Собака Баскервилей

Румянец сбежал с ее лица, и его покрыла смертельная бледность. Ее засохшие губы не могли произнести того «нет», которое я скорее видел, чем слышал.

– Несомненно, память изменяет вам, – сказал я. – Я могу даже цитировать одно место вашего письма: «Пожалуйста, пожалуйста, прошу вас, как джентльмена, сожгите это письмо и будьте у калитки в десять часов».

Я думал, что она упадет в обморок, но она сделала над собой страшное усилие и прошептала:

– Неужели на свете не существует ни одного джентльмена?

– Вы несправедливы к сэру Чарльзу. Он сжег письмо. Но иногда можно прочесть письмо, когда оно и сожжено. Теперь вы признаете, что написали его?

– Да, я написала его, – воскликнула она, облегчая свою душу потоком слов. – Я написала его. Зачем я стала бы отрицать это? Мне нет причины стыдиться этого. Мне хотелось, чтобы он мне помог. Я верила, что если бы мне удалось повидаться с ним, то я получила бы от него помощь, а потому и просила его прийти.

– Но почему в такой час?

– Потому что я только что узнала о его намерении уехать на другой день в Лондон на несколько месяцев. Были причины, по которым я не могла пойти туда раньше.

– Но зачем же было назначать свидание в саду вместо того, чтобы идти к нему в дом?

– Неужели вы думаете, что женщина может в такой час идти одна к холостому мужчине?

– Ну, так что же случилось, когда вы пришли туда?

– Я не пошла туда.

– Миссис Ляйонс!

– Нет, клянусь вам всем, что есть для меня святого, я туда не ходила. Случилось нечто такое, что помешало мне пойти.

– Что это было?

– Это частное дело. Я не могу сказать.

– Так вы признаете, что назначили свидание сэру Чарльзу в тот самый час и на том самом месте, где поразила его смерть, но отрицаете, что пошли на это свидание?

– Это истина.

Я снова закидал ее вопросами, но больше этого ничего не мог добиться.

– Миссис Ляйонс, – сказал я, вставая после этой длинной и ни к чему не приведшей беседы, – вы берете на себя очень большую ответственность и ставите себя в очень фальшивое положение, не желая высказать на чистоту все, что вам известно. Если мне придется прибегнуть к помощи полиции, то вы увидите, насколько вы сериозно скомпрометированы. Если вы невиновны, то почему же первоначально отрицали, что писали в этот день сэру Чарльзу?

– Потому что боялась, что из этого будет выведено какое-нибудь превратное заключение и что я окажусь впутанною в скандал.

– A почему вы так настаивали, чтобы сэр Чарльз уничтожил ваше письмо?

– Если вы читали письмо, то знаете почему.

– Я не сказал, что читал все письмо.

– Вы цитировали часть его.

– Я цитировал постскриптум. Письмо, как я вам сказал, было сожжено, и его нельзя было прочесть. Я вторично спрашиваю вас, почему вы так настаивали, чтобы сэр Чарльз уничтожил это письмо, полученное им в день его смерти?

– Это очень интимное дело.

– Тем более причин для того, чтобы избежать публичной огласки.

– Ну, так я вам скажу. Если вы слыхали хоть что-нибудь из моей несчастной истории, то знаете, что я опрометчиво вышла замуж и имела причины в том раскаиваться.

– Да, это я слышал.

– Жизнь моя была одним сплошным преследованием со стороны мужа, которого я ненавижу. Закон на его стороне, и каждый день я могу опасаться, что он силою заставит меня жить вместе с собою. В то время, когда я писала сэру Чарльзу, я узнала, что есть для меня возможность приобрести свободу, если будут сделаны некоторые расходы. Это значило для меня все: мир душевный, счастие, самоуважение, решительно все. Мне знакома была щедрость сэра Чарльза, и я подумала, что если сама расскажу ему, в чем дело, он поможет мне.

– Так почему же вы не пошли на свидание?

– Потому что я вдруг получила помощь из другого источника.

– Почему же вы не написали сэру Чарльзу, чтобы объяснить ему все это?

– Я бы это сделала, если бы в следующее утро не узнала из газеты о его смерти.

История была связно рассказана, и все мои вопросы не могли сбить Лауру Ляйонс. Проверить же ее я мог только если бы узнал, что она действительно затеяла развод с мужем в то время, когда совершилась трагедия.

Невероятно, чтобы она осмелилась сказать, что не была в Баскервиль-голле, если бы она действительно там была, потому что ее должен был доставить туда экипаж, и она не могла вернуться в Кумб-Трасей ранее следующих первых утренних часов. Такая экскурсия не могла быть сохранена в тайне. Следовательно, вероятность была за то, что она говорила правду или часть правды. Я вышел сбитый с толку и смущенный. Снова очутился я у стены, которая точно вырастала на всяком пути, по которому я пытался добраться до цели моей миссии. A между тем, чем более я думал о лице Лауры Ляйонс и о ее поведении, тем более чувствовал, что от меня что-то было скрыто. Почему она так побледнела? Почему она отрицала свой поступок, пока признание не было силою вырвано у нее? Почему она молчала в то время, когда произошла трагедия? Конечно, объяснения всему этому не могли быть столь же невинными, как она хотела заставить меня думать. Пока я ничего не мог больше сделать в этом направлении и должен был приняться за другой ключ, который приходилось искать между каменными хижинами на болоте.

A это было очень неопределенное указание. Я убедился в этом, когда ехал назад и заметил, что множество холмов сохранили следы древнего народа. Единственным указанием Барримора было, что незнакомец живет в одной из этих покинутых хижин, а такие хижины разбросаны сотнями вдоль и поперек болота. Но мною руководили мои собственные сведения, так как я видел самого человека, стоявшего на вершине Бляк-тора. Эта гора и будет, следовательно, центральным пунктом моих розысков. С этого пункта я обыщу каждую хижину, пока не нападу на обитаемую. Если человек будет находиться внутри ее, то я узнаю из его собственных уст, при помощи своего револьвера, если понадобится, кто он такой и зачем он так долго выслеживает нас. Он мог ускользнуть от нас в толпе Реджент-стрита, но на пустынном болоте это окажется позамысловатее. С другой стороны, если я найду хижину, а жильца ее не будет дома, то должен остаться в ней, сколько бы ни пришлось, пока он не вернется. Холмс упустил его в Лондоне. Поистине для меня будет триумфом, если я с успехом выйду из того, что не удалось моему учителю.

В наших изысканиях счастие отвернулось от нас, но теперь, наконец, оно пришло мне навстречу в лице мистера Франкланда, который стоял за воротами своего сада, выходящими на большую дорогу, по которой я ехал.

– Здравствуйте, доктор Ватсонъ! – воскликнул он необыкновенно весело, – право, вам следует дать отдых лошадям и войти ко мне выпить стаканчик вина и поздравить меня.

После всего, что я слышал о его поступке с дочерью, мои чувства к нему были далеко не дружественными, но мне очень хотелось отправить Перкинса с экипажем домой, и для этого представлялся случай. Я вышел из экипажа, велел кучеру передать сэру Генри, что приду домой вовремя, к обеду, и последовал за Франкландом в его столовую.

– Сегодня великий для меня день, сэр, один из счастливейших в моей жизни! – воскликнул он со взрывом хохота. – Я вышел победителем из двух дел. Я намерен показать им, что закон – есть закон и что существует человек, не боящийся взывать к нему. Я установил право проезда через самую середину парка старого Мидльтона, в ста ярдах от его собственной парадной двери. Что вы думаете об этом? Мы докажем этим магнатам, чёрт их побери, что они не могут попирать прав общины! И я закрыл доступ в лес, в котором народ из Фернворта имел обыкновение устраивать пикники. Этот дьявольский народ воображает, что не существует никаких прав собственности и что он может повсюду кишеть со своими бумажками и бутылками. Оба дела решены, доктор Ватсон, и оба в мою пользу. У меня не было такого дня с тех пор, как я предал суду сэра Джона Морланда за то, что он стрелял в своем собственном заповедном лесу.

– Каким образом вы могли это сделать?

– А вот взгляните в книгу, сэр. Это стоит прочитать: Франкланд против Морланда, суд королевской скамьи. Это стоило мне 200 фунтов, но я добился вердикта в свою пользу.

– A принесло это вам что-нибудь?

– Ничего, сэр, ровно ничего. Я горжусь тем, что у меня не было никакого личного интереса в деле. Я действовал исключительно из сознания общественного долга. Я не сомневаюсь, например, что народ Фернворта предаст меня заочному сожжению сегодня ночью. В прошлый раз, когда это сделали, я сказал полиции, чтобы она остановила такие гнусные зрелища. Полиция графства обретается в позорном состоянии, и она не оказала мне защиты, на которую я имею право. Дело Франкланда против правительства обратит на это внимание общества. Я сказал им, что им придется раскаяться в своем обращении со мною, и слова мои уже оправдываются.

– Каким образом? – спросил я. Лицо старика приняло многозначительное выражение.

– Я мог бы им сообщить то, что им смертельно хочется узнать, но ничто не заставит меня прийти на помощь этим мерзавцам.

До сих пор я придумывал какой-нибудь предлог для того, чтобы уйти от его болтовни, но тут мне захотелось услышать побольше. Я достаточно был знаком с противоречивым характером старого грешника для того, чтобы сознавать, что всякое сильное изъявление интереса способно остановить его дальнейшие сообщения.

– Вероятно, какое-нибудь браконьерское дело, – произнес я равнодушным тоном.