой только при одном условии: вы должны принять нашу веру. Волков в своем стаде мы не потерпим. Пусть лучше кости ваши останутся лежать в этой пустыне, чем в плоде заведется червоточина, которая со временем сгубит его. Согласны ли вы на такое условие?

– Какие могут быть вопросы! Я готов на любые условия! – воскликнул Феррье с таким энтузиазмом, что даже суровые старейшины не сдержали улыбки. Один лишь вождь сохранил на лице впечатляющую строгость.

– Брат Стэнджерсон, – сказал он, – возьми мужчину и ребенка к себе, накорми их и напои. Также вменяю тебе в обязанность приобщить его к нашему символу веры. А теперь вперед! Мы и так потеряли слишком много времени. Вперед, в Сион[31 - В 1831 году колония обосновалась в округе Джексон, штат Миссури, позднее названном колонистами Сионом.]!

– В Сион! В Сион! – закричали мормоны. Этот клич, передаваясь из уст в уста, волной пробежал по всему каравану и, затухая, отозвался в дальнем его конце нечленораздельным рокотом. Под щелканье бичей и скрип колес головные повозки тронулись с места, и вскоре уже весь караван снова пришел в движение. Старейшина, попечению которого были вверены две приблудившиеся овцы, отвел их в свою повозку, где уже ждала трапеза.

– Вы поедете с нами, – сказал он, – и через несколько дней оправитесь от истощения. А пока запомните: отныне и навечно вы – наши единоверцы. Так повелел Бригам Янг[32 - После убийства Смита Бригам Янг стал ведущей фигурой мормонизма и возглавил великое переселение мормонов в 1846–1847 годах к месту, известному теперь как Солт-Лейк-Сити.], а его устами глаголет сам Джозеф Смит, который и есть Глас Божий.

2. Цветок Юты

Не будем описывать все те испытания и лишения, которые претерпели беглецы-мормоны, прежде чем обрели свое окончательное пристанище. С упорством, пожалуй, беспримерным в истории, они преодолели свой тяжкий путь от берегов Миссисипи до западных отрогов Скалистых гор. Дикари, хищники, голод, жажда, усталость и болезни – все преграды, какие воздвигала природа на их пути, – они превозмогли со стойкостью, приличествующей англосаксам. Тем не менее долгое путешествие и перенесенные ужасы заставили дрогнуть сердца даже самых непоколебимых. Поэтому, когда с высоты перевала им открылась наконец купающаяся в солнечных лучах долина Юты и от своих пастырей они услышали, что это и есть их земля обетованная и что просторы этой девственной нивы будут навек принадлежать им, не нашлось ни одного человека, который не упал бы на колени и не вознес бы небесам благодарственную молитву.

Янг показал себя таким же умелым организатором, каким решительным вожаком был для них во время странствия. Немедленно составили топографические карты и чертежи будущего города. Окружающие земли отвели под фермы и распределили между главами семейств в соответствии с положением каждого. Торговцы занялись торговлей, ремесленники – своими ремеслами. Улицы и площади города росли, словно по мановению волшебной палочки. В сельской местности осушали болота, сажали кустарниковые изгороди, очищали землю от сорняков, засевали поля, и уже на следующее лето вся долина зазолотилась спелой пшеницей. Все росло и процветало в этом необычном поселении. И быстрее всего в самом центре города возносился ввысь огромный собор, который день ото дня становился все выше и мощней. С ранней зари до поздних сумерек не затихали стук молотков и визг пил на площади, где беженцы воздвигали свой храм Тому, кто благополучно провел их сквозь все опасности.

Чудом выжившие скитальцы, Джон Феррье и малышка, которая разделила его судьбу, став его приемной дочерью, до конца прошли вместе с мормонами трудный путь их паломничества. Маленькая Люси Феррье прекрасно прижилась в уютной повозке старейшины Стэнджерсона, которую делила с тремя его женами и сыном, своенравным, весьма наглым двенадцатилетним юнцом. Со свойственной детству счастливой способностью легко применяться к обстоятельствам, Люси скоро смирилась со своей утратой, стала любимицей женщин и свыклась с новой жизнью в передвижном доме под парусиновой крышей. Тем временем Феррье тоже окреп и зарекомендовал себя как опытный проводник и неутомимый охотник. Он так быстро завоевал признание своих новых спутников, что, когда странствие подошло к концу, все единодушно решили выделить ему такой же большой и плодородный участок земли, как и другим поселенцам. Это, разумеется, не относилось к самому Янгу, а также Стэнджерсону, Кембаллу, Джонстону и Дребберу – четверке главных старейшин. Эти находились на особом положении.

На обретенной таким образом ферме Джон Феррье построил крепкий бревенчатый дом. В последующие годы он сделал к нему столько разнообразных пристроек, что тот постепенно превратился в просторный загородный особняк. Феррье был человеком практического ума и деловой хватки, к тому же – мастер на все руки. А завидное здоровье позволяло ему трудиться от зари до зари, возделывая свою землю и обихаживая свои владения. Благодаря этому его хозяйство неуклонно процветало. Три года спустя Феррье обскакал своих соседей, через шесть лет стал вполне состоятельным человеком, через девять – по-настоящему разбогател, а через двенадцать в Солт-Лейк-Сити не набралось бы и полдюжины хозяев, которые сравнились бы с ним. От Великого внутреннего моря[33 - Великое соленое озеро, или озеро Солтон-Си («соляное море»).] до далеких гор Уотсач не было человека более известного, чем Джон Феррье.

Существовало, впрочем, одно – только одно – обстоятельство, оскорблявшее чувства его единоверцев. Никакие доводы и убеждения не заставили Феррье устроить семью по правилам, принятым в его тогдашнем окружении. Он никогда не объяснял причин своего отказа, но решительно и непреклонно стоял на своем. Одни обвиняли его в отсутствии религиозного рвения, другие подозревали в скаредности и нежелании вводить себя в дополнительные расходы. Третьи объясняли его несговорчивость старой любовью: дескать, где-то там, на берегу Атлантического океана, сохнет по нему белокурая красавица. Но какова бы ни была истинная причина, Феррье непоколебимо оставался холостяком. Во всех иных отношениях он жил в соответствии с требованиями религии молодого поселения и заслужил репутацию человека правоверного и искреннего.

Люси Феррье безмятежно росла на ферме своего приемного отца и помогала ему во всех его начинаниях. Чистый горный воздух и целебный сосновый аромат заменяли девочке заботы матери и няньки. Год от года она становилась выше и сильнее, румянец на ее щеках розовел все нежней, а походка делалась все более грациозной. Многие путешественники, проезжавшие по дороге мимо фермы Феррье, испытывали давно забытые чувства, глядя, как гибкая девичья фигурка мелькает меж золотистых колосьев пшеницы или поднимается в горы на отцовском мустанге с легкостью и изяществом истинной дочери Запада. Бутон превратился в прелестный цветок, и в тот год, когда отец Люси стал богатейшим из местных фермеров, его дочь уже слыла непревзойденным образцом девичьей красоты, какой только можно сыскать на всем тихоокеанском побережье.

Однако отнюдь не отец первым осознал, что дочь его превратилась в юную женщину. Отцы вообще редко замечают этот переломный момент. Волшебное превращение происходит так неуловимо, что его нельзя сколько-нибудь точно зафиксировать. А еще меньше осознает его сама девушка – до тех пор, пока интонация голоса или нежное прикосновение руки не заставит ее сердце затрепетать; только тогда, со смешанным чувством гордости и страха, она начинает понимать, что природа пробудила в ней нечто новое и великое. Едва ли найдется женщина, которая не помнит того дня, когда незначительное на первый взгляд событие возвестило зарю ее новой жизни. Для Люси Феррье такое событие оказалось небезопасным само по себе, независимо от того, какое влияние оно оказало на ее судьбу и судьбы многих связанных с ней людей.

Стояло теплое июньское утро. Святые последнего дня[34 - Так называют себя мормоны.] трудились как пчелы, недаром именно изображение пчелиного роя они избрали своей эмблемой и символом. Многосложный гул человеческой деятельности стоял над полями и над городом. По пыльным дорогам тянулись длинные вереницы тяжело навьюченных мулов. Все они направлялись на Запад, ибо в Калифорнии началась «золотая лихорадка», а сухопутная дорога туда пролегала как раз через Город избранных. Дорогу заполоняли также стада овец и волов, гонимых с дальних пастбищ, и обозы усталых переселенцев: и люди, и лошади были одинаково измотаны, казалось, нескончаемым переходом. Сквозь все это разношерстное скопище, маневрируя с искусством опытного наездника, ловко пробиралась Люси Феррье; щеки ее раскраснелись от лихого галопа, каштановые волосы развевались на скаку. Отец послал Люси в город по делу, и она неслась вперед с отчаянным безрассудством юности, как обычно, думая лишь о том, чтобы скорее и лучше выполнить отцовское поручение. Покрытые дорожной пылью искатели приключений глядели на нее в изумлении, даже невозмутимые индейцы, везущие шкурки на продажу, словно лишались стоицизма и откровенно любовались красотой бледнолицей девушки.

На ближних подступах к городу Люси увидела, что дорога перекрыта огромным стадом; с полдюжины осатаневших пастухов, гнавших его из прерий, никак не могли с ним справиться. Не желая ждать, Люси решила проехать сквозь стадо и рискнула направить мустанга в просвет, как будто открывшийся между расступившимися животными. Но не успела Люси проскочить, как стадо сомкнулось у нее за спиной, и ее плотно зажал движущийся поток быков, бешено мотающих длиннорогими головами и дико косящих налитыми кровью глазами. Умеющая управляться со скотом, девушка не испугалась, а стала рывками продвигаться вперед, используя каждый зазор, образовавшийся между животными. К несчастью, то ли случайно, то ли намеренно какой-то бык боднул мустанга в бок, отчего тот озверел, встал на дыбы, дико захрапел и начал скакать и брыкаться так, что удержаться в седле мог только очень искусный наездник. Ситуация становилась угрожающей. Каждый раз, опуская передние ноги на землю, взбесившийся мустанг натыкался на рога, что приводило его в еще большее неистовство. Девушке оставалось только из последних сил держаться в седле, ибо, упади она на землю, ее ждала бы страшная смерть под копытами разъяренных животных. У непривычной к таким передрягам Люси закружилась голова, рука, державшая поводья, неуклонно слабела. Она задыхалась от поднятой пыли и резкого запаха разгоряченных животных, и, охваченная отчаянием, была уже близка к тому, чтобы оставить попытки спастись, но тут рядом раздался любезный голос, предложивший ей помощь. Одновременно с этим сильная загорелая рука схватила обезумевшего мустанга под уздцы, и неожиданный спаситель, пробившись сквозь стадо, вскоре вывел незадачливую наездницу на окраину города.

– Надеюсь, мисс, вы не пострадали? – почтительно спросил он.

Люси взглянула в его смуглое волевое лицо и беззаботно рассмеялась.

– Я порядком перетрусила, – простодушно призналась она. – Кто бы мог подумать, что Пончо так испугается стада быков.

– Слава Богу, что вы удержались в седле, – серьезно сказал ее избавитель. Это был высокий молодой человек, типичный вольный сын прерий, в грубом охотничьем костюме, с длинным ружьем за спиной. Он восседал на мощном чалом коне. – Вы ведь дочь Джона Феррье, если не ошибаюсь? Я видел, как вы выехали из ворот его усадьбы. Когда вернетесь домой, спросите отца, помнит ли он семейство Джефферсона Хоупа из Сент-Луиса. Если он тот самый Феррье, то они с моим отцом были большими друзьями.

– Не лучше ли вам самому прийти и спросить его? – игриво ответила Люси.

Молодой человек, похоже, обрадовался приглашению, его глаза заблестели.

– Так я и сделаю, – сказал он. – Только мы два месяца провели в горах, вид у нас не слишком подходящий для визитов. Надеюсь, ваш отец примет нас такими, какие мы есть?

– Он теперь так обязан вам за мое спасение, что будет безмерно рад выразить свою благодарность, как бы вы ни выглядели. Он очень меня любит. Если бы эти быки растоптали меня, он был бы безутешен.

– Я тоже, – сказал ее новый знакомец.

– Вы?! Вам-то какая печаль? Вы ведь даже не наш друг.

При этих словах смуглое лицо охотника так омрачилось, что Люси Феррье не удержалась от смеха.

– Простите, я неловко выразилась, – успокоила она молодого человека. – Разумеется, отныне вы – наш друг. И должны непременно нас навестить. А теперь я должна спешить, иначе отец никогда больше не поручит мне ничего. До свидания!

– До свидания, – ответил он и, сняв свое широкополое сомбреро, склонился к протянутой ему изящной ручке. Люси развернула своего мустанга, щелкнула хлыстом и помчалась по широкой дороге, вздымая за собой облако пыли.

А молодой Джефферсон Хоуп, присоединившись к своим спутникам, поехал дальше, молчаливый и задумчивый. Они долго искали серебро в горах Невады и теперь возвращались в Солт-Лейк-Сити в надежде собрать денег, чтобы начать разработку открытых месторождений. Этой идеей он был увлечен не меньше своих товарищей, но только что описанный эпизод повернул его мысли совсем в иное русло. Встреча с юной девушкой, лишенной и намека на жеманство, чистой и свежей, как горный ветерок, пробудила вулкан, дремавший в глубине души Хоупа. Когда она скрылась из виду, он понял, что в его жизни наступил решительный перелом и никакая торговля серебром, да и вообще ничто отныне не имеет для него такого значения, как вспыхнувшее в нем всепоглощающее чувство. Любовь, загоревшаяся в сердце Хоупа, отнюдь не походила на мимолетное мальчишеское увлечение, это была неистовая, пламенная страсть взрослого мужчины с властным и волевым характером, привыкшего всегда добиваться того, чего он хочет. И Хоуп поклялся себе, что и теперь ни за что не отступит и добьется своего, если только это в пределах человеческих сил и возможностей.

Он навестил Джона Феррье в тот же вечер и потом приходил часто, пока не стал в доме своим человеком. Джон, погруженный в свои повседневные труды, последние двенадцать лет был отрезан от мира и очень мало знал о том, что происходит за пределами долины. Джефферсон Хоуп многое порассказал Феррье, причем так увлекательно, что это было интересно не только ему, но и Люси. Один из пионеров в Калифорнии, Хоуп знал удивительные истории о том, как создавались и рушились состояния в те безумные «золотые» времена. Был он и старателем, и охотником, ставящим капканы, и добытчиком серебра, и ковбоем. Едва откуда-нибудь веяло духом приключений, Джефферсон Хоуп тут же устремлялся им навстречу. Скоро старик фермер уже души в нем не чаял и не уставал восхвалять его достоинства. Люси слушала расточаемые Хоупу похвалы молча, но румянец, разгоравшийся на ее щеках, и счастливое сияние глаз свидетельствовали о том, что юное сердце Люси уже принадлежит не ей. Простодушному отцу, возможно, было невдомек, что означают эти признаки, зато мужчина, завоевавший ее привязанность, прекрасно все понимал.

Как-то летним вечером, галопом проскакав по дороге, он подъехал к их воротам. Завидев его, Люси поспешила ему навстречу. Накинув поводья на столбик ворот, Джефферсон Хоуп пошел по дорожке, ведущей к дому.

– Люси, я уезжаю. – Он сжал в руках ее ладони и нежно заглянул ей в глаза. – Я не прошу вас уехать со мной сейчас, но последуете ли вы за мной, когда я вернусь?

– А когда это будет? – спросила она, вспыхнув.

– Месяца через два, не позже. Тогда, дорогая, я приду за вами. И никто не сможет нам помешать.

– А как же отец?

– Он согласится, если дела на рудниках пойдут хорошо. А в этом у меня нет сомнений.

– Ах так! Ну что ж, если отец не возражает, мне нечего добавить, – прошептала Люси, прижавшись щекой к его широкой груди.

– Слава тебе, Господи! – осипшим от волнения голосом сказал Хоуп и, склонившись, поцеловал ее. – Тогда решено. Чем дольше я здесь простою, тем труднее мне будет уйти. Друзья ждут меня в каньоне. До свидания, любимая моя, до скорого свидания – через два месяца.

Он с трудом оторвался от Люси, вскочил на коня и бешеным галопом помчался прочь, ни разу не оглянувшись, – словно боялся, что решимость покинет его, стоит ему еще раз увидеть ту, которую он покидал. Люси же стояла в воротах и смотрела вслед Хоупу, пока он не скрылся из виду. Потом вернулась в дом счастливейшей из всех девушек Юты.

3. Джон Феррье говорит с Пророком

Прошло три недели с того дня, как Джефферсон Хоуп с товарищами отбыл из Солт-Лейк-Сити. Сердце Феррье наполнялось печалью, когда он думал о возвращении молодого человека, потому что оно означало расставание с приемной дочерью. Однако сияющее счастьем лицо девушки лучше любых аргументов примиряло его с неизбежностью. В глубине души этот человек с твердым характером раз и навсегда решил, что никакая сила не заставит его выдать дочь замуж за мормона. Мормонский брак Феррье вообще считал не браком, а позором и бесчестьем. Как бы ни относился Феррье к мормонским доктринам в целом, в этом пункте он оставался непреклонен, хотя никогда не высказывался на подобные темы, ибо в те времена в Стране святых выражать неортодоксальные мнения было делом опасным.

Да, весьма опасным – настолько опасным, что даже наиболее ревностные мормоны если и обсуждали религиозные проблемы, то лишь самым тихим шепотом, поскольку любое слово, сорвавшееся с уст, могло быть превратно истолковано и грозило навлечь немедленную и страшную кару. Ни севильской инквизиции, ни германскому Фемгерихту, ни тайным обществам Италии оказалось не под силу так раскрутить чудовищный маховик возмездия, как это сделали мормоны в штате Юта, погружавшемся с некоторых пор в атмосферу религиозной нетерпимости.

Тайна, окружавшая деятельность их призрачной карательной организации, делала ее вдвойне устрашающей. Эта организация казалась всеведущей и всемогущей, хотя оставалась невидимой и неслышимой. Человек, позволивший себе выступить против церкви, пропадал бесследно; никому никогда так и не удавалось узнать, куда он исчез и что с ним сталось. Жена и дети ждали его дома, но ни один муж и отец ни разу не вернулся и не поведал, что он пережил, находясь во власти своих тайных судей. Неосторожно сказанное слово, опрометчивый поступок – и человек исчезал. Притом никто не ведал о природе этой ужасающей и могущественной силы, нависающей над всеми, словно дамоклов меч. Неудивительно, что люди постоянно дрожали от страха и даже в безлюдной пустыне, даже шепотом не высказывали сомнения, одолевавшие их.

Поначалу эта неуловимая чудовищная сила обрушивалась лишь на непокорных, на тех, кто, приняв догматы мормонства, впоследствии преступил их или пожелал отречься от них. Однако вскоре она шире раскинула свою сеть. По мере того как в общине все острее ощущался недостаток женщин брачного возраста (а без них принцип полигамии – пустой звук), поползли странные слухи об отдельных убитых переселенцах и даже полностью истребленных переселенческих лагерях, причем в тех местах, где сроду не видали индейцев. В гаремах же старейшин между тем появлялись новые женщины – женщины с не просыхающими от слез глазами и с выражением неизбывного страха на лице. Они чахли от тоски и горя. Припозднившиеся в горах путники рассказывали о вооруженных бандах людей в масках, бесшумно кравшихся мимо них в темноте. Эти рассказы и слухи, множество раз сопоставленные и подтвердившиеся, постепенно обретали плоть и форму, и наконец таинственная организация получила свое имя. По сей день для обитателей разрозненных ранчо Запада названия «Союз данитов[35 - Даниты – от Дана, сына Иакова, родоначальника одного из колен Израилевых. Были изгнаны Джозефом Смитом.]» или «Ангелы мщения» звучат зловеще, как дурное предзнаменование.