Торговый дом Гердлстон

– Я не слышал, чтобы его звали, – заметил доктор.

– Вы не слышали, сэр? – спросил Гаррауэй, надевая пиджак. – А я как будто слышал.

– Вы, кажется, занимаетесь вместе с моим сыном?

– Да, сэр.

– Может быть, вы можете сказать мне, какие ткани проходят через отверстия клинообразной кости?

– О, да, сэр, так… Сейчас, Том, сейчас! Простите, сэр. Он зовет меня, – и Гаррауэй вылетел из комнаты.

Доктор остался один, курил папиросу и думал, что за последнее время у него испортился слух.

– Наконец, оба студента вернулись, немного смущенные, и сейчас же затрещали без умолку о погоде, о городе, об университете, – обо всем, обо всем, но только не о клинообразной кости.

– Я еще не успел выразить вам, папа, как я рад вас видеть, – говорил Том.

– И я рад видеть тебя, мой милый мальчик. Мама и Кэт приезжают ночью. Я нанял комнаты в гостинице.

– Кэт Гарстон? Я помню ее маленькой, тихонькой девочкой с длинными каштановыми волосами. Это было шесть лет тому назад. Она обещала стать хорошенькой.

И она сдержала свое обещание. Впрочем, ты увидишь сам. Ее опекун – Джон Гердлстон. Кроме нас у нее нет никаких родственников. Ее отец приходился мне троюродным братом. Увезти ее от Гердлстона было труднее, чем вырвать у него зуб. Но я так надоедал ему, что он в конце концов согласился.

Маленький доктор засмеялся; вспомнив о своей победе и протянул свои толстые ноги к огню.

– Этот экзамен помешает мне часто бывать у вас.

– Так и следует, мой мальчик: пусть ничто не мешает твоей работе.

– Впрочем, я думаю, мне нечего бояться. Я рад, что вы приехали. Через неделю состоится международный футбольный матч. Я и Гарроуэй – беки шотландской партии. Вы должны непременно посмотреть это состязание.

Глава IV

Англия против Шотландии

Наступил день англо-шотландского футбольного матча.

Лучшей погоды нельзя было и желать. Утро было туманное, но выглянуло солнце, и туман мало-помалу стал подниматься и повис, как огромное перо над мрачными стенами Эдинбургской крепости, окружив волшебной гирляндой недоконченные колонны национального памятника на Карлтонском холме. Путешественники, объехавшие весь свет, говорят, что им не приходилось видеть ничего прекраснее этого зрелища.

Три человека смотрели из окна Королевского отеля на эту великолепную картину. Одного из них мы уже знаем. Это толстый, краснощекий черноглазый джентльмен в клетчатых брюках и светлом жилете. Рядом с ним девушка в дорожном платье. Тут же у окна в плетеном кресле сидела спокойная пожилая женщина, с любовью следившая за оживленным лицом девушки.

– О, дядя Джордж, – воскликнула девушка, – какой божественный вид! Для меня все это, как во сне.

– Вот-вот я проснусь, и мне придется наливать кофе Эзре Гердлстону и слушать, как мистер Гердлстон бормочет утренние молитвы. Я каждый день после обеда читаю ему «Финансовые Новости» и знаю все о процентных бумагах, государственной ренте и акциях американских железных дорог, которые то поднимаются, то падают. На прошлой неделе акции одной из них сильно упали. Эзра стал ругаться, а мистер Гердлстон сказал, что господь наказует тех, кого любит. Но ему самому, кажется, было не очень-то приятно нести это наказание.

– Вот и Том, – весело вскричала миссис Димсдэл.

– Здравствуйте, мама, – сказал молодой человек, целуя ее. – Здравствуйте, папа. Здравствуйте, кузина Кэт. Вы должны посмотреть на нас и пожелать нам удачи. Что вы думаете о нашем матче, папа?

– Я думаю, что ты негодный изменник, играющий против своей родины, – сказал доктор.

– Что вы, папа! Я родился в Шотландии и притом я член Шотландского клуба. Этого вполне достаточно.

– Во всяком случае, я надеюсь, что вы проиграете.

Дороги, ведущие на Рэборнскую луговину, где должно было состояться состязание, были черны от многотысячных толп. Эта движущаяся масса народа была так густа, что лошадь экипажа Димсдэлов принуждена была идти шагом; кучер яростно ругался: как истый патриот, он сознавал, что на нем лежит большая ответственность, ибо он везет одного из игроков шотландской партии и должен вовремя доставить его к месту состязания. Доктору и девушке сообщилось волнение окружающей толпы.

Наконец, экипаж въехал через широкие ворота на обширную, заросшую травою луговину и приблизился к целой веренице наемных экипажей. Том схватил свой мешок и побежал в павильон переодеваться.

Раздался оглушительный рев: толпа приветствовала партию англичан, вышедшую на середину площадки.

Вот они, в белых трусиках, в белых шерстяных фуфайках. На груди у них вышиты красные розы. Да, они сумеют постоять за себя, – высокие, широкоплечие, прямые, как стрелы, проворные, как кошки, сильные, как молодые бычки. Это самые лучшие игроки лондонского университета и лондонских клубов. Между ними нет ни одного человека, имя которого не было бы известно повсюду, где только играют в футбол.

Но где же их противники? Прошло несколько, минут, и послышались новые приветственные крики. Шотландцы, перепрыгнув через барьер, появились на арене. Трудно было решить, которая из двух партий красивее. Шотландцы, на синих фуфайках которых были вышиты цветы чертополоха, казались сильными, закаленными людьми. Они, к тому же, весили больше своих противников.

Англичанам по жребию досталось право выбрать себе гол, и они устроились так, чтобы ветер дул им в спину. Задребезжал колокольчик, и толпа загудела от нетерпении. Один из английских игроков проворно сделал два шага вперед, и желтый мяч, как пушечное ядро, полетел в толпу шотландцев.

Шотландцы засуетились – каждый хотел отбить мяч. А затем началась свалка, бешеный переполох.

Кэт Гарстон стояла в экипаже, раскрасневшаяся от возбуждения. Всем сердцем она сочувствовала тем, у кого на груди была вышита роза, несмотря на то, что товарищ ее детских игр находился в партии чертополоха. Восторг доктора не отставал от восторга мальчишек, с упоением следящих за игрой. Кучер махал руками и кричал самым неподобающим образом.

«Хорошо сыграно, Англия!» – ревела толпа. – «Беги, беги, Булла!» «Живее, Туки!» «Живее, Димсдэл!» «Хорошо поймал, Димсдэл, отлично поймал!».

Дело шло так: если одной из сторон удавалось занять выгодное положение, противная сторона удачной контратакой восстанавливала равенство. Еще ни разу ни одному голу не угрожала серьезная опасность. В течение следующих сорока минут казалось, что англичане, более проворные и стойкие, победят неуклюжих шотландцев. Борьба становилась все напряженнее. Каждый отдельный игрок играл так, будто от него одного зависел исход всего матча.

Казалось, приезжие игроки собирались совсем уничтожить своих противников, как вдруг положение вещей внезапно переменилось. Оставалось всего три минуты до звонка, когда Туки, один из шотландских беков, совершил великолепный пробег, не отпуская мяч от себя, между английскими форвардами и беками. Голкипер остановил его, но Туки перебросил мяч назад Димсдэлу, который все время бежал следом за ним. Теперь, или никогда! Том готов был пожертвовать всем на свете, только бы ему удалось миновать троих игроков, отделявших его от гола англичан. Как ветер, промчался он мимо первого игрока. Второй был английский бек, широкоплечий, сильный детина. Том даже не попытался увильнуть. Наклонив голову, он стремительно налетел на него. Они с такой силой стукнулись друг о друга, что разлетелись в разные стороны. Но Димсдэл оправился первый и побежал дальше. Теперь гол находился от него на расстоянии двадцати ярдов. Между ним и голом не было никого, но шесть человек гнались по его пятам. Английский бек обхватил его сзади руками, другой игрок схватил его за шиворот, и все трое грохнулись на землю.

Но дело было сделано. Падая, Том успел ударить ногою мяч, который медленно взлетел на воздух и упал прямо в гол англичан. Едва мяч прикоснулся к земле, как зазвонил колокол, а это означало, что матч окончен. Тысячи шляп полетели кверху, воздух сотрясался от восторженного рева толпы. Но виновник этого ликования все еще беспомощно сидел на земле. Правда, он улыбался, но бледность покрыла его лицо и рука его висела, как плеть.

«Ну, за выигрыш матча перелом ключицы – не такая уж большая цена».

Так думал Том Димсдэл, когда он шел в павильон, а доктор и Джэк Гаррауэй отгоняли от него ликующих зрителей. Через полчаса ключица была вправлена, и Том сидел в экипаже. Как спокойно и проворно хлопотали над ним женщины! О, ангельское женское сердце! Когда мужчина искалечен и несчастен, оно нежнее, чем тогда, когда он полон силы и гордости. В этом утешение несчастных. Невыразимой жалостью были полны глаза Кэт, когда она наклонилась над Томом. И, заметив это выражение глаз, он почувствовал, что весенняя радость переполняет его сердце, такая радость, перед которой померкли все его прежние надежды и мечты. В молодости маленький божок любви стреляет сурово и прямо. Это был роковой день в жизни студента. Он поддержал честь своей партии, он переломил себе ключицу, и, самое главное, он понял, что безнадежно влюблен.

Глава V

Экзамен

Через несколько недель после перелома ключицы Том Димсдэл должен был идти на экзамен.

Его отец и мать жили по-прежнему в гостинице, а студент оставался у себя на квартире, чтобы заниматься по утрам и вечерам. Каждый вечер он, тем не менее, обедал в гостинице и оставался там, пока отец не гнал его назад к книгам. Тщетно вымаливал он разрешение посидеть еще хоть часок. Доктор был неумолим. Когда роковой час пробивал, несчастный юноша медленно брал шляпу, перчатки, трость, стараясь провозиться возможно дольше.

Впрочем, он скоро открыл, что в саду против гостиницы есть скамейка, с которой были видны окна той комнаты, в которой его семья обычно проводила вечер.

После обеда он, никем не замеченный, садился на эту скамейку и смотрел в окна гостиницы до тех пор, пока его родные не ложились спать. Случалось, что ему не удавалось видеть свою кузину. Тогда он, совершенно расстроенный, возвращался домой и полночи просиживал в кресле, проклиная судьбу и куря крепкий черный табак. Когда же счастье улыбалось ему и он видел в окне ее изящную фигуру, его возвращение домой бывало благодушно и радостно. Итак, в то время, когда доктор с нежностью представлял себе, как его сын трудится, углубляясь в тайны наук, тот находился в каких-нибудь шестидесяти ярдах от него и был занят совсем другими мыслями.

Кэт не могла не понять, что происходит с ее двоюродным братом. Несмотря на молодость, она тонким женским инстинктом поняла, что он влюблен в нее. Ей стало неловко, и, она, помимо воли, переменила свое отношение к нему.

Прежде она была с ним откровенна и проста. Теперь она стала замкнутой. Он быстро заметил эту перемену, приходил в отчаяние, сердился. Целые ночи напролет оплакивал он свою судьбу и жаловался подушке, что никогда еще во всемирной истории не было такого несчастья, да и не будет его никогда. Кроме того, он стал писать плохие стихи, которые были найдены его квартирной хозяйкой и прочитаны вслух всем соседям. Соседи были потрясены этими стихами и чрезвычайно их одобряли.