Труп в облаках. Ужасные и мистические истории

– Ели его хлеб, скажите пожалуйста! – иронически произнес секретарь. – Вы не всегда бывали так щепетильны, хотя бы в тот раз, когда дело шло о маленькой Этель.

– Я сходила тогда с ума! Сходила с ума! – разбитым голосом вскричала красавица. – Я часто молилась Будде и великой Бовани, и мне казалось, что если я, одинокая женщина, буду и в этой стране неверных поступать согласно заветам моего отца, то совершу великий и славный подвиг. Наша религия допускает в свои тайны лишь очень немногих женщин, и я удостоилась этой чести лишь благодаря редкой случайности. Но раз ступив на открывшуюся передо мной дорогу, я шла по ней неуклонно и бесстрашно, и на четырнадцатом году моей жизни великий Гуру Рамдин Синг объявил меня достойной занять место на ковре Трепуне наравне с прочими Бюттотти. Да – клянусь священным топориком, – я много страдала в этом случае, потому что… что худого сделала эта несчастная, принесенная мной в жертву крошка?

– Мне почему-то сдается, что ваше раскаяние вызвано больше тем, что я изловил вас в этом, чем моральной стороной дела, – насмешливо прервал гувернантку Копперторн. – У меня и раньше были на ваш счет кой-какие подозрения, но вполне увериться в том, что я имею дело с принцессой тугов, мне пришлось лишь после того, как я застал вас за упражнениями с платком. И такая романтическая особа окончит на самой прозаической английской виселице! Недурно, право, недурно!..

– И с тех пор вы пользовались вашим открытием для того, чтобы убивать все, что было во мне живого, – с горечью продолжала она. – Вы превратили мою жизнь в сплошной ад.

– Ад! – изменившимся голосом повторил он. – Вы знаете чувства, испытываемые мною к вам. Если я иногда и командовал вами угрозой огласки, то только потому, что находил вас слишком нечувствительной к голосу моей любви.

– Любви! – с горечью в голосе вскричала она. – Как можно любить человека, который то и дело грозит вам позорной казнью? Но вернемся к предмету нашего разговора. Вы обещаете мне полную свободу, если я устрою для вас это дело?

– Да, – был ответ Копперторна. – Вы получите возможность уехать отсюда, когда это дело будет сделано, как только вам заблагорассудится уехать.

– Вы клянетесь в этом?

– Да, клянусь.

– Ради того, чтобы получить свободу, я сделаю все, что угодно! – вскричала она.

– Нам никогда не представится такого удобного случая, как теперь, – продолжал Копперторн. – Молодой Терстон уехал, а его друг крепко спит. Вдобавок он слишком глуп, чтобы подозревать что-нибудь. Завещание написано в мою пользу; когда старик умрет, мне будет принадлежать все – до последней травки, до последней песчинки.

– Почему же вы не сделаете этого сами? – спросила его собеседница.

– Ну, эти дела совсем не в моем вкусе, – возразил он. – Кроме того, я не набил себе руку в обращении с этим платком – «румалом», как вы его называете. А от него не остается никаких следов. В этом вся выгода этого приспособления.

– Какая гадость: убить своего благодетеля!

– Зато какой святой подвиг – сослужить службу Бовани, богине убийства! Я достаточно знаком с вашей религией, чтобы понять это. Если бы ваш отец находился здесь, решился бы он на это дело?

– Мой отец был величайшим «Борка» всего Джюбльтура, – гордо отрезала гувернантка. – Он погубил в своей жизни людей больше, чем считается дней в году.

– Я охотно заплатил бы тысячу фунтов, чтобы не повстречаться с ним, – смеясь, заметил Копперторн. – Но что сказал бы теперь Ахмет Кенгхис-Кхан, если бы увидел, что его дочь колеблется – воспользоваться ли ей или не воспользоваться таким удобным случаем сослужить службу богине? До сих пор вы действовали безукоризненно. Он, наверное, улыбался, видя, как душа маленькой Этель полетела к этой вашей божественной ведьме.

Я думаю, что это было даже не первым вашим убийством. Возьмем, например, дочку этого немца-коммерсанта… Эге! Я вижу по вашему лицу, что я снова прав. И вот, после стольких подвигов, вы колеблетесь теперь, когда нет никакой опасности и когда дело представляется легче легкого! Кроме того, совершив этот поступок, вы освобождаетесь от необходимости жить здесь; а эта жизнь, наверное, дается вам несладко, ввиду того, что вы все время, так сказать, чувствуете петлю на шее. Итак, если вы беретесь сделать это дело, делайте его немедленно. Старик в любой момент может уничтожить завещание, потому что любит племянника; а кроме того, он страшно непостоянен.

Настало долгое молчание, во время которого мне казалось, что я слышу биение собственного сердца.

– Когда это дело должно быть сделано? – спросила наконец мисс Воррендер.

– А если завтра вечером?

– Каким образом я проберусь к нему?

– Я оставлю дверь открытой, – сказал Копперторн. – У него тяжелый сон. Затем я оставлю в его комнате ночник, при свете которого вам нетрудно будет ориентироваться.

– А потом?

– А потом вы вернетесь к себе. Утром люди найдут, что наш старик умер во время сна. Затем они найдут, что все свое имущество он оставил своему верному секретарю – в виде благодарности за усердный труд. Так как в услугах мисс Воррендер не будет уже никакой надобности, она получит возможность вернуться на свою дорогую родину или в любую другую страну по собственному ее выбору. Если ей это будет угодно, она может захватить с собой и мистера Лауренса.

– Вы оскорбляете меня, – злобно прервала оратора прелестная мисс.

Помолчав, она прибавила:

– Нам будет необходимо свидеться завтра перед тем, как я приступлю к делу.

– Зачем это?

– Потому что мне, пожалуй, понадобятся кое-какие дополнительные указания.

– Ладно. Значит, тут же, в полночь.

– Нет, только не здесь; это слишком близко к дому. Мы встретимся под большим дубом в начале аллеи.

– Где угодно, только помните одно: я отнюдь не намерен присутствовать в его комнате во время вашей операции.

– Этого для меня и не требуется, – презрительно уронила она. – Ну, а теперь довольно. Мы переговорили обо всем, что нужно.

Они пошли прочь и хотя еще продолжали разговор, я не стал слушать дальше. Я быстро-быстро перебежал лужайку и добрался до двери, которую запер за собой на ключ.

Только войдя к себе и бросившись в кресло, только тут оказался я в состоянии привести в порядок мои мысли и обдумать страшный разговор, который только что слышал во тьме ночи. Большую часть этой ночи я провел без сна, вдумываясь в каждое слышанное мной слово и стараясь составить себе план действий на будущее.

Глава VI

Туги! Я уже кое-что слыхал об этих яростных фанатиках – жителях Центральной Индии, извращенная религия которых считает убийство ближнего драгоценнейшим приношением, какое только может принести Создателю смертный.

Я припоминаю отрывок из сочинений полковника Мидоус-Тейлора, в котором идет речь о тайнах тугов, об их организации, об их непоколебимом фанатизме и о страшном роковом влиянии, которое их кровавая мания производит на прочие их нравственные и умственные способности. Я припомнил даже, что «румал», слово, часто встречавшееся в этой книге, должно было обозначать священный платок, которым они обыкновенно производили свою дьявольскую работу.

Во время разлуки с ними мисс Воррендер была уже женщиной, и потому нет ничего удивительного в том, что искусственной культуре не удалось вытравить из нее, дочери главного вождя тугов, плоды первоначального ее воспитания и помешать фанатизму выказать себя в удобную минуту. Именно в период такого взрыва этого фанатизма она, по всей вероятности, и задушила своим страшным платком маленькую Этель, уготовив предварительно себе алиби; когда же Копперторну удалось раскрыть ее тайну, это дало ему в руки страшное оружие, которым он мог подбить ее отныне на что угодно – ради личных своих выгод, само собой разумеется.

В этих племенах из всех смертных казней позорнейшей считается смертная казнь через повешение; зная, что по законам Англии она подлежит за такое преступление именно этой казни, она, очевидно, поняла необходимость подчиниться требованиям секретаря.

Что касается Копперторна, то, когда я обдумал то, что он наделал и что намерен сделать вперед, я почувствовал к этому человеку ужас. Так вот каким путем решил он отплатить старику за все благодеяния последнего! Вырвав у него подпись, обеспечивавшую ему все состояние старика, хитроумный секретарь решил обезопасить себя от удовольствия получить сонаследника, что легко могло произойти ввиду симпатий старика к племяннику.

Все это было само по себе страшной подлостью; но верхом подлости была идея отправить на тот свет дядю Иеремию не своей собственной трусливой рукой, а воспользовавшись страшными религиозными суевериями этой несчастной, да таким еще способом, чтобы отстранить от истинного виновника преступления всякое подозрение.

Я решил, что как бы ни кончилось дело, секретарю не удастся избежать справедливого возмездия.

Но что мне нужно для этого предпринять?

Если бы я знал лондонский адрес моего приятеля, я послал бы ему рано утром телеграмму, и он успел бы приехать в Дункельтвейт к вечеру. Но Джон, к сожалению, очень не любил переписки, и мы до сих пор не имели о нем никаких известий, несмотря на то что с его отъезда прошло уже несколько дней.

У нас в доме были три служанки, но ни одного мужчины, если не считать старика Илью; среди соседей у меня не было ни одного знакомого, на которого я мог бы положиться. Впрочем, это было не так уж важно: я знал, что сумею справиться с секретарем, и был уверен, что моего единоличного вмешательства будет вполне достаточно, чтобы расстроить весь замысел. Вопрос состоял в том, какие мне лучше всего принять меры. Сначала мне пришло в голову – спокойно дождаться утра, а затем, никому ничего не говоря, отправить Илью в ближайший полицейский участок с просьбой прислать двух констеблей, передать в их руки Копперторна и его соучастницу и рассказать все, что я узнал об их замысле.

Однако, поразмыслив и обсудив этот план действий, в конце концов я нашел его совершенно непрактичным. Дело в том, что у меня нет против них никаких улик, кроме чисто голословного утверждения их преступности. Само собой, это утверждение покажется им абсурдом.

Кроме того, я вперед угадывал, с каким невозможным видом полной невинности и каким уверенным тоном Копперторн отклонит обвинение, свалив его на недоброжелательство, которое я питаю к нему и к его соучастнице за их взаимную любовь; я отлично понимал, как легко ему удастся уверить третье лицо, что я сам сочинил всю эту историю для того, чтобы подгадить ему – своему сопернику по амурной части, и как трудно будет мне доказать, что эта личность с внешностью духовной особы и молодая, одетая по последней моде женщина суть не что иное, как два хищника, вылетевшие на охоту. Я чувствовал, что совершу большую ошибку, выдав себя прежде, чем буду держать дичь в руках.

Другой план состоял в том, чтобы ничего никому не говорить, а предоставить делу идти своим ходом, держась в то же время наготове, чтобы вмешаться, как только улики станут более или менее вескими. Этот план как нельзя более соответствовал моей страсти к приключениям, а также должен был как будто привести к наилучшим результатам.